Мануэль Гонзалес - Любовь и чума

• Название: Любовь и чума
• Автор: Мануэль Гонзалес
• Издательство: Гелеос
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-8189-1203-5

Только любовь может совершить настоящее чудо. Даже в самые тяжелые, жестокие времена она дарит людям надежду. Даже тогда, когда мир вокруг погружен во тьму и хаос, она расцвечивает его яркими красками, делая жизнь прекрасной.

«Любовь и чума» Мануэля Гонзалеса — самый трогательный роман о любви, для которой нет преград. Его можно сравнить с «Ромео и Джульеттой» Шекспира и «Любовью во время чумы» Габриэля Гарсиа Маркеса. Но мир, описанный Гонзалесом, гораздо более жесток и трагичен…

Византия. XII век. Император Мануил хочет завоевать Венецию. Для этого он намерен заразить молодых венецианских посланников чумой, а потом отпустить их домой. И когда в Венеции разразится эпидемия, город можно будет взять голыми руками.

Император еще не знает, что один из посланников, Валериано, любит ту же женщину, что и он, Мануил. А значит, заразив венецианца, он неминуемо подвергнет опасности свою любимую, Джиованну ди Понте…

---

Но Зоя не разделяла его изумление. Она узнала в товарище Андрокла того самого льва, который был ранен на ипподроме любимцем Мануила и перенесен потом в сады ее отца.

Она ухаживала за львом, она вылечила его рану, сделала ручным, как собаку, — и лев выражал ей теперь свою признательность.

Зоя погладила его косматую гриву и встала, благодаря Всевышнему, Который помог ей избежать страшной смерти.

— Нам нечего бояться, — сказала она отцу и Орио. — Бедное животное узнало исцелившую его руку и из благодарности не причинит вреда ни мне, ни вам.

— Синьор Орио вы можете разломать оконную решетку, звать на помощь или выбить дверь, но не подходите ко мне: лев ревнив, — добавила она с улыбкой.

XVI. Своеобразная соколиная охота

Рынок Фреззариа в Венеции представлял крайне интересное зрелище для постороннего наблюдателя. Довольно узкая площадь была вся занята торговыми помещениями. Рядом с лавкой золотых дел мастера, славившегося тончайшими золотыми цепочками, была фруктовая лавка, в которой возвышались аппетитные пирамиды сочных персиков и груды прозрачного винограда. Продавцы рыбы, украшенные, как древние боги, виноградными листьями, приглашали покупателей заглянуть в их чаны, наполненные различными сортами рыб, раками и устрицами. Особенно привлекали взоры ивовые корзины с желтыми дынями и зелеными арбузами, обложенными свежими листьями.

Дальше можно было заметить греческих купцов, сортировавших обернутые мхом бутылки с кипрским, хиосским и самосским вином.

Было прелестное утро. По небу плыли легкие оранжевые и розовые облачка, город казался окутанным золотистой дымкой, и все приняло по случаю прекрасной погоды совершенно праздничный вид. Повсюду слышались веселые разговоры, смех и песни.

Только на одну хорошенькую Беатриче не распространялось это веселое настроение. Она была очень бледна и едва удерживала своими дрожащими руками корзину с лимонами, а грустные глаза ее были устремлены на маленькую часовню, в которой виднелась из-за решетки статуя Богородицы с Предвечным младенцем на руках, украшенная коронкой из фольги, серебряными цветами и стеклянными бусами.

У ног девушки громоздились большие букеты, а вокруг нее летала стая ручных птиц, удивлявшихся, очевидно, ее необыкновенной грусти, так как юная певица совсем не интересовалась ими в упомянутое утро. Голуби, сидевшие в клетках, расставленных возле нее, тоже напрасно старались привлечь внимание Беатриче: она сидела, словно изваяние, между тем как из глаз ее текли, не переставая, горючие слезы.

— Здравствуй, моя милая птичница! — закричал ей Доминико, приближаясь с корзиной, полной рыбы. — Почему не слышно сегодня твоего соловьиного голоса?

Беатриче не отвечала: она была очень погружена в свою молитву, в которой просила Богородицу о заступничестве.

— Или ты оглохла ночью от бури? — продолжал гондольер. — Ты должна бы быть веселой, потому что твои покровительницы подарили тебе столько цветов, что ты можешь выручить за них порядочную сумму.

Девушка встрепенулась, словно очнулась от глубокого сна.

— Я не пою больше, Доминико, мне теперь уж не до песен, — ответила со вздохом певица.

— Может быть, кто-нибудь из твоих близких нуждается в помощи врача? — спросил гондольер с беспокойством.

— Какую же пользу может принести врач бедным людям, которым не на что купить лекарств? Впрочем, на этот раз мы страдаем не от болезни и голода.

Гондольер окинул быстрым взглядом сновавшую взад и вперед толпу и прошептал:

— Ты скрываешь от меня какую-то тайну, Беатриче. Это нехорошо. Разве тебе неизвестно, что я друг твоего брата?

Маленькая птичница залилась слезами.

— Неужели я вызвал своими словами эти рыдания? — спросил изумленный гондольер.

— О нет, Доминико! Я плачу не от твоих слов.

— В таком случае объясни, ради Бога, что случилось? И где Орселли? Почему он не пришел сегодня с тобой? Его и ночью не было видно с товарищами… Уж не в море ли он? Не задержала ли его буря? Мы все удивлялись его отсутствию. Обычно он не замедляет явиться одним из первых, когда предвидится добыча… Скажи же мне, Беатриче, ты беспокоишься о своем брате, не правда ли?

— У меня нет больше брата, Доминико, — ответила девушка сквозь сдерживаемые слезы.

Гондольер взглянул на нее с испугом.

— Я не понимаю тебя, — проговорил он. — Право, не понимаю… Быть может, Орселли сражен желтой лихорадкой? Нет, ты тогда не ушла бы от него. Если б он был в опасности в море, то ты стала бы расспрашивать всех: не видел ли кто-нибудь его вчера… Почему же ты не откроешься мне, Беатриче? Ты же знаешь, что все гондольеры и рыбаки готовы пожертвовать за него жизнью.

— Знаю, мой добрый Доминико, но не в их власти помочь бедному Орселли.

По лицу Доминико пробежала тень беспокойства.

— Я хочу знать правду, Беатриче, — проговорил он настойчиво. — Ты не имеешь права скрывать ее от нас.

— Я не могу открыть тебе правду, Доминико. Не сердись на меня, — проговорила певица, вытирая слезы.

— Как так не можешь? Кто ж запрещает тебе говорить истину? — вспыхнул гондольер. — Не могла же бедная же Нунциата сделать такую глупость… Впрочем, если ты хочешь молчать, то я пойду к Нунциате и узнаю от нее все.

— О нет, нет! Зачем тревожить мать, — перебила быстро певица, заметив, что Доминико собирается убежать. — Если ты хочешь знать все, то лучше я скажу это сама.

И наклонившись к нему, она проговорила шепотом:

— Орселли погиб! Его увели от нас ночью.

Доминико недоверчиво покачал головой.

— Ты смеешься надо мной, Беатриче? Это нехорошо… Нельзя ли обойтись без сказок?

— Какие сказки! Разве ты не видишь, что я плачу, — возразила она печально.

Раздосадованный гондольер чуть было не швырнул свою корзину.

— Да можно ли поверить, чтобы его увели от вас силой? — проговорил он задумчиво. — У Орселли нет врагов: он слишком добр и честен, чтобы иметь их. Разбойники не возьмут его в плен, потому, что он не может дать за себя выкупа, а от негодяя или бандита, подкупленного каким-нибудь патрицием, влюбленным в твои глаза, он сумел бы отделаться без труда и сам.

Девушка закрыла лицо руками и прошептала прерывающимся голосом:

— Он не защищался.

— Не защищался?! Неужели же он не понадеялся на свою бычью силу?

— Было невозможно оказывать сопротивление, — прошептала чуть слышно Беатриче.

— Что за вздор говоришь ты, милая крошка? Какой же человек, обладающий здоровьем и силой…

— Молчи, Доминико, молчи… Ты поступил бы так же, как он… и ты не стал бы оказывать сопротивления…

— Ах, Беатриче, ты рассуждаешь как ребенок! Но я мужчина и говорю, что мы обязаны покоряться беспрекословно только Богу да Его представителю на земле и правосудию… Но расскажи мне все, что произошло, а иначе я подумаю, что Орселли совершил страшное преступление.

— Да разве брат мой способен быть преступником? — воскликнула Беатриче, взглянув с негодованием на Доминико.

— Никто и не думал об этом, — перебил гондольер, довольный действием своей хитрости. — Но бедность может вынудить ко всему. Меня удивляет только одно, а именно: отчего он не обратился за помощью к своим друзьям, вместо того чтобы обесчестить нашу корпорацию?

Беатриче была поражена словами Доминико так сильно, что даже перестала плакать и не нашлась, что ответить ему.

— Да, товарищи и не поверят, — продолжал он, — когда я расскажу…

— Даже тогда, когда вы расскажете им, что Орселли ле Торо был арестован синьором Орио Молипиери, капитаном объездной команды, по приказу сената! — закричала она, покраснев от негодования.

Гондольер отскочил назад, пораженный, в свою очередь, неожиданной вестью, и повесил голову, не замечая, что вокруг него и Беатриче уже начали собираться торговцы.

— Ну, доволен ли ты теперь, Доминико? — произнесла девушка с горькой улыбкой. — Я рассказала всю правду и могу этим совершенно погубить и его, и себя с матерью. Я не должна была открывать эту тайну: ты вырвал ее у меня… Ты все еще собираешься помочь нам?.. Что же ты молчишь? Подними голову, раскрой рот!.. Докажи, что ты храбрый человек и возврати мне моего брата!.. Ты ведь, кажется, хотел сделать это?

Доминико, пристыженный вызовом Беатриче, стоял неподвижно, словно изображая своей коренастой фигурой статую.

— В каком же преступлении обвинили Орселли? — спросил он наконец нерешительно.

— Его обвиняют не в преступлении, — возразила певица, — но он силен и смел. Его взяли, чтобы служить на галерах республики.

Толпа любопытных, привлеченных интересным разговором, увеличивалась с каждой минутой все больше и больше.

Доминико не отвечал.

— Ну что же, — приставала певица, — разве ты окаменел, что не говоришь ни слова?