Элис Хоффман - Что было, что будет

• Название: Что было, что будет
• Автор: Элис Хоффман
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-31670-0

Женщины из рода Спарроу уже несколько поколений живут в небольшом городке в Новой Англии. Все они рождаются в марте, и у каждой в возрасте тринадцати лет проявляется какой-либо необычный дар. Первая из них, Ребекка, совершенно не чувствовала боли. Элинор в буквальном смысле носом чует ложь, ее дочь Дженни видит сны других людей, а внучке Стелле достается способность, которую лучше бы назвать не даром, а проклятием: ей дано видеть, как и когда данный человек умрет. И кое-кому это пришлось особенно не по душе…

Элис Хоффман — признанный мастер тонкого психологического романа. Общий тираж ее книг составляет более 50 миллионов экземпляров. Роман «Практическая магия» экранизирован (в главных ролях — Николь Кидман и Сандра Баллок).

---

Что касается спокойного зеленого озера Песочные Часы, где мирно покачивались желтые кувшинки, несколько очевидцев заявляли, что сомы, плескавшиеся на мелководье, отличались невероятной свирепостью и буквально выползали на траву, преследуя кроликов, случайно подобравшихся слишком близко к кромке воды. Даже самые исторически просвещенные жители Юнити — члены Мемориального общества, руководство городского совета, библиотекари и архивисты — отказывались пройти несколько лишних шагов по подъездной дорожке, ибо в колеях там водились кусающиеся черепахи[1] и осы, жалившие без всякой причины. Самые неуправляемые мальчишки в городе, готовые на спор спрыгнуть с плотины или пробежать сквозь заросли жгучей крапивы, не осмеливались забраться в камыши жарким летним днем или нырнуть в озеро, где много-много лет тому назад утопили Ребекку Спарроу, у которой во всех швах одежды были зашиты черные камни.

В утро своего тринадцатилетия Дженни Спарроу проснулась от хора лягушек, доносившегося с озера. В то время на ней не лежало никакой ответственности. Откровенно говоря, она только ждала, что сейчас начнется ее жизнь. И сразу, в первые часы этого праздничного дня она поняла, что произошло нечто необратимое и прекрасное. Дженни не испытывала сожалений по поводу ушедшего детства, несчастного и одинокого. Много часов она провела у себя в комнате среди акварелей и книг, глядя на циферблат ходиков, впустую теряя время. Всю жизнь она предвкушала именно это утро, считала минуты, перед сном вычеркивала дни в календаре. Другие дети завидовали ей, потому что она живет в Кейк-хаусе; они почему-то пребывали в уверенности, что комната Дженни Спарроу больше, чем любое классное помещение в их школе. У нее единственной была собственная лодочка, и летом она часами дрейфовала по озеру, не думая о черепахах, которые любому другому на ее месте наверняка пооткусывали бы все пальцы. Ребятишки утверждали, что родной отец называет ее Жемчужина, потому что она для него сокровище. А ее мать, добавляли шептуны по углам, позволяет ей делать все, что она хочет, особенно после смерти отца в результате несчастного случая, ввергшей Элинор Спарроу, как говорили многие, в помутнение рассудка.

Никто никогда не присматривал за Дженни, в этом соседи не сомневались; она часто оказывалась последним посетителем у стойки с мороженым в старой аптеке на Мейн-стрит. Из окон своих спален городские дети нередко наблюдали, как она идет домой в темноте, заворачивает за угол Локхарт-авеню, где рос старый дуб. Бесстрашная девочка, одна-одинешенька, без взрослых, шла себе по улице, когда другие дети, надев пижамки, готовились лечь спать, а их чересчур заботливые родители и думать не могли, чтобы отпустить своих чад бродить самостоятельно где вздумается.

Мальчики и девочки с завистью пялились на Дженни и даже не представляли, что в зимние месяцы в спальнях Кейк-хауса стоял собачий холод: изо рта Дженни шел пар и, зависая в воздухе, превращался в ледяные кристаллики. Водопровод в стенах гудел, а иногда вообще отказывал, так что для смыва в туалете приходилось таскать воду из озера. В столбиках террасы жили пчелы, в каминных трубах гнездились птицы, над фундаментом и балками трудились жуки-древоточцы. Дом, сшитый из лоскутков, теперь расползался, как старое обтрепанное одеяло. Вещи ломались, все выходило из строя и было не тем, чем казалось. Дженни, это свободное существо, которое под завистливыми взглядами детей пробегало мимо их окон, на самом деле жутко боялась темноты. А еще у нее случались приступы астмы, головной боли и желудочных колик, не говоря уже о том, что она грызла ногти. Ее постоянно преследовали ночные кошмары, но в отличие от прочих детей, когда она с криком просыпалась среди ночи, никто не спешил ей на помощь. Она ни разу не слышала торопливых шагов по коридору, никто не приносил ей чашку теплого чая, никто не держал за руку, пока она снова не уснет. Никто даже не слышал ее крика.

Отец Дженни умер в тот год, когда ей исполнилось десять, и после этого мать все больше отстранялась от нее, закрывая за собой дверь спальни или садовую калитку, вся в броне равнодушия и досады. Скорбь Элинор Спарроу о потере мужа — тяжелой потере, невыносимой потере с неожиданными открытиями — переросла в полное отчуждение от всего мира, включая Дженни, особенно Дженни, Дженни, которой было бы полезно научиться крепко стоять на ногах и заботиться о себе, а не поддаваться эмоциям — только так, безусловно, и можно было существовать в этом мире.

По правде говоря, Кейк-хаус был холодной обителью, холодной по духу, холодной в каждой своей комнате. Промозглость проникала сквозь окна и плохо пригнанные двери, резкие сквозняки вызывали желание остаться в постели, вообще не вставать, а лежать целый день под горой одеял и не видеть никого и ничего, отгородиться от жизни, когда та становилась чересчур трудной, с чего, в сущности, начиналось каждое утро. Но утро, когда Дженни исполнилось тринадцать, оказалось другим. В этот день ярко светило солнце, хорошо прогрев воздух. В этот день Дженни резко села в постели, готовясь встретить начало своей жизни.

У нее были длинные черные волосы, спутанные после беспокойного сна, и оливковая кожа, совсем как у матери и бабушки, да и у всех прочих женщин рода Спарроу, живших до нее. Подобно им, она проснулась в утро своего тринадцатого дня рождения и почувствовала, что обладает уникальным даром, которого нет ни у кого другого. Точно так происходило каждый раз с тех пор, как Ребекка Спарроу проснулась утром своего дня рождения; ей исполнилось тринадцать, и она обнаружила, что больше не чувствует боли — даже если пройдет сквозь колючие кусты, или подержит руку прямо над пламенем, или наступит босой ногой на разбитое стекло.

С тех пор у каждого поколения женщин Спарроу был свой дар. Точно так, как мать Дженни сразу чувствовала ложь, ее бабушка, Амелия, одним прикосновением руки могла снять боль у роженицы. Прабабушка Дженни, Элизабет, как гласило предание, обладала способностью готовить еду из чего угодно: камни и песок, картофель и пепел — все превращалось в суп в ее умелых руках. Мать Элизабет, Корал, прославилась тем, что предсказывала погоду. Ханна, мать Корал, могла найти любую потерю, будь то оброненное кольцо, сбежавший жених или просроченная библиотечная книга. Софи Спарроу, как говорили, видела в темноте. Констанс Спарроу умела оставаться под водой, задерживая дыхание так долго, что любой другой давно бы посинел. Лиони Спарроу, как утверждалось, проходила сквозь огонь, а ее мать, Розмари, бегала быстрее любого мужчины штата. Дочь Ребекки Спарроу, Сара, обходилась без сна — лишь прикорнет на несколько минут и уже полна энергии десяти здоровых мужчин.

Что касается Дженни, то она проснулась в свой день рождения после того, как ей пригрезились во сне ангел с темными волосами, женщина, не боявшаяся воды, и мужчина, который мог удержать в ладони пчелу, даже не почувствовав ее укуса. Сон был такой странный и такой приятный, что ей захотелось одновременно и плакать, и смеяться. Но как только Дженни открыла глаза, она поняла, что сон этот был чужой. Кто-то другой, не она, вообразил и женщину, и пчелу, и неподвижную воду, и ангела. Все это принадлежало кому-то другому. Именно этот человек, кто бы он ни был, и заинтересовал ее.

Она поняла, какой дар получила — способность видеть чужие сны. Ничего полезного, вроде предсказания погоды или распознавания лжи. Ничего стоящего, как, например, способность выносить боль, или талант видеть в темноте, или возможность бегать быстрее лани. Какой толк от сновидения, тем более чужого? Дождь и снег, младенцы и лгуны — все пересеклось в непреклонной вселенной пробуждающегося мира. Зато когда приходишь в сознание с чужим сновидением в голове, то словно заходишь в облако. Один шаг — и можно провалиться в пропасть. Дженни понимала, что не успеет себя остановить, как ей захочется того, что никак ей не принадлежит; сновидения без всякого смысла превратятся в указательные столбы ее каждодневных желаний.

В то утро, ровно в середине самого непостоянного месяца года, Дженни, к своему удивлению, услышала голоса, доносившиеся с подъездной дороги. Местные жители избегали этой немощеной дороги, прозванной местными ребятишками аллеей Дохлой Лошади. Хоть они и устраивали пикники на лужайке по случаю весеннего перелета птиц, но во все прочие дни старательно обходили домик-пряник лесом, избегая лавровой изгороди и кусающихся черепах, возвращаясь на Локхарт-авеню кружным путем, в два раза длиннее прямого. Прибитые к деревьям таблички «Частная собственность» служили надежной охраной: все ближайшие соседи — Стюарты, Эллиоты и Фостеры — осмотрительно не пересекали границ чужого владения, иначе Элинор тут же звонила в полицию и в городском суде регистрировалась жалоба о нарушении покоя.

И все же с дороги определенно раздавались голоса, и один из них принадлежал обладателю сна, увиденного Дженни, сна, который пробудил ее к началу новой жизни. Дженни проснулась и захотела, чтобы этот человек стал ей родным. Она подошла к окну, еще окончательно не проснувшись, с заспанными глазами, подталкиваемая любопытством увидеть того, с кем разделила общий сон. День был теплый, в воздухе пахло мятой. Вокруг все зеленело и благоухало, у Дженни даже голова закружилась от цветочной пыльцы. Пчелы давно принялись за работу, жужжа в первых бутонах лавровой изгороди, но Дженни не обратила внимания на их гудение. Ведь в конце дороги стоял он, местный парнишка по имени Уилл Эйвери, шестнадцатилетний подросток, который, несмотря на ранний час, уже напрашивался на неприятности. Его младший брат Мэтт, настолько серьезный, насколько бесшабашный был Уилл, увязался за ним. Братья на спор провели ночь на дальнем берегу озера; победителем объявлялся тот, кто продержится двенадцать часов и не сбежит, даже если в неподвижной воде всплывет легендарная дохлая лошадь. Оказалось, они оба выдержали испытание до самого утра, несмотря на лягушек, грязь и первых комаров, и теперь в воздухе разносился веселый мальчишеский смех.