Алексей Лебедев - Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1453 г.

• Название: Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1453 г.
• Автор: Алексей Лебедев
• Издательство: «Алетейя»
• Жанр: Религиоведение
• Год: 1998

Эта книга проф. А. П. Лебедева является логическим продолжением его труда по истории Византийской церкви в ΙΧ–ΧΙ вв. Следуя тому же плану, что и в предыдущей книге, автор ставит целью осветить религиозную жизнь византийского общества на протяжении четырех веков. Это был очень сложный период в истории Византии. С одной стороны, происходит упадок ее политического значения и уровня государственной жизни, а с другой стороны — это период подъема византийской культуры и образования (так называемые «комниновское» и «палеологовское» возрождение). А. П. Лебедев рассматривает внутреннюю жизнь Византийской церкви во всех ее аспектах — отношения между Церковью и государством в теории и на практике, нравственное состояние общества в данный период, состояние византийского образования, материальное и нравственное положение клира. Яркие характеристики императоров и константинопольских патриархов значительно оживляют исследование.

Это труд, как и все произведения А. П. Лебедева, имеет под собой солидную научную основу в виде русских и зарубежных исследований, и основан на серьезном анализе разных источников. Он написан живым научным языком и будет интересен как специалистам по истории Византии и Византийской церкви, так и широкому кругу читателей.

Издание снабжено указателями и новейшей литературой по предмету исследования.

---

Жалкое царствование брата Исаакова Алексея III Ангела не заслуживало бы внимания и рассмотрения, если бы ко времени этого царствования не относилась история одного очень странного богословского спора в Византии, в котором принимал более или менее активное участие названный император. В царствование императора Исаака при патриархе Георгии Ксифилине начался, а в царствование Алексея III, при содействии патриарха Иоанна Каматира благополучно закончился спор о том: евхаристическое «тело Христово, которого мы приобщаемся, так ли нетленно (άφι5αρτον), каким оно стало после страданий и воскресения Христа, или же тленно (φΦαρτόν), каким оно было до времени страданий и смерти Его?»· Так формулирует историк Никита Хониат вопрос, взволновавший умы византийских богословов конца XII в. Но такое формулирование вопроса недостаточно разъясняет сущность спора. На деле спор об Евхаристии, возникший в указанное время, носит некоторые признаки спора так называемых стеркоранистов (stercoifanistae) и их противников, спора, получившего свое начало далеко от Византии. В византийском споре вопрос касался, точнее бы сказать, того: приемлемая нами Евхаристия подлежит ли обычным физиологическим процессам, каким подвергается всякая вкушаемая человеком пища, или же она (Евхаристия) не подчиняется этим физиологическим процессам? По самому существу вопроса, естественно выделились две партии споривших: одна давала отрицательный ответ на вопрос, другая положительный. Защитники отрицательного, более благоговейного и благовидного решения вопроса, в доказательство своего мнения ссылались на святоотеческие авторитеты. Они в защиту своего воззрения ссылались на богословие ЯЬ Кирилла (Иерусалимского); в этом богословии, по словам приверженцев рассматриваемого мнения, раскрывается, что Евхаристия есть исповедание и воспоминание того, что Христос ради нас умер и воскрес, т. е. тех моментов в истории Христа, когда Его»ло стало прославленным, духовным. У других отцов Церкви и писателей церковных они находили указание на то, что, приемля евхаристическую частицу, мы приемлем не какую‑нибудь часть Христову, а всецелого Христа, да и приемлем после воскресения 5го, когда тленное тело Его навеки преобразилось в нетленное. Защитники разбираемого воззрения в этом случае ссылались на учение об Евхаристии св. Иоанна Златоуста. В творениях Златоуста они обращали внимание на следующие его слова: «О, чудо! Восседающий одесную Отца приемлется нашими грешными руками». Он же говорил: «Он расцвел в законе, возрос в пророках, созрел на кресте, снедается по воскресении». В творениях Евтихия (патр. Константинопольского) защитники «нетленности» указывали на следующие слова его: «Приобщающийся, принимая часть даров, принимает всецело святое тело и всю честную кровь Господа, ибо тело Христово в таинстве приобщения разделяется всеми неразделимо, подобно тому, как какая‑нибудь печать, оставив на разных предметах множество оттисков и отпечатков своей формы, остается по отпечатании их одна и та же, не уменьшаясь и не изменяясь от числа оттисков, сколько бы их ни было, и как звук голоса, был произнесен кем‑либо и, разлившись в воздухе, всецело весь остается в устах (?) того, кто его произнес, и в то же время по мере своего разлития в воздухе, всецело весь достигает слуха разных лиц, так что никто из слушателей не воспринимает его более или менее в известной части, но все одинаково усвояют в совершенно полной и нераздельной ценности, сколько бы тысяч или десятков тысяч их ни было, хотя он также есть тело (?), потому что звук есть не что иное, как сотрясающийся воздух. Равным образом никто не может допускать сомнения, чтобы нетленное, по совершении таинственного жертвоприношения и после святого воскресения, тело и бессмертная, святая и животворящая кровь Господня, содержащаяся в видимых веществах, вследствие многократных совершений таинственного священнодействия могли утрачивать полноту своих сил, а не пребывали одинаково всецелыми во всех». Определяя процесс, какому подвергается в человеческом организме Евхаристия, византийские богословы думали, что с ней делается то же, что происходит и с закваской, входящей в тесто, причем ссылались на слова Христа о закваске. С этими воззрениями защитников «нетленности» не соглашались приверженцы учения о «тленности» евхаристических даров, нами принимаемых. Они рассуждали следующим образом: таинство Евхаристии не есть исповедание воскресения Христова; оно есть только жертвоприношение (значит, подобно ветхозаветным жертвам), и потому тело Христово в таинстве тленно, безжизненно и бездушно; приступающий к приобщению — рассуждали они — приемлет не всего Христа, но только часть Его, так как части только и причащаются. «В самом деле, — рассуждали они, — если тело Христово было нетленным и одушевленным, то вместе с тем оно было бы неосязаемо и невидимо; его невозможно было бы тогда раскусывать и разжевывать зубами, и при подобном раздроблении его на части не чувствовалось бы никакого усилия или напряжения». Они утверждали, что я Евхаристии мы принимаем не то тело Христово, каким оно стало.

По воскресении Его и каким станет наше тело после Страшного Суда. так как это тело не будет подлежать осязанию, зрению и иметь какой‑либо определенной человеческой формы. Защитники тленности приводили и еще какие‑то доказательства и соображения, но историк Никита не считает нужным приводить их, находя их пустыми и ничтожными. С точки зрения приверженцев «нетленности», сторонники этой последней партии являлись людьми «дерзкими», дозволяющими себе «поругание» над благомыслящими христианами.[352]

Появление споров в Византии о «тленности» и «нетленности» евхаристических даров нужно приписать влиянию Запада на Восточную церковь. Мы не думаем, чтобы самостоятельно могли появиться подобные споры в Византии, ибо греки сами по себе не расположены были вносить эмпирический элемент при решении богословских вопросов. Напротив, на Западе не только не чуждались такой разработки религиозных вопросов, но и прямо ставили вопрос о «тленности» и «нетленности» евхаристических даров. Споры эти давно уже начались на Западе и не прекращались и в конце XII в. В IX в. на Западе появились лжеучители, которые утверждали, что принимаемая нами Евхаристия подлежит тем же процессам, как и обыкновенная пища. Против них писал Пасхазий Ратберт.[353] В первой половине XII в. против таких же лжеучителей полемизировал Алгер из Люттиха, называя подобное заблуждение: haeresis foedissima stercoranistarum.[354] На Западе не прекращались разбираемые споры и около того времени, когда они появились и на Востоке. Так, знаменитый папа Иннокентий III (1198—1216) в сочинении «De mysteriis missae» разрешает между прочим вопрос и о том, что происходит с евхаристическим хлебом после того, как он принят нами внутрь, в таинстве; он отвечает, что как скоро «тело Христово принято нами, то оно теряет все признаки чувственности и становится духовным: Христос через уста верующего переходит в сердце верующего».[355] Мы полагаем, что споры о тленности и нетленности евхаристического тела и крови Христовой имеют в Византии внешний характер. Появление крестоносцев на Востоке легко могло служить к ознакомлению греков с такими сторонами латинского богословия, о которых они раньше ничего Не знали. Главным представителем учения о «тленности» приемлемой нами Евхаристии был в Византии какой‑то сначала маг, а потом монах и писатель по имени Михаил Сикидит.[356] Из кого состояли его приверженцы — неизвестно.

Особенной ревностью в борьбе с лжеучителем Сикидитом и его приверженцами заявил себя тогдашний патриарх Иоанн Каматир.[357] В своих катехизических поучениях Иоанн старался указать на то, что предмет настолько таинствен, что он превышает силы ограниченного разума человеческого; вообще он раскрывал в борьбе с заблуждением, что таинство потому и есть таинство, что его смысл и действие «вышеестественны». Патриарх вооружился, наконец, против вышеуказанного лжеучителя самым сильным средством — предал его анафеме. Сам тогдашний император Алексей Ангел не оставался в стороне от этого спора. Он поддерживал патриарха в борьбе с лжеучением, и весьма вероятно, голос царя много значил, когда Церковь брала на себя заботу прекратить «дерзновенное поругание» истины. Никита Хониат, конечно, не случайно отмечает, что Алексей, «в поднятом богословском споре подал свой голос в пользу более справедливого мнения».[358] Таким образом, хотя Алексей и принадлежит к числу ничем не замечательных императоров, но все же нельзя отказать ему в том, что он показывал ревность к охранению православия.

Опускаем без обозрения несколько царствований, именно царствования византийских императоров, имевших столицей Никею, так как ничего характеристического ни в хорошую, ни в дурную сторону нельзя сказать об этих царствованиях. Обращаемся прямо к правлению Михаила Палеолога, который хоть и начал править царством еще в Никее, но главная деятельность которого развивается уже в Константинополе. Михаил Палеолог, при котором и при содействии которого возникает так называемая Лионская уния, конечно, не мог быть таким императором, при котором дела церровные имеют правильное течение, и действительно не был. Самоуправление церковное было попираемо Михаилом в весьма значительной степени. Расскажем два случая из отношений Михаила к двум патриархам византийским его времени.[359] Михаил, как мы зваем, был человеком, который ради своекорыстных целей готов был на все. Он заявил себя тягчайшим преступлением в отношении К девятилетнему царственному младенцу Иоанну, именем которого Михаил сначала правил; он приказал ослепить его, чтобы захватить в свои руки императорскую власть.[360] Этот случай глубоко опечалил тогдашнего патриарха Арсения. Ревностный пастырь не мог простить Михаилу этого преступления. Он подверг императора церковному отлучению, хотя и не вычеркнул его имени из церковных молитвословий, боясь, как бы таким действием не вызвать слишком большого соблазна в народе. Царь был крайне недоволен образом действий патриарха. Сначала он старался лицемерной покорностью и смирением снискать прощение у Арсения, когда же ему это не удалось, он решился низвергнуть с престола сурового патриарха. Случай к этому для деспотического и нечестивого императора представился скоро.[361] Один из клириков, бывший секретарем у патриарха, по всей вероятности, по наущению самого Михаила, представляет последнему обвинительную записку, в которой исчислялись различные обвинения на патриарха. Записка изложена была по статьям в следующем порядке: во–первых, патриарх произвел перемены в чине утрени: в начале утреннего богослужения псалом, положенный за царя, Арсений велел исключить и начинать трисвятым;[362] во–вторых, султан Иконийский Азатин[363] находится в Дружественных отношениях с патриархом, так что нередко Арсений позволял ему со свитой — с неверующими агарянами — мыться в церковной бане,[364] в бане, где находятся мраморные изображения Св. Креста; в–третьих, патриарх приказал своему иеромонаху преподавать сыновьям султана части св. Евхаристии, тогда как неизвестно — были ли они крещены, и кроме того, во время утрени в Светлое Воскресение сам султан приходил к нему со своими сатрапами и присутствовал при его молитвословии. Патриарх, как скоро узнал о содержании поданной против него обвинительной записки, без особенного труда оправдался во всех возводимых на него проступках. Во–первых, относительно псалма Арсений оправдывался тем, что он сам первый ввел его в церковное употребление, по обычаю монастырскому, и сам же потом отменил, считая достаточным для полноты молитвы за царя трисвятое с поминовением; при этом патриарх присовокуплял, что в настоящее время царь и не вправе жаловаться на это, так как, будучи отлучен от Церкви, он недостоин ее молитв. А что султан со свитой мылся в церковной бане, касательно этого патриарх замечал, что он не давал подобного разрешения. Притом же, он не видит здесь ничего преступного: позволяется же мыться султану и агарянам в других банях столичных, где также есть изображения Креста и иконы; если другие бани открыты для них, то почему нужно удалять их из церковной’ Достаточно оправдывался патриарх и в том, что он имел церковное общение с султаном и его сыновьями. Нужно сказать, что султан Азатин происходил от христианских родителей и был крещен, а потом по какому‑то случаю принял притворно мусульманство, сделался султаном, но не отказался от христианства — по крайней мере, когда он бывал в Константинополе, он почитал иконы и соблюдал другие христианские обряды. Ввиду этого, в свое оправдание патриарх указывал на то, что султана и его сыновей он считает христианами, но не сам по себе, а на основании свидетельства епископа Писидийского, их крестившего. Хотя все обвинения против патриарха были или неосновательны, или неважны, царь, однако же, домогается суда над патриархом. Михаил созывает собор против Арсения и сам присутствует на нем. По правилам церковным, Арсений трижды призывался на собор для ответа по поводу возводимых на него преступлений, но он отказывался последовать приглашению. Арсений писал в ответ на приглашение, что он отвергает собор, собранный по приказанию царя, царя, отлученного от Церкви, но занимающего на соборе председательское место. Историк Пахимер находит Арсения совершенно правым, когда он не захотел явиться на собор, и пишет: «Судить патриарха в присутствии царя, вельмож и мирян, в царских чертогах и под непосредственным влиянием царя, вооруженного мщением, вовсе не следует и незаконно». Это, однако же, не помешало императору добиться от собора того, что Арсений, как ослушник Церкви (он не явился на собор, несмотря на приглашение), лишен был патриаршества и кафедры.[365] — Не лучше обращается Михаил Палеолог и с другим патриархом его времени, Иоанном Векком, несмотря нa содействие этого последнего униатским стремлениям императора. Векк был замечательной личностью между прочим потому, что, являясь ревностным пастырем, он весьма часто отправлялся во дворец ходатайствовать за то или другое лицо перед императором, испрашивая у Михаила какой‑либо милости для нуждающихся и несчастных. Ходатайства патриарха сильно наскучили Михаилу, человеку жестокому, не знавшему, что такое христианская любовь. «Он ненавидел патриарха, — говорит Пахимер, — за его настойчивость, ибо ревность его считал сварливостью, а ходатайства за невинно осужденных вменял себе в беспокойство». Император пожелал чем‑либо досадить патриарху за его великую пастырскую ревность. Как скоро царь пожелал этого, нашлись лица, которые с удовольствием взялись помочь императору в выполнении подобного намерения. Явились клеветники, обвинявшие патриарха в блудодеянии, в расхищении церковных имуществ и в том, наконец, что он проклинал царя. Последнее обвинение основывалось на том, что патриарх, часто безуспешно ходатайствуя перед императором за кого‑либо невинно страждущего, в свое оправдание говорил подобному лицу: «Бог свидетель, как я старался за тебя перед царем». Эти возгласы Векка истолковывались клеветниками в том смысле, что будто патриарх призывал гнев Божий на голову немилосердого императора. Как ни важны были все эти обвинения, Но они не вели к цели, потому что патриарх был выше подобных обвинений. Тогда император решился каким‑либо другим способом причинить крупную неприятность Иоанну Векку. Он решился сократить размер патриаршей юрисдикции. Михаил издал новеллу, В силу которой всякого рода места, подчиненные дотоле патриарху В каких бы то ни было областях, и такого же рода обители, впредь зависели только от епископов тех областей, где находятся. Император хотел отнять у патриарха значение «вселенского патриарха». Векк не мог снести такого стеснения священных прав, удалился В монастырь, желая покинуть кафедру, и если впоследствии снова возвращается к патриаршеству, то делает это по желанию Церкви, а не императора.[366]