Виктор Кондырев - Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг.

• Название: Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг.
• Автор: Виктор Кондырев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Виктор Некрасов (1911–1987) ещё при жизни стал легендарной фигурой. Фронтовик, автор повести «В окопах Сталинграда», обруганной официальными критиками; в конце сороковых был удостоен Сталинской премии; в семидесятых – исключен из партии с полным запретом издаваться, покинул страну и последние годы прожил в Париже – там, где провёл своё раннее детство…

Боевой офицер, замечательный писатель, дворянин, преданный друг, гуляка, мушкетёр, наконец, просто свободный человек; «его шарм стал притчей во языцех, а добропорядочность вошла в поговорку» – именно такой портрет Виктора Некрасова рисует в своей книге Виктор Кондырев, пасынок писателя, очень близкий ему человек. Лилианна и Семён Лунгины, Гелий Снегирёв, Геннадий Шпаликов, Булат Окуджава, Наум Коржавин, Александр Галич, Анатолий Гладилин, Владимир Максимов, эмигранты первой волны, известные и не очень люди – ближний круг Некрасова в Киеве, Москве, Париже – все они действующие лица этой книги.

Издание иллюстрировано уникальными фотографиями из личного архива автора.

---

Приветливо улыбаясь, Галлимар предложил на отдыхе в деревне побаловаться прозой, мол, издательство ждёт не дождётся новой книги.

Любой французский автор воспринял бы подобный разговор как небесное знамение и редкостную благосклонность судьбы. Но «дорогой изгнанник» оказался уникальным растяпой и вместо того, чтобы тут же решительно оговорить условия и гонорар, туманно пообещал «иметь в виду».

Простились вроде бы друзьями.

Из России Некрасов привёз с собой «Городские прогулки» – милейшие и безобидные записки о Киеве, о своей юности, об архитектуре, о занятных житейских случаях и встречах. Чтобы насолить ему, советская власть запрещала печатать эту вещь в «Новом мире», потом и в «Москве». Рукопись принимали, долго держали, тянули, даже выплачивали авансы. И с горькими вздохами возвращали автору, извините, мол, ничем помочь не можем, вы сами понимаете ситуацию.

И теперь, оказавшись в свободном мире, писатель решил дописать несколько сокровенных кусков. А заодно изменил название – теперь это «Записки зеваки».

Первое, что было добавлено в привезённую рукопись, это выношенная и взлелеянная автором «Эпиталама водке». Как мы знаем, в своё и в наше время Виктор Платонович был выдающимся охотником до этого напитка и часто порывался подробно описать любезный сердцу процесс пития и захмеления. И всегда, во всех редакциях, сцены смачной выпивки вымарывались, крепко пьющие русские патриоты и мировые парни превращались цензорами в каких-то хилых выпивох без роду без племени, а количество выпитого уменьшалось ровно наполовину. Особенно удручало Некрасова, что наиболее рьяно боролся с водкой главный редактор «Нового мира» Твардовский, между нами, первостатейнейший мастер этого самого дела…

Попав во Францию и сбросив путы цензуры, наш писатель отвёл наконец душу:

«О, водка! О, проклятое зелье!.. Не могу не спеть тебе, т. к. слишком долго и упорно дружил с тобой, повергая в тоску и ужас друзей и знакомых, не могу, т. к. только этим искуплю свою вину перед тобой, если и не забытой, то давно уже отвергнутой». Ну и так далее…

В далекой России эпиталама прогремела. Приезжие москвичи говорили, что старый друг Некрасова актёр Михаил Козаков декламирует её по московским кухням. В Париже нередко и сам Виктор Платонович, уступив уговорам чуть подвыпившей компании, читал гостям вслух этот пассаж, предварительно украдкой выпив в кабинете стопку-другую. В смутные же перестроечные времена эпиталама стала объектом непреднамеренного плагиата – её приписали Юрию Домбровскому. Недоразумение было вежливо рассеяно Александром Парнисом, дотошным знатоком некрасовского творчества.

В общем, о водке был сотворён немеркнущий перл, скажем так, для красоты…

Кроме водочной оды в новую книжку были внесены главы о превратностях писательской жизни в Союзе, о слежке и обыске, о новой парижской жизни, о разлуке и обиде…

Но пока Виктор Платонович собирался, настраивался и дописывал, Гастон Галлимар тяжело заболел и от дел отошел. А вскоре и вовсе умер. Наследники же больше об издании «Зеваки» не заговаривали.

Книгу предложили в издательство Seuil, потом в Presses de la Ске, но и там гонорар не понравился литературному агенту Некрасова Борису Гофману. В конце концов остановились на издательстве Julliard – там заплатили девяносто тысяч франков. Сумма по тем временам значительная, хотя совсем не выходящая из ряда вон.

Говоря более или менее по-русски, Боря Гофман был незаменимым компаньоном для сидения в рабочее время в кафе. Но к труду его душа никоим образом не лежала. По советским меркам назвали бы его пустомелей и лентяем.

Его старший брат Жора, такой же общительный, но более серьёзный человек, собственно, и вёл все дела, хотя тоже себя не перетруждал, сберегая силы для любимого занятия – пилотирования своего самолёта. После многолетних обещаний Жора взял-таки Вику в полёт и покружил над окрестностями Парижа, доставив В.П. дикое удовольствие, хотя аэрофотографии получились из рук вон плохо…

Первое время Некрасов часто заходил к братьям в адвокатскую контору на бульваре Сен-Мишель потрепаться или узнать новости. Боря был малый весёлый, оказывал В.П. мелкие услуги, подвозил на машине или советовал, как писать деловые письма. Но потом как-то скис, стал абсолютно необязательным. Некрасов всё больше и больше злился на его наплевательское отношение к его просьбам. Их приятельские отношения, в общем, сошли на нет.

Получив аванс за «Зеваку», Вика незамедлительно начал его просаживать – двинул летом 1976 года в Испанию.

Там в большом, окружённом оливами доме его ждала Жанна Павлович – бывшая киевлянка, врач, старая приятельница. Она много помогала нашим в первые парижские годы, да и потом не обходила вниманием.

Красивая женщина, с прекрасным, на удивление, характером, мило рассеянная в обычной жизни, но деловая при необходимости, Жанна была знаменита тем, что муж её вывез во Францию из Чехословакии в багажнике лимузина, без бумаг, денег и вещей. Так она очутилась в Париже.

Жанна, кстати, возвращаясь из Москвы, не побоялась привезти оставленную нами у Раисы Исаевны Линцер папку с некрасовскими рисунками, пару рукописей и бриллиантовое колечко Милы.

Идиллия с Натали Саррот

«Помещение моё, – пишет мне Виктор Платонович из Испании, – то ли сарай, то ли конюшня, но оно превосходное. Кресло у окна с видом на дальнее море. Под окном платан, на котором с шести утра орут птицы – будят. В Каталонию влюбился. Что-то крымское, коктебельское…»

Жили они в доме у знаменитого скульптора Фенозы, знакомого Нелли Курно, Жанниной подруги.

Письмо от 20 июля 1976 года:

«До Барселоны пока ещё не добрался, веду в высшей степени размеренный образ жизни. И плодотворный. Накатал уже 30 страниц. Делаю это утром, до завтрака, и после послеобеденного сна ещё часика два… Вечером пьём чай. “Девки” мои на высоте, живём мирно и дружно. Иногда ездим в соседний Вандрей, то за покупками, то за фото, то на почту. Сегодня специально для тебя зашёл, чтоб несколько разнообразить марки на письмах. Присматриваюсь к будущим подаркам».

Начинаю выполнять свои обещания, данные Маланчуку, пишет он в письме.

Повезло этому человечку-микробу, секретарю по идеологии компартии Украины. Кто ещё вспомнит это имя! А обещал ему Некрасов посмотреть корриду, а тот хихикал, мол, надежды юношей питают…

И через неделю ещё письмо:

«Обе они хорошие бабы – жить с ними легко. Если б не было детей, совсем было бы отлично. Но – грех роптать. Это просто так, от дурного характера. В общем, не жизнь, а сказка… Хотя бы на что-нибудь пожаловаться – на фашизм, двух мух, которые меня одолевают, на дороговизну картошки (давно такой я не едал!), но не получается. Целую. Вика».

По приезде Некрасова ожидали «Записки зеваки», которые вышли в мюнхенском «Посеве», чуть опередив французское издание, в изумительном переводе знаменитого сорбоннского слависта Мишеля Окутюрье.

Эмигрантские газеты книгу вежливо нахваливали, да и немногочисленные французские критики сходились на том, что книга заслуживает быть замеченной.

Левая парижская пресса тогда благосклонно похлопывала по плечу Некрасова, мол, неплохо и занятно. Так сказать, читабельно! Книгу очень благожелательно обсуждали и в телевизионной литературной передаче. Приглашённый на обсуждение коммунистический партбонза по идеологии Леруа вполне похвально отозвался и о «Записках зеваки». И высказал даже недоумение, почему, мол, в Союзе её не хотели печатать. Абсолютно непонятно, говорил, искренне теряюсь в догадках…

Одобрила «Записки зеваки» и парижская знаменитость, Натали Саррот, русская по рождению и добрая знакомая Некрасова.

Они поначалу подружились, общались, и я даже был представлен мадам Саррот Викой. Мы специально нанесли ей куртуазный визит, о котором в памяти моей сохранилось только то, что в сорокоградусную жару мэтр вышла к нам в накинутом на плечи шотландском пледе и войлочных тапочках, в разговоре была приветлива, а я умильно улыбался и чему-то поддакивал.

Мадам Саррот, славный представитель французского «нового романа», как бы опекала Некрасова, часто приглашала домой или посидеть в кафе. Охотно выпивала рюмку-другую, чем немыслимо расположила к себе В.П.

Идиллия с Натали Саррот через пару лет сошла постепенно на нет.

Сперва Некрасов не понимал, что Саррот была, несмотря на свои литературные заслуги, совершенной левачкой. Иными словами, буржуазной большевичкой. Как большинство парижских интеллектуалов послевоенного периода. Более того, в лихой ватаге «интеллектуальных террористов» Парижа – Арагон, Сартр, Эльза Триоле – она была видным авторитетом.

Началось всё с того, что Некрасов попал в ловушку, которую не избежали более или менее все эмигрантские писатели и публицисты, – он начал описывать, покритиковывать и вышучивать в своих выступлениях идиотские, как он считал, местные порядки в социальном плане. Правда, слава богу, удержался от советов, каким манером их улучшить.