Эдвард Радзинский - Наполеон - исчезнувшая битва

• Название: Наполеон - исчезнувшая битва
• Автор: Эдвард Радзинский
• Жанр: История

---

Адмирал слушает с несчастным лицом...

После страстного монолога император преспокойно выходит на палубу. На свою обычную вечернюю прогулку на потребу любопытным.

Я потрясен: он выглядит, повторюсь, совершенно спокойным. И это спокойствие пугает. Погуляв с полчаса, он возвращается в каюту.

Маршан прибегает ко мне в панике:

- Он заперся в каюте. Как тогда - в Фонтенбло...

И Маршан раскрывает мне тайну: год назад, после первого отречения, император пытался покончить с собой... Бедняга Маршан боится повторения попытки самоубийства...

Он умоляет меня постучать в каюту императора - как бы по делу.

Я подошел к каюте, и из-за двери услышал голос императора:

- Позовите Маршана.

Он и за дверью читал мысли?!

Потом Маршан рассказал мне: когда он вошел, император сидел на кровати.

- Помоги мне раздеться, мне нужно.

Потом лег, сам задвинул полог. Свет проникал через плотно задвинутые пурпурные шторы на окнах, и каюта была цвета крови.

Маршан в ужасе стоял у полога кровати, ожидая неизбежного. И услышал ровный голос Императора:

- Продолжай читать.

Это были "Жизнеописания Плутарха", он читал их императору накануне.

Маршан читал в совершеннейшем ужасе... Он не знал, что происходило там, за занавесями.

Но когда он дошел до самоубийства Катона, император преспокойно раздвинул занавеси и попросил халат. Маршан подал дрожащими руками. После чего император стал молча расхаживать по каюте.

Походив, остановился и начал обсуждать с Маршаном, кого ему взять с собой на остров.

- Он был совершенно спокоен, будто все идет как надо, - сказал мне Маршан.

"Будто все идет как надо". Теперь понимаю - лучше фразы не придумать.

Ему пришлось выбирать из тех, кто поднялся с ним на борт.

И он выбрал. (Маршан за ужином назвал их мне.)

Это были граф Шарль Монтолон с женой Альбиной, гофмаршал граф Бертран с женой Фанни... Причем Фанни (кстати, англичанка) была в ужасе от этого известия, говорят, чуть не бросилась за борт. Но сам Бертран был счастлив... И еще император назвал меня.

- Он просил узнать: как вы к этому отнесетесь? - закончил Маршан...

Я вошел к императору в каюту и сразу начал:

- Сир! Если вы окажете мне честь и возьмете меня, вы исполните самое заветное мое желание.

Он улыбнулся и сказал:

- Граф, вы не только хорошо пишете, вы бегло говорите по-английски. Я решил взять вас с собой к англичанам, в изгнание, еще тогда, в Париже, как вы, наверное, поняли.

"К англичанам, в изгнание"? Так что же выходит? Уже в Париже он знал, что сдастся Англии? И что его сошлют? Но тогда зачем он сдался?

Так я спрашивал себя тогда, глупец.

За ужином император объявил свите свое решение - назвал тех, кого решил взять с собой. И тогда вечно скандальный и вечно обиженный генерал Гурго устроил императору бурную сцену. Гурго вспоминал (весьма страстно), как спас его в России, как храбро бился при Ватерлоо. Он не просил - требовал, чтобы император взял его на остров.

Императору не могла не понравиться такая жажда служить. Я был перемещен на должность секретаря, а Гурго добавлен к двум офицерам...

Я единственный из свиты старше императора и ниже его ростом. К тому же я худ, как император в дни Тулона. Все это ему приятно...

Уже вечером он пригласил меня в каюту. На столе лежали перо и бумага.

- Не будем откладывать. - Он усадил меня за стол и начал диктовать... Диктовал стремительно, приходил в ярость, когда я его останавливал...

Закончили мы далеко заполночь. Он попросил меня расшифровать записи уже к утру! И принести к нему. Я отправился в свою каюту и до рассвета диктовал сыну все, что успел записать и запомнить...

Император начал с детства:

- Я родился пятнадцатого августа одна тысяча семьсот шестьдесят девятого года.

Я вдруг сообразил, что сорок шестой день его рождения мы будем праздновать в океане - по пути в изгнание.

- Здесь не забудьте упомянуть о том, - продолжал он, - о чем я вам уже рассказал, - о комете. Накануне моего рождения в небе появилась комета. И встала над островом... Корсика, хаос творения... Горы! - Он смотрел в окно. - Как одинаковы волны... усыпляющий простор океана, а горы будят воображение. Пейзаж родины. В моем роду - мятежные флорентийские патриции и сарацинские рыцари. Воинственная кровь опасно смешалась... Отец высокий, статный. Пожалуй, Люсьен больше всех нас похож на отца... Маленькая Летиция (мать) - истинная корсиканская красавица. Мраморное лицо, которое не берет загар. Бледность статуи... Я мамин сын.

"Действительно, маленький, с точеными чертами лица и с такой же отчаянной бледностью".

Он улыбнулся моим мыслям и даже продолжил их:

- И такими же, как у нее, маленькими руками... Она единственная в мире женщина, которую я боготворил. Когда однажды она опасно заболела, я умолял ее не умирать: "Вы уйдете, и мне некого будет уважать в этом мире". После каждого моего триумфа она пугалась. Она говорила: мой мальчик, так вечно продолжаться не может... Да, я обладал всем, что может дать судьба. Пожалуй, для окончательного величия мне не хватало только несчастья... - И как-то торопливо вернулся к прежней теме: - Мать религиозна и тиха и при этом отважна, как истинный воин. Только такая женщина могла родить настоящего солдата. Запишите: "Уже в чреве матери император слушал грохот пушек". Это была война жалкого глиняного горшка с чугунным котлом - корсиканцы сражались против королевской Франции... Мы были разгромлены. Остатки повстанцев вместе с вождем генералом Паоли бежали в горы. И все это время рядом с мятежным генералом был его адъютант - мой отец Карло Буонапарте. И его беременная жена Летиция... Надо описать отчаяние отступления - жара, ржанье коней и бешеная скачка. И в седле мать слушала меня, мои толчки, жизнь, которую носила... Так что огонь битвы в моей крови. Мы уходили через горные перевалы, где так близко небо. И когда в тысяча восьмисотом я задумал провести через Альпы целую армию, я имел право сказать себе: ты уже одолел горы в чреве матери...

Он задумался и потом произнес:

- Писатели лгут в начале и в конце. Все, что я рассказал, пропустите. Начните торжественно, но кратко: "Его будущее Судьба определила до его рождения. Разгромив восставших, Франция завоевала Корсику, и Император Наполеон родился французом". Военная увертюра отыграна, мой друг. Занавес поднялся... Она родила меня, когда шла к обедне. Был праздник Успения Богородицы, и по дороге у нее начались схватки. Она вернулась домой и не успела дойти до спальни. Я родился в гостиной - на старинных коврах с изображениями героев Илиады...

Он говорил, а я видел (клянусь, видел!): в деревянной колыбели, накрытой белым кружевом, кричал мальчик...

Император улыбнулся:

- Как бывает у малорослых, потому бешено тщеславных детей, я обожал подчинять. Не имел да и не хотел иметь друзей, но хотел иметь подчиненных. Я, низкорослый мальчик, заставлял служить себе не только высоких сверстников, но и старших учеников и даже старшего брата.

Наш маленький белый дом в Аяччо. Если там будете, навестите его. Он не последний на острове - целых три этажа. Каким огромным он мне казался и как оказался мал... Дерево у моего окна... Я открыл окно, ветка качается, и я вижу, как на ветке сидит черная бабочка... она тоже кажется мне огромной. Я лезу за ней, и мать ловит меня, когда я уже приготовился выпасть из окна... Все меня привлекает... особенно лепешки, которые в поле оставляют коровы. Я спешу их собрать, и мать шлепками отгоняет меня от коровьего навоза... Отец не справлялся со мной, я был зверски упрям. Когда мне мыли голову... как я ненавидел мыло, оно щипало глаза, и я пытался съесть его, чтобы его не было! Навсегда! За буйство в ванной она выгнала меня с мокрой головой... И я в слезах, отторгнутый ею, лежу в постели, а отец на цыпочках входит ко мне и с нежностью трет мою голову, сушит волосы... Но она - воплощенная месть - на пороге, и отец покорно исчезает перед разгневанной Немезидой... Он рано умрет, но, к великому моему счастью, останется она. Как она меня знала, будто между нами был заговор. У маленькой красавицы крепкие кулаки... Она понимала - только кулаками можно шлифовать мой характер. Мою вздорность она превращала в упорство. Я не хочу идти в церковь - пощечина. Я увязался за ней в гости - она велела остаться. Но я иду, молча, упрямо иду за ней. И полуоборот матери, и внезапная боль - пощечина. Удар беспощаден. От бешенства я бросаюсь на землю - я хочу разбиться, чтобы напугать ее. Истошно кричу, но она даже не оборачивается. Гордая, прямая спина удалявшейся матери. И до смерти буду помнить тот день: жару, пыль, твердость земли твердость матери. Уважение к силе, к ее непреклонности вошло в мое сознание вместе с пощечинами...

Жизнь играла мной. В семьдесят девятом я поступаю в военную школу в Бриенне... Мне шел шестнадцатый год, когда я покинул эту школу, а росту во мне было жалких четыре фута десять дюймов... Мать увидела меня... и не узнала в толпе здоровенных сверстников. Я бросился к ней с объятиями, а она недоверчиво смотрела на меня. У нее, как она потом рассказала, даже возникла вздорная мысль: не подменили ли ее сына? Это маленькое, худенькое, болезненное существо не могло быть ее Наполеоне. На самом деле я был мал, но крепок, как сталь. И уже не раз научил своих сверстников уважать и опасаться моего маленького тела. Я вступал во все драки. Главное - ввязаться в драку и тогда тебе спуску нет. Так я учил свое тело бесстрашию. Я выбирал самых сильных - они сбивали меня с ног, но я вставал и шел на них. Я научил их страшиться не только моих кулаков, но и моей непреклонности. Так требовала моя честь. Так учила мать. Уверен, все доброе и злое в человеке - от матери. Запишите: "Она всегда учила меня гордости, чести и славе"...