Андрей Макаревич - Живые истории

• Название: Живые истории
• Автор: Андрей Макаревич
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-65334-8

Андрей Макаревич, музыкант и художник, тонко чувствует ритмику жизни, рисуя в своей новой книге наброски из прошлого и настоящего — искренне и по-доброму. Путешественник, не перестающий радоваться и удивляться, он беседует с читателем на темы, которые, бесспорно, затронут каждого думающего человека.

---

У нас было так. Не знаю, как сейчас.

К десятому классу школа уже трещит по швам. Ты вырос из нее — из школьной формы, из постылых школьных правил: сели-встали, учебники на край стола, Макаревич, дайте дневник. Последние месяцы невыносимы. И — вот она, свобода! Нет больше никаких дневников! Некуда писать замечания родителям! Не в зачетку же. Ты — взрослый! Во всяком случае, преподаватели делают вид, что относятся к тебе именно таким образом. Как же ты, оказывается, ждал этого отношения! После убогой школьной тюрьмы духа и тела пространство, в которое ты попадаешь, кажется ярким и бесконечным. Не знаю, как сейчас. У нас было так.

И весь мир — у твоих ног. Ты — молодой красивый орел, уже догадывающийся, что не будешь жить вечно, но совершенно еще не думающий о том, сколько это будет продолжаться. Твой возраст заточен под счастье. Фабрика твоих гормонов работает в бешеном режиме. Тестостерон, адреналин и серотонин прут из тебя, как квашня из кадушки. Твой порох сух, заряды забиты, курки взведены.

Конечно, бузить. Студенческая буза — это не школьное шалопайство. Мы хотим изменить мир. Здесь и сейчас. Мы не очень хорошо знаем как, зато отлично видим — что.

Да практически все.

Мы не спим. Вообще. Ну, разве что на лекции. Все остальное время отдано изменению мира. От КВН до студенческих революций. Наша юная правда дороже нам всех истин человечества. Как же это наивно и как прекрасно!

У нас было так. Как сейчас — ей-богу, не знаю.

Да, наверно, так же.

А наши девушки? Да нет, это отдельный разговор!

И — вот еще что. Ты, оказывается, не совсем взрослый — у тебя еще осталась детская потребность собираться в стаю, гуртоваться. Скоро это пройдет — навсегда. А пока — мы не можем друг без друга: талантливые с талантливыми, бездарь с бездарями, художники с художниками, технари с технарями. Эта дружба, это лицейское братство оставит след в твоей душе на всю жизнь. По нему мы узнаем друг друга.

У нас было так.

ПРО КРАСОТУ

Моему отцу

Отец одно время преподавал на первом курсе Московского архитектурного. Первый курс назывался ФОП — факультет общей подготовки. Он выходил к этим юным, победившим в жестоком конкурсе, прошедшим суровые вступительные экзамены без пяти минут гениям, ставил мелом на доске две точки — на расстоянии чуть больше метра друг от друга — и стремительно соединял их идеальной прямой. Потом предлагал студентам проделать то же самое. Ни у кого не получалось. Даже близко. «Вот за этим, — говорил отец, — вы сюда и поступили».

И за этим тоже.

Идеальный художник — это идеальный глаз плюс идеальная рука. И работают они в жесткой сцепке, как единый организм. Так было всегда, когда художник рисовал. До недавнего времени. Пока не появился концепт. Он как бы не отрицает ни глаза, ни руки, но делает их не главными, не обязательными. Главное — идея. А прямая линия — вообще чушь: компьютер дает такую линию, что прямее не бывает.

Что такое красота? У Даля нет ответа: «Красота, краса, украса, услада». В историко-этимологическом словаре современного русского языка — «то, что доставляет эстетическое наслаждение». Спасибо, объяснили. В Большом энциклопедическом словаре вообще бред: «Красота — квантовое число, характеризующее адроны». Я подумал, я с ума сошел. Толковый словарь русского языка Ушакова — нет объяснения! Словари кончились.

По-моему, красота — это когда через наше корявое, рукотворное, бытовое вдруг проступает божественное совершенство. Оно бесконечно далеко от нас, но оно есть, вот оно, и это для меня одно из бесспорных доказательств существования Всевышнего. И ты не можешь объяснить, почему эта линия заставляет твое сердце чаще биться, почему это лицо на холсте светится тихим светом и слезы наворачиваются у тебя на глаза. Чувствуешь, а объяснить не можешь. Вот в словарях и пусто.

Гоните к черту тех, кто будет вам объяснять, что красота — понятие субъективное, у каждой эпохи, у каждого этноса свое представление о красоте. Это они так маскируют свое убожество. Они путают конфету и фантик. Фантики меняются, это правда. Меняются моды, направления, стили. А божественный свет — непреходящ. Он проступает из древних наскальных изображений и из фресок Феофана Грека, из холстов Боттичелли и Модильяни, из «Пьеты» Микеланджело и трактирных вывесок Пиросмани. Или не проступает. Из «Черного квадрата» ничего не проступает. Черный квадрат — и все. Ломать — не строить.

Мне семь лет, и я смотрю, как отец рисует. У нас с ним одна комнатка на двоих, у стены — мой раздвижной диванчик, у окна — его рабочий стол. Отец берет новый лист, несколько секунд смотрит на него, сощурясь, и вдруг стремительно проходит по нему толстой кистью, движения его резки и непредсказуемы, и через пару минут я, затаив дыхание, вижу, как разрозненные линии и пятна соединяются в портрет женщины необыкновенной красоты. Образы этих женщин рождались у отца в голове — почему, как, откуда? Еще минута — и работа ложится сохнуть на пол рядом с двумя другими. Отец берет новый лист. Он будет рисовать, пока на полу не останется места. Я наблюдаю почти каждый день, как рождается Красота под рукой безупречного художника. Я готов наблюдать за этим бесконечно.

Как же мне повезло!

АНАТОМИЯ ПАМЯТИ

Время недоступно нашему пониманию. Потому что оно необратимо. И оно делает необратимым все, к чему оно прикасается. Фильм можно прокрутить туда и обратно десять раз, и мы там как живые, но — пленка поцарапалась и осыпалась. А завтра выцветет вовсе. По любой дороге можно пройти туда и обратно, но — пролетел день, и ты уже не тот, и дорога не та.

Время — дорога в одну сторону.

Как это — голос звучит, и ты слушаешь и плачешь, а человека этого уже давным-давно нет?

Фотокамера сегодня превратилась в приложение к телефону, фотографирование — в милую домашнюю забаву. А сто лет назад это было чудо, священнодействие. И человек шел к фотокамере, как на исповедь. Поэтому в отражении глаз этих людей можно разглядеть все: как они любили, как страдали и радовались, как текла их непохожая на нашу жизнь. Разглядеть — если захочешь.

Время — дорога в одну сторону.

И все-таки, думаю я. Если законы природы едины — может, мы просто чего-то не знаем? Ведь можно заставить ток бежать в другую сторону — надо только поменять полярность.

Стрелкам, в сущности, все равно, в какую сторону вращаться.

ГЕРОИ РОК-Н-РОЛЛА

К выставке «30 лет питерскому року»

Они были совсем не такие, как мы.

То есть нет, конечно, они были точно такие же, как мы: битлы в сердцах и в головах, и джинсы — больше, чем джинсы, и хаер — больше, чем хаер. И мы, и они были модниками на грани идеологического скандала. И все-таки. Сейчас попробую объяснить. Мы, как герои «Властелина колец», шли, таясь, ночами к одной нам ведомой цели. А они — они плыли в одной лодке. С прекрасным и безумным Колей Васиным на мостике. Я сейчас говорю далеко не о всех красавцах с этих фоток — многие питерские (и те, кого принято считать питерскими) — Гаркуша, Цой, Кинчев, Борзыкин, Шевчук — были тогда еще маленькими. А мы — «Машина», «Аквариум», «Зоопарк», «Мифы» — мы были просто невероятно молодыми. Я про семьдесят шестой год.

В семьдесят шестом году мы познакомились с БГ и «Аквариумом» на фестивале в Таллине (можно я буду писать по-старому? Тогда писалось именно так). А до семьдесят шестого года никаких фестивалей подобной музыки в стране и не случалось — и не могли мы нигде познакомиться, интернета, пардон, еще и в планах человечества не стояло, так что все произошло очень вовремя. И уже спустя несколько недель мы ехали в Питер по приглашению Борис Борисыча.

Они встречали нас на вокзале хлебом-солью и, кажется, портвейном — прекрасные волосатые парни и девки. Они хохотали и пели «Yellow Submarine». Два последующих года пролетели, как один сумасшедший сейшн. Мы совершали наши вылазки практически раз в неделю. Мы сводили с ума питерских фанов, сидели ночами в странных огромных облупленных комнатах питерских коммуналок, пили все, что льется, курили все, что исторгает дым, и говорили обо всем на свете. Хотя — какое обо всем? О музыке, конечно.

Питерцы копали вглубь. Помню, меня поразило тогда, что и Боря и Майк великолепно знают рок-н-ролльную поэзию — Боба Дилана, Донована. Я владел английским не хуже их, но мне почему-то не приходило в голову нырять в это море настолько глубоко — мне вполне хватало музыкального драйва. И вообще я с самого начала чувствовал, что они какие-то по-хорошему другие — а в чем именно, понять не мог. Если мы были добрые и непрактичные фанатики, то они были совсем добрые и отчаянно непрактичные. С ними было тепло.

Еще тогда казалось, что в Питере посвободней, что ли. Они нам казались посвободней. За два года нас там так ни разу и не повязали. Хотя пытались.