Алексей Лебедев - Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1453 г.

• Название: Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1453 г.
• Автор: Алексей Лебедев
• Издательство: «Алетейя»
• Жанр: Религиоведение
• Год: 1998

Эта книга проф. А. П. Лебедева является логическим продолжением его труда по истории Византийской церкви в ΙΧ–ΧΙ вв. Следуя тому же плану, что и в предыдущей книге, автор ставит целью осветить религиозную жизнь византийского общества на протяжении четырех веков. Это был очень сложный период в истории Византии. С одной стороны, происходит упадок ее политического значения и уровня государственной жизни, а с другой стороны — это период подъема византийской культуры и образования (так называемые «комниновское» и «палеологовское» возрождение). А. П. Лебедев рассматривает внутреннюю жизнь Византийской церкви во всех ее аспектах — отношения между Церковью и государством в теории и на практике, нравственное состояние общества в данный период, состояние византийского образования, материальное и нравственное положение клира. Яркие характеристики императоров и константинопольских патриархов значительно оживляют исследование.

Это труд, как и все произведения А. П. Лебедева, имеет под собой солидную научную основу в виде русских и зарубежных исследований, и основан на серьезном анализе разных источников. Он написан живым научным языком и будет интересен как специалистам по истории Византии и Византийской церкви, так и широкому кругу читателей.

Издание снабжено указателями и новейшей литературой по предмету исследования.

---

Нет спора, у зилотов было много недостатков, но зато им принадлежит одна заслуга, ради которой можно забыть их недостатки: они обратили в ничто униатские стремления светского и духовного правительства при Михаиле Палеологе. Это их заслуга. Такой заслуги нельзя находить в деятельности другой партии — политиков имевшей притом же не меньше зилотов разного рода недостатков.

Сделаем характеристику другой иерархической византийской партии — политиков, или умеренных. Она значительно отличалась от прежде рассмотренной нами партии зилотов как своими принципами, так и деятельностью.

Рассматривая политиков, прежде всего со стороны умственных качеств, можно наблюдать, что между ними было немало лиц, видающихся по уму, хорошо образованных, иногда блестяще образованных. Вот некоторые отзывы в этом роде о патриархах партии умеренных. Об одном из патриархов изучаемой партии Григора пишет: «Он превосходил других редкой рассудительностью и обдирной ученостью как по части духовных, так и светских наук. Эго был человек ученейший, выдававшийся из ряда всех чистым афинским произношением».[791] Еще до патриаршества он известен был сочинениями, «написанными языком изящным, способными возбуждать к себе удивление даже в людях образованных».[792] О другом патриархе той же партии встречаем такой отзыв: «Он был человек, известный ученостью, принадлежал к придворному духовенству. При богатых дарованиях и примерном трудолюбии он, можно сказать, вывел на свет и оживил аттически звучавшую речь, с незапамятных времен скрывавшуюся в глубинах забвения».[793] По очень понятному побуждению, этот патриарх давал духовные Места преимущественно «лицам ученым, знатокам церковных законов». По суждению историка того времени, патриарх поступал так именно с той «прекрасной целью, чтобы христианский народ имел ученых наставников и учителей, и чтоб у него были твердые защитники веры, которые могли бы служить твердыми скалами, если бы появились враги Церкви и угрожали ей бурей».[794] О третьем Патриархе — еще более лестный отзыв. По словам историков, он обличался «ученостью», «красноречием и церковно–административной опытностью»,[795] был «человек умный, наделенный такими Дарами природы, какими никто из его современников. Свободной и плавной речью, гибким и в высшей степени находчивым умом — воем этим природа щедро наделила его как бы для того, чтобы имя с уважением произносили цари, правители и все ученые. Пo части знания церковных догматов все казались пред ним (как бы) детьми». [796] О четвертом патриархе этой же партии, отзываясь как о человеке замечательно ученом, историки сообщают, что его искренним желанием было поднять уровень образованности в среде Византийской церкви. Патриарх рассуждал, что для пользы Церкви нужно, чтобы она была богата наставниками для юношества, учеными и образованными. Ввиду этого патриарх с большим старанием отыскивал способных учителей для образования юношества, открывал школы, ласкал наиболее выдающихся по своим достоинствам учителей, привлекал во вновь открытые школы детей, не разбирая сословий [797] и пр. Еще другой патриарх, несмотря на многочисленные занятия по управлению Церковью и патриархатом охотно давал уроки красноречия желавшим учиться у него, причем сановный наставник ради занятий наукой с учениками готов был лишить себя даже ночного покоя.[798] Все это такие черты, которые рекомендовали патриархов–политиков с лучшей стороны. Находясь под такими влияниями, сторонники партии — разумеем епископов — считали себя вправе смотреть с пренебрежением на патриархов зилотской партии, если их необразованность и невежество слишком резко бросались в глаза. Так, по заявлению историка, некоторые архиереи (очевидно, приверженцы партии политиков) открыто «презирали» одного патриарха–зилота «за его необразованность и простоту и подвергали его порицаниям».[799] Патриархи–политики, как люди образованные, находились в связях и близких отношениях с более просвещенными людьми своего времени и вообще образованными классами общества.[800] В направлении мышления политиков, по сравнению с зилотами, можно отметить следующую черту: зилоты для доказательства правоты тех или других своих воззрений дерзали прибегать к «суду Божию», объявили себя способными сотворить чудо (примеры приведены были раньше); политики, напротив, такой способ доказательства считали самомнением, гордыней, не выражали сочувствия такой притязательности в обращении с явлениями, не могущими быть в зависимости от воли человеческой. Один из патриархов–политиков объяснял, что нет необходимости домогаться «знамений», где решение вопроса возможно путем разумного рассмотрения.[801]

В нравственном отношении политики имели свои особенности в сравнении с зилотами. Правда, о патриархах рассматриваемой партии мы встречаем известия, схожие с теми, какие сохранились нас касательно зилотов, но есть в этих известиях и некоторая узница. Как и зилотов, историки восхваляют некоторых патриархов–политиков за бескорыстие. Так, об одном из числа этих последних, историк замечает: «С патриаршего престола (по удалении) он уносил с собой немного денег, потому что не был корыстолюбив, деньги легко было сосчитать»;[802] о другом патриархе находим додобное же свидетельство: «Золото презирал он более всего, так дао не имел и кошелька».[803] Значит, в этом отношении, зилоты не превосходили умеренных, по крайней мере некоторых из них. Заслуживает внимания, однако же, то, что зилоты любили сами указывать на свое бессеребреничество, а умеренные находят свидетелей этого их качества в людях посторонних. Благочестие и религиозность патриархов из партии умеренных не бросались в гЯаза; эти патриархи чуждались внешнего, поражающего зрителя благочестия, ограничиваясь внутренним сердечным благочестием. Они избегали того формального благочестия, которое так отличало зилотов. Так, историк Пахимер, характеризуя нравственные качества патриарха–политика, говорит о нем: «Добродетелью он отличался не той, которая выражается в сознании, что она у него Лучше, чем у прочих, — не той, которая любит различать пищу и питие, назначая для каждого рода пищи, кроме положенных времен, известные дни, — не той, которая побуждает предпринимать путешествие пешком (с религиозной целью) и идти при этом медленно, оставаться с немытыми ногами, спать на земле, иметь на плечах одну–единственную одежду, — не той, которая при этом Поставляет на втором плане милосердие и любовь, равно как человеколюбие и сочувствие и вообще внимание к другим. Нет, его добродетель была именно человеческая (гуманная), какой характеризовался он, как истинный человек и особенно как человек, облеченный властью, которому нужна больше умеренность, чем бесстрастие. Если бы от подобной жизни отнять рассудительность, то через отнятие этого одного погибло бы в ней все. Такой‑то Добродетелью украшался он: некоторые называют ее политической, а согласной с ней жизнь — жизнью политика, которая занимает середину между жизнью созерцательной и светской».[804] Патриархиполитики в житейском обиходе позволяли себе такие вещи, которых под каким видом не потерпели бы зилоты. Так, один патриарх был мясоедом. Врачи нашли, что по состоянию его здоровья ему вредна постная пища, и патриарх не только не принял на себя, против обыкновения, монашеского чина, но употреблял в столе мясо·[805] О другом патриархе из политиков Пахимер замечает вообще, что он был «свободного нрава»,[806] не поясняя точно, что это значит но во всяком случае указывает на черту, никогда не встречающуюся в зилотах.

Здесь уместно будет сказать о том, какой идеал монашества о монашеской жизни принадлежал патриархам рассматриваемого нами типа. Совершенство монашеского жития они понимали иначе чем зилоты. Так, об одном патриархе из числа политиков историк замечал: «Нередко по преимуществу хвалил он того, кто расторопно и с соблюдением души совершал чистую добродетель, проводя жизнь более среди людей, чем в пустыне».[807] Еще определеннее монашеский идеал начертывает один из патриархов–политиков в собственном сочинении.[808] Сейчас мы увидим, что автор–патриарх внутренние качества и общественные добродетели инока ставит в особенности высоко. Совершенный монах, по воззрению автора, кроме пренебрежения к земным вещам отличается «учительностью, кротостью, сострадательностью, страннолюбием, любовью к добру»; он являет себя «кротким, нераздражительным, общительным, все покрывающим, ко всему снисходительным», он «не ограничивает высокого иноческого любомудрия мантией,[809] он обязан ясно выражать в деятельности те нравственные качества, которые должны быть присущи совершенному монаху: «человеколюбие и непамятозлобие, также уступчивость и милосердие и подобное этому, — рассуждает автор, — имеют основанием благое произволение и в нем состоят первоначально; но если не пребудет возможности упражнять каждое из них в действительности, то не будет ясного и надлежащего доказательства существования их». Истинно мудрый монах, облеченный священной властью, для исправления нравственности других не прибегает к строгим и суровым мерам. «Есть три вещи, — встречаем в рассматриваемом сочинении такое рассуждение, — которыми человек может отвратить (другого) человека от греха и сделать лучшим, разумею благодеяние, умеренность и наказание»; совершенный монах, если по своему положению призван духовно врачевать других, «воспользуется первыми двумя и при их пособии исправит согрешающих, не прибегая к третьей» (наказанию).[810] Совершенный монах не замыкается в себе, он отдает себя на общественное служение. Если он знаком, например, с медициной, то он, кроме духовных врачеваний, помогает ближним и своими медицинскими познаниями. «Болезнует ли кто телесно, никто помощника не ищет, кроме него». Истинный подвижник не удастоется даже такого рода помощи ближним, которая, по–видимомy, совсем не совместна с представлением о монахе. Но истинный монах не особенно заботится о соблюдении внешних форм и декорума там, где дело идет о помощи ближним. В числе добродетелей довершенного инока рассматриваемый автор, нимало не сомневаясь, ставит следующее: «Сколько девиц, тщательно воспитав, как бы некиих сродниц, выдает он замуж с приданым от себя».[811] Отсюда открывается, что идеал монашеской жизни в среде партии умеренных отличается значительной широтой: он не ограничивался аестяжательностью, бдениями и уединенножительством.