Владимир Дэс - Дождь «Франция, Марсель»

• Название: Дождь «Франция, Марсель»
• Автор: Владимир Дэс
• Жанр: Короткие истории

«Компания наша, летевшая во Францию, на Каннский кинофестиваль, была разношерстной: четыре киношника, помощник моего друга, композитор, продюсер и я со своей немой переводчицей. Зачем я тащил с собой немую переводчицу, объяснить трудно. А попала она ко мне благодаря моему таланту постоянно усложнять себе жизнь…»

---

Едва мы рассаживались, как прибегал опоздавший композитор, а с ним еще человек шесть. Француз, натянуто улыбаясь, опять суетился, звал официантов, хозяина ресторана, что-то им объяснял. Опять приставляли столы, искали стулья, а когда все рассаживались, приходил еще кто-нибудь из нашей каннской команды.

Пригласивший нас француз в конечном итоге оказывался затертым где то среди приставных столов. С бордовым лицом, полными ужаса глазами он взирал на то, как его незваные гости распоряжались официантами во фраках и белых перчатках, разносившими серебряные супницы со знаменитым супом. Никто уже не замечал хозяина застолья, да многие его и просто не знали. Все с ходу начинали вы пивать и закусывать. Выпив и закусив, начинали ругать французскую кухню. Съеденный суп называли бурдой, вспоминали щи и водку, а наиболее резвые требовали чего-нибудь посъедобнее и покрепче.

Потом почти все расходились. Оставался бедный – в самом прямом смысле, после расчета за званый обеда на двоих – француз, я и несколько моих друзей. Затягивали задушевную русскую песню, потом украинскую, а потом француз, уже хлебнувший с горя крепкого, пел, обнимая меня, свои французские песни.

Расставались все друзьями, менялись адресами и сыпали обещаниями так встретить француза в России, что всем чертям тошно станет. А он, оглядывая опустевшие столы, только тихо плакал. Я думаю, что плакал он от мечтательной возможности приехать в Россию и прийти ко мне на званый вечерний обед точно так же, как пришли к нему мы: за столик на двоих – дружеской компанией.

Лишь один раз сценарий таких вот званых обедов был поломан.

Один из самых дорогих загородных ресторанов снял для всей нашей братии какой-то берлинский русский. Сидел он во главе стола, весь обвешанный золотом, и блестел, как витрина ювелирного магазина перед новогодней распродажей. Был он молчалив и угрюм, казалось, будто он однажды ушел в себя и никак не может оттуда вернутся, так там и живет. Руки его еле двигались по столу, с трудом управляясь с едой, поскольку перстни, браслеты и часы из всех видов золота самим своим весом не давали ему производить обыденные движения. Цепи обвивали шею, как толстый зимний шарф, и своей верижной тяжестью то и дело заставляли его сгибаться в недвусмысленную позу.

Было ему тяжело, ел он только сырое мясо и пил только водку, разбавленную шотландским виски. На нас и наши сверхфантастические заказы он по обращал никакого внимания, словно это его совсем не касалось, словно не ему предстояло платить по счету.

Я надеялся, что он очнется, когда увидит счет. «И не такие валились с ног и превращались в эпилептиков, когда приходило время платить», – почему-то злорадно думал я. Но он, бросив хозяину ресторана кредитную карточку величиной с приличный золотой поднос, зашаркал к двери, при каждом шаге позвякивая и побрякивая дорогим металлом.

А мы настолько разочаровались в наших ожиданиях, что с расстройства даже не стали захватывать из ресторана сувениров в виде пепельниц, ваз и жен французских меценатов.

Вообще-то Франция радовалась нашему приезду все время, пока мы там были: светило солнце, на набережной нас рисовали художники, для нас играли шарманки и аккордеоны. Женщины – почти все – были влюблены в моего друга, подруги этих женщин – в меня.

Бывали и неожиданные встречи, тоже с соотечественниками.

Как-то раз на бульваре навстречу нам бросился мужчина лет тридцати пяти, с длинными волосами и атлетической фигурой, и стал по очереди заключать в объятья то моего друга, то меня. Потом последовала краткая, но обстоятельная беседа:

– Ну, как вы?

– Да ничего, а ты как?

– Да тоже ничего.

На этом мы расстались. На мой немой вопрос другу «Кто это?» – он вслух ответил: «Моя тень». И вправду, куда бы мы с ним после этого не приезжали, будь то Париж, Берлин, Нью-Йорк или Токио, мы непременно встречали этого волосатого человека, и всегда повторялся тот же обстоятельный диалог:

– Ну, как вы?

– Ничего, а ты как?

– Да тоже ничего.

И мы вновь расходились в разные стороны. Интересно, что в России я его ни разу не встречал.

Что двигало этим человеком, перемещающимся за моим другом по всему белу свету? И неужели лишь затем, чтобы поинтересоваться, как он чувствует себя за границей? Какая преданность таланту!

Однажды я вслух прикинул, что будет, если ему ответить, будто дела идут плохо. Что он, бедный, сделает? И решил: наверное, будет спасать или денег даст.

– Нет, – ответил мне друг. – Сообщит куда надо, что у объекта дела пошли плохо, и поедет дальше, искать другого, с кем можно будет здороваться по всему миру.

По вечерам нам приходилось надевать смокинги и, перевоплотясь в пингвинов, идти на обязательные встречи, просмотры, фуршеты. Без смокинга в этих Каннах просто не бывает светской жизни. Но некоторые представители братского теперь Запада пытались прошмыгнуть на обязательные просмотры в простых костюмах и галстуках, экономили на смокингах и «бабочках». Пытаться-то они пытались, но ничего не получалось – полиция их отлавливала и разворачивала назад – строго у них там, на фестивале, насчет смокингов, даже на фестиваль порнофильмов все шли не голышом, а в смокингах, и хотя при порно смокинг вроде бы ни к чему, ан нет – напяливай и иди.

Американцы, правда, ломали всю картину. Таких, как Де Ниро, Аль Пачино, Шварценеггер, пропускали хоть и пижамах, хоть в мятых пиджаках на голое тело. А полицейские, вместо того, чтобы их отлавливать, даже честь им отдавали. Но я не думаю о полицейских ничего плохого. Это, наверное, у них от гостеприимства: полицейские же европейцы, а те – американцы.

В Ницце, например, когда улетал Клинт Иствуд, перекрыли от людей весь аэропорт. Нам объяснили, что он публики стесняется, и я, сочувственно наблюдая с улицы за этим стеснительным американцем через витринное стекло, очень гордился, что ни один мой земляк не стесняется американцев, когда оказывается у них в Америке.

Но рано ли, поздно ли все хорошее кончается. Вот и эти майские дни закончились как-то вдруг, неожиданно и быстро. Как, впрочем, и сам Каннский кинофестиваль.

Когда мы уезжали, китайцы молчали, французы грустили, американцы просто ничего вокруг не замечали, ну, а некоторые из нас украдкой плакали.

Утренний Марсель простился с нами так же, как и встретил: свежим мелким дождиком.

А сама Франция провожала нас вечером парадом серых ушастых кроликов, весело прыгавших по взлетным полосам аэропорта имени Шарля де Голля.