Андрей Упит - Земля зеленая

• Название: Земля зеленая
• Автор: Андрей Упит
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман Андрея Упита «Земля зеленая» является крупнейшим вкладом в сокровищницу многонациональной советской литературы. Произведение недаром названо энциклопедией жизни латышского народа на рубеже XIX–XX веков. Это история борьбы латышского крестьянства за клочок «земли зеленой». Остро и беспощадно вскрывает автор классовые противоречия в латышской деревне, показывает процесс ее расслоения.

Будучи большим мастером-реалистом, Упит глубоко и правдиво изобразил социальную среду, в которой жили и боролись его герои, ярко обрисовал их внешний и духовный облик.

---

— Эти книги с давних пор, — откликнулся Иоргис Вевер в кухне. — Когда еще отец был жив и я занимался своим ремеслом, у меня всегда водились деньги, с Морской и Микелевской ярмарок[35] ежегодно по пяти, шести, а иногда и десяток книг приносил домой. Теперь уже не удается, да и времени нет, все хозяйство на мне одном. Там на полке у меня было вдвое больше, по постепенно становится меньше: книга ведь, не лукошко и не рубанок — возьмут, а обратно не приносят.

Когда Андр вышел из комнаты, починенные, гладко отполированные шпульки и челноки стояли на верстаке. Иоргис Вевер пересыпал крупу из кулька в красиво выгнутое лубяное лукошко, с донышком, пришитым ремешками, и с крышкой, вокруг которой ленточкой был выжжен узор. Иоргис отломил кусочек сыра и с удовольствием стал жевать.

— Хозяйке Бривиней сыр всегда удается на славу, — сказал он, — только я не знаю, почему она не выдерживает его пару дней в мешке с солью, тогда вкус получался бы острее, — и бросил кусок мяса в опорожненный кулек. — Это отнеси обратно, я мяса не ем.

Андр удивился.

— Мяса? Но это лучший кусок от грудинки. Разве вы никогда не ели?

— Как же, когда молод был, едал, как все другие, и даже больше — без хлеба мог мясо жевать. Но потом противно стало; сам не знаю, как это случилось. Свинья такое грязное животное, чего только не жрет. Однажды в хлеву корова ступила на ногу курице, та, бедняжка, от боли забилась к свинье в закуток. Наутро у свиньи рыло в крови, а в закутке повсюду кишки да перья. Брр!.. С той поры на мясо смотреть не могу.

Андр тоже содрогнулся, хотя на темный кусочек копченой грудинки не мог равнодушно глядеть — уж очень хотелось попробовать, даже слюнки потекли.

Они вышли во двор. Альма сидела не шевелясь, все в том же положении. Мухи ползали по ее голым толстым икрам, но она, кажется, не чувствовала. Андр робко оглянулся. Она встала и пошла к дверям. Нет, нельзя сказать «пошла» — прошлепала, волоча ноги; неестественно большая голова тряслась при каждом движении, все тело вихлялось, словно не держалось в суставах. Ростом она была не больше двенадцати-пятнадцатилетней девчонки; никто не дал бы ей двадцати шести лет. Один бок полосатой кофты свисал ниже другого, а спина вздулась пузырем.

Андр вздрогнул, как Иоргис, когда тот говорил об омерзительном животном. Они пошли двором к колодцу. Иоргис Вевер сказал:

— Я налью ведро воды и снесу коровам, они пасутся там на поле. Нам с тобой, значит, по пути. — И ушел в хлев за ведром.

Хлев у него еще старее, чем у Осиса в Бривинях, дверь покосилась, большие бревна в углах сгнили, сквозь крышу виднелись обнажившиеся местами жерди стропил, точно ребра на спине загнанной клячи.

За забором Лекшей опять кто-то караулил. Иоргис тоже заметил это, хотя и не подал вида.

— Вот так они и подглядывают. В будни меньше, по воскресеньям больше; но если кто чужой ко мне придет — они, как солдаты на часах, все хотят знать, что я делаю.

Андр знал, что Иоргис Вевер не из разговорчивых, и чувствовал себя польщенным, что он с ним так откровенен. И сам почувствовал себя более свободно.

— Всем кажется странным, что вы работаете по воскресеньям. Некоторые говорят, что у вас какая-то своя вера, что вы чтите субботу.

— Нет у меня никакой веры, и не чту я ни субботы, ни воскресенья. Я вообще не верю, что тот мог бы быть таким дураком и Создать мух, голодных вшей и других подобных гадов. Пусть верят старые бабы, для того они и существуют. Для меня же все дни одинаковы; когда солнце светит — я работаю, если дождь идет — сплю; в мокрую землю семена не запахиваю, поэтому в моей ржи никогда не растет метлица.

Он улыбнулся, и засмеялись не только глаза, но и вся паутинка морщин под ними. Совсем не похож на ужасного язычника, которого нельзя слушать, чтобы дрожь по спине не пробежала. Было немного страшно, но вместе с тем и приятно, когда он так говорил.

Ведро, из которого Иоргис Вевер поил коров, — большое, широкое, с белой дужкой из орешника. Оно, пожалуй, чище, чем у многих хозяев столовая посуда. Заскрипела цепь у колодца. Вдруг земля под ногами задрожала. Раздался протяжный гудок. По насыпи мимо будки железнодорожного сторожа мчался к станции поезд; между елочек промелькнула труба паровоза, поплыли клубы белого дыма, пробежали крыши вагонов с маленькими черными трубами. Лошади, запряженные в борону, стояли спокойно, обрывая хвою у елок.

— Разве они не боятся этого черта? — спросил Андр.

— Нет, привыкли, ведь сколько раз за день пробежит. Черта? Почему черта? Разве ты боишься?

— Мурашки бегут по спине, когда он с таким свистом и шипением проносится мимо. Мать говорит: «Я на такого черта не села бы ни за что на свете, хоть убейте».

— Старые люди так быстро не привыкают, по что и ты так же глуп, я не думал. Посмотри, сколько людей высыпало на станции из этого цуга. Никто из них не боится, и называют их пассажирами. В Клидзине уже шесть извозчиков заняты их перевозкой и живут этим. Сколько дней потеряешь, пока на телеге доберешься до Риги и обратно? Загонишь лошадь, сам измучаешься. А так — купишь на станции билет за тридцать копеек, сядешь в вагоне на скамейку и едешь как барин; через два часа в Риге. А обратно — когда захочешь: цуг идет четыре раза в сутки, последний приходит в час ночи.

— Вы, кажется, часто ездите?

— Зачем часто, — но три-четыре раза в год приходится. То железка для рубанка понадобится, то какой-нибудь особенный резец или бурав — ведь они у меня разные, а в Клидзине не купишь. В Риге — в английском магазине у Редлиха[36] или на толкучке бери какой угодно.

У Андра все же не было доверия ни к железной дороге, ни к поездам. Люди постарше, когда заходил разговор о поезде, пожимали плечами и качали головой. Из Бривиней только хозяин осенью и весной ездил в Ригу платить в банк проценты; иногда и Лауру брал с собой, но тогда хозяйка все время ходила озабоченная. Андр покачал головой.

— А как же Лукстыню из усадьбы Сниедзы прошлой зимой за поворотом отрезало ноги?

Иоргис Вевер вытянул ведро из колодца и так стремительно вылил, что струей воды обдал ноги Андра.

— Настоящим дурнем ты станешь, живя в этой лесной глуши. По железнодорожному полотну нельзя разгуливать, как по усадебной дороге. И ежели сам пьян, а навстречу ветер с метелью, то не услышишь, как цуг набежит сзади. Да разве только на железной дороге можно смерть найти? Давно ли это было, как Эдуард, сын заики Берзиня, свалился с воза и сломал руку под колесом собственной телеги? Разве отец Мартыня Упита не вытащил Вилиня полуживым у кручевого мостика? И если б я не заметил случайно старого Бривиня в трясине, у куста болотной вербы, лежать бы ему теперь на иецанском погосте. Даже удивительно, как эти пьяницы еще редко ломают себе шеи.

— А вы никогда не пили?

Как же! В молодости я был совсем пропащий, с самыми отъявленными пропойцами водился; этот заика Берзинь одно время мне прямо братом был, на чердаке в нашей клети сколько раз вместе ночевали.

— Это когда вы еще мясо кушали?

— Мясо тоже… Но водку я бросил много раньше. Когда у нас родилась вот эта… этот… — Что-то сдавило ему горло, он потер шею и согнулся, как будто большое ведро потянуло его вниз. — От пережитого и от книг человек в конце концов набирается ума, да, к несчастью, поздно…

В горле у него все еще стоял комок, Иоргис растирал шею и смотрел куда-то в сторону, должно быть на станцию, где тяжело пыхтел паровоз. Андр уже не представлял себе ясно, о чем теперь думает Иоргис Вевер.

— Библию я давно не читаю, в ней столько написано глупостей, что даже смешно! — Андр остолбенел от такого кощунства. — Но попадается и в ней умное слово, даже очень умные слова встречаются. За грехи отцов отвечают дети до третьего и четвертого колена…

Он кивнул головой — должно быть, хотел обратить внимание Андра на паровоз, который снова протяжно засвистел.

— Все Леи, сколько их тут ни есть, все придурковаты, даже у того богатого в Клидзине ума не особенно много. А дед старого Викуля в имении был развозчиком водки — полведра выпивал по дороге в Ригу, другую половину на обратном пути. Семь сыновей и пять дочерей — целый выгон. Шестеро умерли маленькими, а злое семя осталось в выживших. Сидят теперь в своих Викулях, как неуклюжие серые дрозды в гнезде; три брата в церковь гуськом ходят, словно на одну нитку нанизаны, пастухи на них пальцами показывают. И еще Мулдыни, такие же, один другого стоит. Одна сестра, которая за Рейзниеком в Лунтах, со своей ужасной скупостью почти свихнулась; другая — та, что за лесничим Элкснисом, — совсем уж богом ушибленная. Пусть переберут своих предков — причину найдут в них.

Андр слушал с открытым ртом и окончательно растерялся. Какая же связь была между Альмой, Библией, Леями и Мулдынями? Иоргис Вевер, кажется, сам понял, что с этим парнем серьезно говорить не стоит. В его ласковых глазах промелькнула усмешка.