Холдор Вулкан - Жаворонки поют над полем

• Название: Жаворонки поют над полем
• Автор: Холдор Вулкан
• Жанр: Современная проза

Роман это не нудный, читается легко. Читайте и наслаждайтесь! С уважением, Х.В.

---

Однажды зимой, сидя в дупле закопавшись в клеверное сено, Поэт Подсудимов увидел через узкие щели дупла падающий снег и обрадовался как маленький.

— Смотри, Ульпатой, как красиво падает снег, тихо и медленно покрывая опустевшие хлопковые поля! — сказал он, восхищаясь ночным снежным пейзажем.

А Ульпатой, его бывшая жена, даже толком не прореагировала на это, не проявила к снежному пейзажу никакого интереса. Наоборот, она сказала, чего, мол, тут хорошего? Ну, грит, падает снег. Что тут удивительного? Этот снег, грит, — романтика только для аристократов. А для бедных людей этот снег может оказаться белым саваном. Я боюсь, что завтра начнутся небывалые холода, и мы с тобой можем замерзнуть в этом дупле, будем лежать до весны неподвижно словно мумии забальзамированных вождей в древнем пантеоне. Вот на каком уровне сознание и мировоззрение наших женщин, думал поэт. Его милая супруга не может даже правильно произнести слово «хайку». Все нормальные мужчины, говорит она, оставив своих жен, поехали на заработки в соседние страны, а ты, грит, сидишь тут в тесном дупле и пишешь никому не нужные хоккеи… Необразованная дура, несчастная женщина. Но мир не оскудел умными женщинами, которые всю жизнь мечтают быть женой или любовницей настоящего поэта. Поэт Подсудимов точно знает, что его бывшая жена Ульпатой скоро пожалеет, что бросив его, вышла замуж сторожа краеведческого музея. Через пару лет Поэт Подсудимов прославится на вес мир своими книгами бестселлерами и станет самым знаменитым поэтом планеты. Тогда Ульпатой, бросив своего сторожа краеведческого музея, прибежит к нему. Но, к её сожалению, она не найдет Поэта Подсудимого в этих краях. Потому что к тому времени он переберётся во Францию и начнёт жить в роскошном дупле огромного каштана, которое растет в аллеях Парижа близ Эйфелевой башни. Ну, а пока он поживет здесь и не намерен жаловаться. Потому что самые хорошие произведения поэты и писатели пишут в трудные времена, когда им грозит нищета, голод, изгнание и одиночество.

С такими мыслями Поэт Подсудимов налил в консервную банку сакэ, который он сам приготовил из риса, и выпил. Потом продолжил писать хокку.

Весной и летом в этом дупле жилось легче, чем зимой в лютых холодах. Но у летних сезонов тоже есть свои проблемы. Весной в дождливую погоду на проселочных дорогах и на скользких тропинках передвигаться очень трудно. Тем не менее Поэта Подсудимого манили весенние ивы, которые распускали свои почки на берегу в мелколесьях, где росли маслины, дикие тополя и ивы, задумчиво глядя на свои тени, отражающиеся в проталинах. Летом он сидел в дупле, любуясь через щели огромным ободом медленно поднимающейся луны, прислушиваясь к пению сверчков и внимая далекому усталому лаю собак. Но летние зори ничем нельзя было сравнить. Особенно в тихом полумраке, когда ещё воздух прохладный, в стороне клеверного поля поёт дикая перепелка издавая звуки «Вывык! Вывык! Так-талак! Так-талак!». В такие моменты у Поэта Подсудимова в глубине души пробуждалось божественное вдохновение, и он записывал сразу несколько трёхстиший хокку, повествующих об одиночестве. Днем бывает жарко, а к вечеру усиливается духота, и Поэт Подсудимов выходит из дупла. Там комары, которые роями окружают человека в надежде полакомится его кровью, надрывно распевая свои песни, похожие на жуткий плач зыбучих песков. В такие моментах Поэт Подсудимов, отбиваясь от крылатых кровососов, жёг кизяки, которые он собирал на лужайке и с помощью едкого дыма прогонял рой надоедливых комаров. Правда, зимой кровожадные комары исчезали вместе с грязью, и Поэт Подсудимый имел возможность ходить по чистому снегу как северный пастух-оленевод, который гоняет стадо северных оленей по просторам тундры. Но лютые холода, проникая через рукава его рваного ватного чапана пробирали его до костей, и ему приходилось целыми днями сидеть в дупле тутового дерево, укрываясь сеном. В пургу голые ветки тутового дерева, похожие на согнутые сабли, выли словно стая голодных волков вдалеке. При сильном штормовом ветре дерево, в дупле которого сидел главный герой нашего романа Поэт Подсудимов, качалось словно шаткая башня и он молился Богу, чтобы его жилище не снесло штормовым ветром. В такие моменты из-за сильного снегопада хлопковые поля исчезали в вихрях снежных хлопьев. Когда утихал снежный буран, берега обледенелой реки со среднеазиатскими лесами и хлопковыми полями, похожими на огромный белый рояль, заснеженные поля и берега превращались в музыку, в белую симфонию, которую Поэт Подсудимов слушал словно это было музыкальное произведение Фредерика Шопена, похожее на невидимую широкую реку, где на волнах под яркой луной плыла по течению душа. В бабье лето и в осени жизнь в дупле была гораздо спокойнее. Но поздней осенью снова начинался сезон холодных дождей. Поэт Подсудимов, услышав печальные крики журавлей, которые пролетали в небе, смотрел на них, высунув голову из проема дупла и прощался, махая им своей поношенной тюбетейкой. Он провожал взглядом уходящих журавлей, пока они не растворялись в серых небосклонах, и пока не утихали их крики, пропадая за дождливым горизонтом. Потом, стерев горькие слезы с глаз, Поэт Подсудимов начинал писать грустные хокку. Он безмолвно плакал, а бумага наоборот, начинала смеяться, издавая звуки похожие смех, «крак — крак, крак — крак», когда карандаш щекотал её бок своим острым кончиком. Бумага, которая когда-то была могучим деревом в далекой тайге, принимала острый кончик карандаша за клюв дятла. Дятел, который долбил своим твёрдым клювом кору в поисках насекомых. Бумаге было смешно, что дятел, как требовательный доктор, до сих пор не оставлял кору в покое, желая исцелить её недуг, думая что она, бледная, безнадежно больна, то есть страдает анемией. По крайней мере, Поэту Подсудимову так казалось. Тутовое дерево напоминало ему мать, в утробе которой он находился девять месяцев, прежде чем появиться на свет. Мать Поэта Подсудимова тоже была похожа на тутовое дерево, особенно её морщинистое лицо и грубые руки, костлявые пальцы похожие на бамбук. Её звали Купайсин. Два раза в неделю она навещала его, принося ему еду. Придет она, постучит по стволу дерева, и из дупла выходит его сын Поэт Подсудимов. Он садится рядом с мамой и ест еду, которая она принесла. Пока он ест Купайсин тихо плачет, задумчиво глядя на своего сына, поглаживая его длинные волосы, похожие на лохмы дикого человека, и причитает с горечью.

— Сынок, неужели нельзя писать эти, как их там, ну эти твои хокку в доме престарелых, где я нынче живу? Давай, сынок, поедем ко мне. Там в пансионате тебе тоже найдется место. Государство позаботится о тебе. Ведь вся деревня смеётся над нами, говоря, мол, сын Купайсина сошел с ума и живет в дупле тутового дерева, которое растет на краю хлопкового поля. Из-за твоего жалкого существования, твоя жена Ульпатой тоже бросила тебя и вышла замуж. Отец твой, царство ему небесное, перед смертью завещал мне, чтобы я тебя снова поженила. Если я умру, не выполнив завещание твоего отца, то моя душа не никогда успокоится, даже в раю, и кости мои не остынут в холодной могиле до самого судного дня. Ну, посуди сам, сынок, кто захочет сроднится с нами и выдать свою дочку замуж за тебя, если ты будешь жить вот в этом проклятом дупле? Я тоже старею год за годом и хочу, чтобы ты женился и чтобы появились, наконец, у меня внуки и внучки — плакала мать, вытирая слезы с глаз краем платка, у которого добрая часть обгорела и в нём образовалась дырка величиной с орех, когда она разводила огонь в очаге и дула на дымящийся кизяк, чтобы приготовить чай в доме престарелых.

— Не плачь, мама — успокаивал её сын — люди, которые смеются над нами не понимают что такое искусство и что такое поток сознания в современном хокку. Им чужды гиганты мысли, такие как Ницше, Альбер Камю, Джеймс Джойс, Сартр, Беккет, Кортасар, Достоевский, Толстой, Борхес, Хемингуэй, Кафка, Карпентьер, Наваи, Румий, Пушкин, Пастернак и в том числе скромный поэт, который живёт один в дупле тутового дерево и пишет хокку. Не стану называть его имени, я думаю, ты сама наверняка догадываешься, кто это такой. Мама, ты даже не представляешь себе, какого поэта ты вообще родила на свет! Пройдут века и человечество поймет суть моих произведений и хором будет плакать в огромные дырявые носовые платки из-за того, что они достойно не оценили мои литературные труды, когда я был еще жив и здоров как бык! Люди нашей планеты вечно будет казнить себя за это, и скажут друг другу, что они проспали те годы, когда по небу мировой литературы пролетела могучая комета моего творчества! Они пожалеют, ой как пожалеют, о том, что не присудили мне Нобелевскую премию за мои литературные произведения, и, проснувшись от так называемого литературно летаргического сна, неожиданно вспомнят о тебе тоже. Потом они, быстро выделив из бюджета колоссальную сумму денег (в долларах, разумеется) воздвигнут тебе восемнадцатиметровый памятник из чистой бронзы в самом центре нашего села «Таппикасод»! Так что не унывай, мамань! — сказал Поэт Подсудимов, облизывая миску и деревянную ложку с узорами гжельских мастеров.