Андрей Упит - Земля зеленая

• Название: Земля зеленая
• Автор: Андрей Упит
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман Андрея Упита «Земля зеленая» является крупнейшим вкладом в сокровищницу многонациональной советской литературы. Произведение недаром названо энциклопедией жизни латышского народа на рубеже XIX–XX веков. Это история борьбы латышского крестьянства за клочок «земли зеленой». Остро и беспощадно вскрывает автор классовые противоречия в латышской деревне, показывает процесс ее расслоения.

Будучи большим мастером-реалистом, Упит глубоко и правдиво изобразил социальную среду, в которой жили и боролись его герои, ярко обрисовал их внешний и духовный облик.

---

На самом же деле ни писарь, ни его мадам тут были ни при чем. Заринь чересчур осторожен и умен: Рийниек — волостной старшина, против него не попрешь; однако нельзя поручиться, что на его место не сядет Ванаг. Поэтому он на суде записал своим подпрыгивающим пером только то, что относилось к делу, и опустил все лишнее, чтобы нельзя было ни к чему прицепиться и подать новую жалобу. Повстречав будто ненароком Ванага, он серьезно и убедительно отговаривал его от обжалования: оскорбление должностного лица — дело нешуточное, свидетели надежные, так что наверняка присудят месяц, а то и два. Все эти сплетни нечего слушать, поговорят и перестанут, кто их, болтунов, не знает. Писарь сумел ловко ввернуть, что Рийниек надеется, что Ванаг добром в каталажку не сядет, поэтому Лиелспуре дан наказ держать наготове десятников и привести его силой.

Лаура была угрюмая, злая, Лизбете ходила, низко надвинув на глаза платок. Когда хозяин с Мартынем снова уехали, она призналась Либе Лейкарт:

— Теперь остается только взять веревку и повеситься в хлеву.

— Что глупости-то говорить, — замахала руками Либа. — Когда мой Лейкарт умер, я была готова в прорубь прыгнуть. А ведь вот живу! И думать позабыла, что жил когда-то на свете Лейкарт. Плохо, что у вас сердце такое неподатливое, — плакать не умеете.

Это было действительно плохо, но что же поделать. Маленький Андр за обедом получил нахлобучку за то, что повесил сушить на лежанке мокрые онучи рядом с квашней. Ох уж эти бобыли: словно в свином логове росли, с поросятами вместе, всеми четырьмя копытами лезут в корыто. Андр после этого два дня с хозяйкой не разговаривал. После обеда Лизбете выволокла из сада Тале и позвала Осиене. «Идите, все идите и смотрите, что у этого звереныша в руках. Самое крупное и спелое яблоко — белый налив! Половину успела слопать, кто теперь этот обмусоленный огрызок есть будет! Шайка грабителей, да и только! Глаза изо лба выкрадут — не заметишь!»

У Осиене и без того за день столько всего накопилось на сердце, что глаза покраснели от слез. С утра прибегала жена головастого Лапсы из Ритеров и долго нашептывала что-то про Анну. Хозяйка Озолиней женщина тихая, но и ей невтерпеж стало. Да и кто захочет терпеть такой позор в своем доме…

Осиене выхватила у девчонки половину яблока и перебросила через изгородь обратно в сад, а ее потащила в комнату. И долго не умолкал там страшный крик — младшие рыдали, Тале орала не своим голосом, но больше всех кричала и бранилась сама Осиене. Потом все сразу стихло. Хранившиеся за балкой розги пересохли и обломались, тогда она схватила мешалку и принялась колотить ею. Опомнилась, когда малыши внезапно затихли и Тале перестала кричать. Когда у Осиене прояснилось в глазах, она увидела, что девочка сидит на полу с всклокоченными волосами, бледная как полотно, и смотрит куда-то огромными-огромными, совсем сухими глазами. Тогда она бросила мешалку, будто вовсе и не хотела браться за нее, упала на кровать и обхватила голову руками. Вдруг почувствовала, что кто-то теребит ее за рукав кофты. У кровати стояла с кружкой воды Тале.

— Вот, выпейте, легче станет, — деловито сказала она.

Сначала Осиене захотелось крикнуть, вскочить на ноги, что-то сделать. Но она так и застыла с полуоткрытым ртом, только медленно протянула руку и долго не отрываясь пила, прильнув к кружке и стуча о край зубами.

До станции Ванаг с Мартынем Упитом доехали, не проронив ни слова. Ванагу уже не могли помочь никакие разговоры, а Мартынь не мог придумать, чем бы теперь прихвастнуть. Возле Рауды остановились, но Бривинь вошел один и вынес такую тяжелую корзину, что едва поднял на тележку. С такой кладью Мартыню до почты ехалось веселее, но это могло быть и потому, что они не повстречали ни пешего, ни конного. Привязывая Машку у коновязи, Мартынь увидел в раскрытые ворота лошадь Сниедзе, стоявшую в стодоле у богадельни, — должно быть, ему приказали проверить, явится ли арестант добровольно или придется посылать за ним и привести силой. Мартынь с опаской взглянул на хозяина: если повстречаются, добра не жди, вовсе худо будет — черт его знает, что еще случится. Глаза господина Бривиня были полузакрыты, он откашливался так, точно неделю как охрип и в горле у него что-то крепко засело.

К счастью, они не повстречались, — хотя Сниедзе и был где-то здесь, но не показался. Межак ввел их в пустую канцелярию. Красная скатерть со стола снята, на нем только два пузырька с чернилами и несколько чернильных пятен. Орел поставлен на низкий денежный шкаф, деревянный шкаф с делами заперт. Только Александр III, обвешанный крестами и медалями, оставался на прежнем месте и смотрел сердитыми глазами поверх их голов. Мартынь Упит задвинул корзину подальше под стол, чтобы тот не увидел. От смущения волостной рассыльный был чрезмерно суетлив и услужлив.

— Посидите здесь, пока я приготовлю, — сказал он и выбежал вон.

«Приготовлю… За ключом пошел…» Они не сели. Мартынь стоял как на горячих угольях. Ванаг гордо смотрел в окно, только борода у него изредка вздрагивала. Когда вернулся Межак, еще более смущенный, почти несчастный, господин Бривинь не стал дожидаться приглашения и, вскинув голову, вышел.

У Мартыня Упита онемели ноги. Не зная куда деваться, подошел к закрытой двери, на которой был наклеен лист бумаги. Прочесть написанное он не сумел, разобрал только знакомую подпись: волостной писарь Ян Заринь. Где-то за другой дверью орал песню сынишка рассыльного — это показалось таким непристойным издевательством, что захотелось пойти и дать ему подзатыльник…

Щелкнул ключ — прямо как в сердце… Там же в передней — вход в довольно большой чулан, где в свое время почтари вешали хомуты и седелки. Теперь вешалки со стен содраны, окошко над дверью забрано решеткой, а в дверь вделан этот проклятый щелкающий замок.

В канцелярии хором жужжали мухи, время остановилось, круглые часы на стене пробили десять, но часовые стрелки не двигались. На дворе проскрипела телега Сниедзе. Когда пыль за поворотом у кузницы рассеялась, волостной рассыльный, все время следивший из-за сиреневых кустов, с шумом распахнул двери и вбежал в правление. Ключ щелкнул снова.

— Входите, господин Бривинь, — услышал Мартынь Упит его громкий веселый голос.

Господин Бривинь так же величественно и гордо вошел в канцелярию. Но Мартынь все увидел и все понял. Лицо у хозяина как-то посерело, лоб покрылся росинками, и он, сам того не замечая, прижимал руки к больному сердцу. Десять, пятнадцать минут или все двадцать четыре часа — какое это имеет значение? Главное, в чулане он побывал, дверь запирали и отпирали, и это уже непоправимо.

— Чего глазеешь! — крикнул он на старшего батрака, теперь уже действительно хриплым голосом. — Тащи сюда корзину, сейчас начнется пир! А ты, Межак, позови Саулита и писаря, пусть и мадам его идет. Всех зови! А жене вели поджарить мясо.

Рассыльный сперва только убрал орла в книжный шкаф — благо и ключ был в кармане. Из приглашенных явился только Саулит, торжественный и серьезный, как и на похоронах старого Бривиня — как и всегда, когда предстояло сесть за стол. Заринь с мадамой еще утром ушли в усадьбу Снеджи к ее родне. Ванаг только кивнул головой, виду не показывая, как это его задело.

— Нет — так не надо! — проговорил он, вынимая бутылки с водкой и пивом и бросая на стол связку кренделей. — Обойдемся и без них.

Бутылочное пиво — это штука! Оказалось, что у Межака нож со штопором, так что бутылки открыли шутя. Но языки развязались только после первого стакана грога. Рассыльный сообщил, что испольщики и арендаторы уже начали возвращать зерно в волостной магазин, а у Земита из Крастов не приняли: привез одну сплошную костру. Саулит тоже рассказал, как он обошел все дома, созывая новых певчих: решил разучить к свадьбе бривиньской Лауры две песни на четыре голоса. Хор бы спелся к пожинкам, да Балдав тоже начал собирать своих безголосых и уговорил Харфа, чтобы не подпускал его. Он-де сапожник, пот не знает, и песенник Цимзе «Дзиесму рота» ему нельзя в руки давать. Ну не вранье ли: он даже может сыграть на органе «Без горя ночь спокойную» из книги мелодий Пуншеля.[45] А если еще Спрука новый кларнет купит, Иоргис из Силагайлей большую басовую трубу, то на свадьбе Лауры, может статься, его хор будет петь под духовой оркестр.

Это были приятные вести, хотя Саулиту особенно-то верить нельзя: за стакан грога он готов посулить дивайское имение. Однако Ванаг все не мог успокоиться — настоящего пира так и не получилось. Погнал Межака, чтобы привел хоть кузнеца Балцера. Старик он был здоровенный, любил поесть и попить, но только и знал что хвастался своими дочерьми, больше его ничто не касалось. После обеда проходил мимо Бите-Известка, Мартынь Упит затащил его. На самом деле Бите и затаскивать не нужно, достаточно поманить пальцем — он тут как тут, если можно выпить на даровщинку. К вечеру завернул еще проездом с мельницы Межавилк, завез брату пуру ржаной муки. Он, видимо, был не ахти какой пьяница, посидел немного и уехал. Но когда жена рассыльного закрыла ставни и зажгла лампу, дым пошел коромыслом. Даже на большаке было слышно, как хвастался Мартынь Упит. Вот уж он рыжую лошаденку Лиелспуры исполосовал — как посконные портки стала! Бите проклинал Зиверса, — он хуже господ в крепостные времена, дрова для обжигания извести выдает счетом и следит, чтобы все до последнего полена было сожжено в печи.