Андрей Упит - Земля зеленая

• Название: Земля зеленая
• Автор: Андрей Упит
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман Андрея Упита «Земля зеленая» является крупнейшим вкладом в сокровищницу многонациональной советской литературы. Произведение недаром названо энциклопедией жизни латышского народа на рубеже XIX–XX веков. Это история борьбы латышского крестьянства за клочок «земли зеленой». Остро и беспощадно вскрывает автор классовые противоречия в латышской деревне, показывает процесс ее расслоения.

Будучи большим мастером-реалистом, Упит глубоко и правдиво изобразил социальную среду, в которой жили и боролись его герои, ярко обрисовал их внешний и духовный облик.

---

Но бривиньский Екаб в этом отношении был либо туповатым, либо таким притворялся, — не обращал на этих пустозвонов никакого внимания. Мартынь Упит совсем успокоился, — он знал этих людей: день, другой будут шпынять, а на третий полезут дружиться. Ведь сын господина Бривиня не какой-нибудь нищий — курит папиросы «Пальма», пачка всегда в кармане, с удовольствием угощает каждого, кто останавливается поговорить.

Еду Екабу уже не носили в каморку, он ел за общим столом. Домашние понемногу привыкли к его угловатой, неуклюжей фигуре, к отекшему лицу, всегда обросшему черной щетиной, к его городской манере — есть суп из тарелки, а кусок мяса брать вилкой. Только Лиена не могла забыть чего-то и боялась поднять глаза от миски, — ей казалось, что тогда все увидят, какая ненависть в них скрыта. Но Екаб словно не замечал этого: сам чувствовал, что он здесь чужой, случайно забредший путник, — так скоро не мог отказаться от мира, в котором до сих пор вращался.

Лизбете, плохо скрывая горечь, мрачно смотрела вслед Ешке, когда он тяжело плелся в свою каморку. Как только уходил, вся дворня сразу оживала, начинались веселые разговоры, сыпались шутки, смех. Мартынь начинал длинный рассказ о занимательных приключениях лесорубов в Вериенских лесах или на озере Лобе, Лиена слушала, красивые глаза ее снова начинали ярко гореть. Лизбете знала так же хорошо, как и ее муж, что батраки запомнили выходки Ешки, и этого нельзя забыть. Не могла и она ничего забыть. Невыносимую тяжесть, которую не сбросить, взвалил на них этот негодяй.

Осиене все еще ни слова не говорила с хозяевами и старалась по возможности не встречаться; детей била нещадно, если кто-нибудь из них осмеливался хотя бы голову просунуть на хозяйскую половину. И сам Осис заходил только в случае крайней необходимости. Целую неделю Ванаг и Лизбете о чем-то шептались по вечерам в своей комнате, а в воскресенье после обеда велели Большому Андру позвать отца.

Три или четыре часа они там просидели за плотно закрытыми дверями. Осиене не могла успокоиться. Что это за тайны?

Неужели эти богачи, эти собственники, попирающие малых людей ногами, надеются на чью-то забывчивость? Что этот дурак слушает их проповеди и дает заговаривать себе зубы? Два раза подходила она к дверям. Вбежать бы на хозяйскую половину, крикнуть прямо в глаза о том, что у нее все время горит в груди, как на Спилве под землей, когда там горел торф. Но все-таки в последнюю минуту сдержалась.

Когда Осис наконец вернулся, она отошла на середину комнаты и обомлела. Он улыбался — нет, он весь так и сиял; кажется, вот-вот расплывется, и вид у него был страшно таинственный, словно получил ценный подарок и ждет, чтобы угадали, какой именно.

Осиене и без гадания знала, что это за подарок; совсем позеленела, злоба волной подкатилась к сердцу.

«Скотина! Ты ведь пил там!» — хотела она крикнуть на весь дом, но из сдавленного горла вырвалось только немощное шипение.

— Да, мы выпили магарыч! — отозвался он весело и сел за стол, готовясь пуститься в длинные объяснения.

— Магарыч! Какой? — спросила Осиене, теперь уже громче, чем хотела. — Другой взрослой дочери у тебя нет, чтобы продать.

И внезапно осеклась. Может быть, у хозяев действительно проснулась совесть и они решили сделать то, что на их месте являлось долгом для каждого порядочного человека. Но эта догадка не вызвала никакой радости, скорее усилила тяжесть.

Какого счастья могла ожидать Анна от этого развратника, от этого обросшего щетиной животного, — ведь этот боров только и знает, что хрюкает в своем чулане. Нет! Уже сколько раз ей приходила в голову эта мысль, и всегда Осиене так же говорила: «Нет!» Уж лучше — только одно это несчастье…

Но Осис сидел, важно выпрямившись, поманил рукой.

— Садись и слушай. Теперь начнется новая жизнь.

Она подошла поближе, но не села.

— Ну, говори, не дурачься! Какой рай тебе насулили?

Осис начал издалека, подходил окольными путями, придержал главное под конец, чтобы возбудить нетерпение слушателя, — ни дать ни взять этот долговязый болтун Мартынь Упит. Нет, так начал сам хозяин, а Осис только старался передать все в точности, чтобы не оставалось никаких сомнений и не было понято превратно.

Господин Бривинь подробно и деловито разобрал жизнь Осиса со всеми ее трудностями и благами. Особенно подчеркнул, насколько испольщик был ему полезен знанием хозяйства и старанием; дал понять, что давно собирался как-нибудь отблагодарить его. Но не хотел, чтобы это походило на милостыню или подачку. Ему самому так удобнее, выгоднее и доходнее… Как они все тут уживутся, когда начнут строить новый жилой дом, а старый придется разобрать? В новом доме батракам и батрачкам понадобится по комнате, — теперь уже не те времена, когда всех без разбора можно держать, как скот, в хлеву, а пастух должен спать на сеннике: мальчик ведь тоже работает — имеет право на свою кровать. И на что это похоже, если сами владельцы жмутся в одной комнатушке, даже гостя негде посадить за стол? Новый дом, конечно, будут строить более просторным, но ведь казарму не поставишь, испольщику места все равно не хватит. И какая радость, если маленькие дети болтаются под ногами дворни?

Ясная голова у господина Бривиня, понимает нужды и бедного люда. Но это он обмолвился только так, мимоходом, больше говорил о своих выгодах и интересах.

Маленький хлев на дворе уже не стоило ни подпирать, ни чинить — старая рухлядь, найти бы только кого-нибудь, кто подпустит огонь. (Тут Ванаг сам посмеялся своей шутке.) В новом хлеву вперемежку с хозяйским скотом ни одна испольщица не пожелает держать свою скотину, да и при вывозке навоза как определишь часть испольщика? Теперь вообще нельзя предвидеть, какой величины хлев понадобится для хозяйства Бривиней. Когда пророют канавы, на Спилве будет сена вдвое, даже втрое больше. Клевером на будущий год засеют по крайней мере десять пурвиет. Конский выгон за молодняком надо очистить от кустарника и перепахать, двадцать пурвиет первоклассной земли там прибавится, — возможно, еще одну лошадь купить придется.

Потом он перевел разговор на клин за Спилвой.

— Это совсем отрезанный кусок земли, нет никакого смысла таскаться туда с возами через трясину, ломать телеги и калечить лошадь. Если зимой свезти на этот остров бревна, разве до середины лета нельзя выстроить домишко: комната, клеть и хлев — все под одной крышей? Когда главная постройка будет готова, можно подумать и о маленькой риге. Перевезти строительный материал должен тот, кто будет жить там. Лес на постройку? Ну, это даст хозяин, и работу плотников он оплатит. Расчет во всем этом простой. Сдавать землю в исполье стало невыгодно, в аренду лучше — и для хозяина, и для самого арендатора, теперь всем наличные деньги нужны, потому что немчуги и другие машины стоят дорого. Конечно, нельзя рассчитывать, что арендатор осилит всю эту уйму работы, если договор будет подписан только на один год. Силагайл сдал домишко Калвицу на пять пли даже на восемь лет. На такой срок следует сдать в аренду и бривиньский остров. Потом можно продлить — ведь не думают же они прожить всего только пять лет.

Когда самое главное было сказано, Бривинь мимоходом упомянул о том, что надо будет очистить от леса верхний конец острова, чтобы завести еще одного коня и шесть коров. А когда арендатор окончательно поднимется на ноги, разве не может всплыть вопрос о выкупе острова в собственность? — ведь для Бривиней земли достаточно и по эту сторону Спилвы.

Так далеко Осис не заносился, ему было достаточно аренды на острове и собственного домика. Пять лет!.. Ведь это целая вечность на арендованном месте, на своей земле, — разве после этого можно чего-нибудь бояться? Вот за это арендное место, за новый дом они и выпили по стакану грога.

Осис выпрямился еще больше и кинул на Мару взгляд победителя.

— Ну, разве теперь не начнется новая жизнь?

Вначале Мара слушала с настороженным вниманием и мрачным недоверием, потом села напротив мужа и, как бы задохнувшись, попросила прерывающимся голосом:

— Обожди! Сыплешь так, что понять нельзя! — Осис улыбнулся: он говорил медленно, степенно, отделяя каждое слово, Осиене продолжала: — Аренда… на пять лет… свой собственный домик… Он так сказал? Хорошо ли ты расслышал?

Все еще сомневаясь, она уже плыла в мечтах вслед за мужем. Нет, она не плыла, течение подхватило ее, даже осмотреться не успела, голова кружилась. Ее словно ослепил внезапный солнечный свет, сквозь сверкающие блики она видела чудеса, верить которым еще не позволял рассудок. Она видела огромную светлую комнату с тремя большими окнами, которые летом даже настежь открываются. В комнате не было дыма, в передней — маленькая кухня с плитой, а у стены лампа с диском, как у хозяина… Все это теперь рисовалось ей — все, о чем столько раз мечтала, одергивая и браня себя. В загоне за изгородью разгуливали шесть коров. Она сама на острове косила ячмень, золотистый ячмень, — стебли подломились от тяжести бородатых колосьев. Спина у нее уже не сгорблена; нагибаясь, но чувствовала боли, работалось легко, петь могла, как в молодые дни… Ах, ведь это не жизнь, а сказка!