Нина Эптон - Любовь и испанцы

• Название: Любовь и испанцы
• Автор: Нина Эптон
• Издательство: Издательство «Урал Л.Т.Д.»
• Жанр: Культурология
• Год: 2001
• ISBN: 5-8029-0114-4

Российскому читателю предоставляется уникальная возможность познакомиться с серией книг Нины Эптон — английского литератора, искусствоведа, путешественницы,— посвященных любви во всех ее проявлениях и описывающих историю развития главнейшего из человеческих переживаний у трех различных народов — англичан, французов и испанцев — со времен средневековья до наших дней. Написанные ярким, живым языком, исполненные тонкого юмора и изобилующие занимательными сведениями из литературы и истории, эти книги несомненно доставят читателю много приятных минут.

---

Одним из крупнейших романтических поэтов-лириков конца столетия был житель Севильи Густаво Адольфо Беккер{125}, восхитительный памятник которому стоит в самом тропическом из всех европейских парков — Парке Марии-Луизы в Севилье. Восхитительный — иного слова не подберешь для описания этого памятника, огибающего ствол огромного дерева, на котором запечатлены выразительные фигуры дам в серьгах и кринолинах, горько оплакивающих любимого поэта.

Должна признаться, что с самого детства отношусь к Беккеру с неким предубеждением. Моя мать и испанская тетушка обожали этого поэта и часто декламировали нескончаемые потоки его стихов заупокойным голосом, всегда в одном и том же похоронном ритме, перемежая чтение тяжкими вздохами. Находясь в то время в ярко выраженной англосаксонской фазе своего развития, всегда готовая осудить любое проявление сентиментальности, я считала стихи Густаво совершенно тошнотворными.

Такие строчки, навроде «то было время года, когда в клювиках ласточек не было наших имен» и «сегодня улыбаются земля и небо, сегодня солнце достигло глубин моей души; сегодня я ее увидел; я на нее посмотрел, и она на меня взглянула, сегодня я верю в Бога», меня раздражали. Через много лет, однако, я поняла, что Беккер все же был великим лирическим поэтом.

Порой не всякая проходящая севильская дама укажет вам, как пройти к археологическому музею или к Академии живописи, зато даже дворничихи в парке знают, где находится памятник Беккеру. Останки поэта покоятся в склепе университетской церкви.

Последний раз его открывали лет тридцать назад, когда немецкая актриса Берта Зингерман, большая поклонница Беккера, выступила с поэтическим вечером в Севилье и настояла на том, чтобы положить к ногам своего идола букет гвоздик. Хоакин Муру-бе (служащий сейчас директором Алькасара) рассказывал, какой ужас это желание вызвало у жителей Севильи, ни одному из которых прежде не приходило в голову посетить гробницу поэта{126}. Прежде чем получить разрешение от городских властей, Мурубе в сопровождении нескольких церковных сторожей отправился на разведку. Вход в склеп преграждал тяжелый камень. Для того чтобы спуститься, пришлось установить специальную лестницу, поскольку ступенек там не было. Мурубе спустился по шаткой лестнице, держа зажженную свечу и отчаянно хватаясь за выступавший кусок стены, который оказался не чем иным, как свинцовым ящиком с останками знаменитого поэта. Пол склепа был влажным и грязным, и как раз в тот момент, когда Мурубе недоумевал, каким образом упитанная немецкая дама сможет туда протиснуться, сверху донесся шум, означавший, что она уже пришла, вместе с мужем-южноамериканцем.

Один из сторожей подтащил ко входу в склеп лампочку, подсоединенную к электрическому кабелю, и привязал ее к верхней части лестницы. Когда Мурубе поднимался наверх, ему на голову шлепнулся букет гвоздик. Берта с помощью взволнованной группы севильцев уже начала свой опасный спуск. Мурубе снова быстро спустился вниз и указал ей на свинцовый ящик. Как раз в тот момент, когда Берта готовилась насладиться видом мрачной картины, электрический свет вдруг погас, и все погрузилось во тьму. Это было уж слишком даже для Берты, и она, в истинно романтической женской манере, истерически завопила. Мурубе поскользнулся и упал в грязь, но сумел вовремя встать на ноги и помог даме подняться наверх, что было нелегкой задачей, ибо актриса оказалась не только чересчур впечатлительной, но еще и тяжелой. Прежде чем оставить склеп, Мурубе в спешке привел в порядок цветы, которые были разбросаны там и сям. «Это было гротескно, нелепо, почти комично...» После такого инцидента серьезные севильцы до сих пор качают головами, вспоминая тевтонское упрямство.

В конце века иезуиты, вращавшиеся в высших кругах, осуждали распущенность и бездушие испанской аристократии. В своей книге Pequeneces[80] отец Луис Колома мелодраматически обличал дам, которые забывали о детях, заводили себе любовников и развлекались политическими интригами. Он описывает герцогинь, томящихся в шезлонгах, пьющих виски и курящих сигары, для чего те надевали фартуки из тонкой кожи, чтобы пепел не падал на их кружевные оборки; осуждает вольнодумство испанской молодежи, которую витиевато называет продуктом «противоестественного союза андалусского быка и парижской субретки».

В своих Мемуарах, написанных несколько ранее, герцогиня д’Абрантес рассказывала, как маркиза Сантьяго вместе со своим cortejo опоздала в Аранхуэс на прием к королю. «Маркиза извинилась, сказав, что вечер был настолько прекрасным, что она соблазнилась и решила подышать воздухом в calle de la Reina[81]. Глядя на маркизу, присутствующие в зале хихикали, потому что у той не хватало одной брови! В конце концов потерянную бровь нашли — оказывается, она случайно прилепилась ко лбу cortejo».

В садах Аранхуэса любил прогуливаться влюбчивый король Фернандо VII{127}, но когда шеф полиции дон Тринидад Бальбоа, желая доказать свою бдительность, сказал королю, что его подданные тревожатся,— ведь вдыхая влажный ночной воздух в саду, он может простудиться,— монарх разгневался и пригрозил, что для смены обстановки сошлет усердного стража порядка в Сеуту.

Глава двенадцатая. Дурные мальчишки и милые проститутки

Забота о нравственности испанской молодежи беспокоила таких серьезных писателей начала двадцатого века, как Г. Мартинес де ла Сьерра{128}, доктор Грегорио Мараньон и доктор Гонсалес Лафора.

Доктор Лафора отмечал, что слишком ранний сексуальный опыт, приобретаемый испанской молодежью в борделях, лишает ее способности испытывать любовь идеального психологического типа и жить спокойной семейной жизнью. Жена испанца, «невинная спутница», зачастую оказывается фригидна, поскольку ее воспитывают в убеждении, что секс греховен. Она не удовлетворяет разбуженных потребностей мужа в чувственном наслаждении, и тот возвращается к проституткам. (Доктор Мараньон считал, что фригидность женщины зачастую объясняется «неумелостью мужчины».)

В двадцатых годах в ежедневных газетах можно было прочитать такого рода объявления:

Фру-фру: резиновые штучки. Веселые фотографии. По запросу высылаем каталоги. Сифилис? Другая венерическая болезнь? Исцеляем тремя способами. Капсулы Арменгота. Во всех аптеках.

Молодая дама великолепной внешности пойдет в домохозяйки к одинокому джентльмену или священнику.

Иностранец ищет красивую темноволосую молодую даму, желательно андалусийку, которая составит ему компанию в отпуске. Необходимы фотографии.

Звезда души моей, полагаю, что ты не смогла прийти прошлой ночью. Как я страдаю! Обожаю тебя, несмотря на все преграды. Поставить в том месте экипаж трудно. Лучше за церковью, возле ризницы. (Ты знаешь.) Я не доживу до завтра, сердце мое, вдали от твоих глаз. Пожалуйста, надень голубые штанишки.

Об отсутствии теплой семейной атмосферы говорил Мартинес Сьерра в своих Cartas a las Mujeres de Espana[82]: «Знаешь ли ты, чего не хватает в Испании и испокон веку не хватало? Приходилось ли тебе когда-нибудь в детстве читать книгу, посвященную семейной близости, супружескому союзу, свету' на кухне, работе при свете лампы, занятиям, разговорам между родителями и детьми, хлопотливым матерям? Читала ли ты хоть что-либо, имеющее касательство к этим истинным удовольствиям жизни, в книге, написанной испанцем? Думаю, что нет».

Доктор Мараньон, считавший, что одной из причин невысокого роста многих южных народов являлась их преждевременная половая жизнь, был сторонником юношеского воздержания. «Юность — пора любви,— писал он,— но не пора разврата». Мартинес Сьерра осуждал испанских матерей, оставляющих безнаказанными шалости своих сыновей. «Эти матери, столь суровые с дочерьми, преступно снисходительны к сыновьям. Они говорят, что молодежь нуждается в таком времяпрепровождении, но ведь молодость не проходит бесследно, она всегда накладывает свой отпечаток на характер любого человека».

Нет сомнения, как отмечал доктор Мараньон, что эротическая власть Дон Жуана над женщинами в какой-то степени объяснялась его грубостью. Это утверждение справедливо до сих пор, и не только в Испании.

В тех странах, где юноши и девушки так строго отделены друг от друга, как в Испании, предполагаемые знания мужчины о мире любви, в который приличным женщинам путь заказан, придают ему некую ауру авантюриста, ореол грешной романтики. На мужчину, который не может похвастаться сексуальным опытом и приключениями, его предполагаемая невеста, скорее всего, будет смотреть с презрением. Конечно, все это — великий обман. При таком положении дел ни один из партнеров не может быть действительно удовлетворен: ни женщина, открывшая в своем мужчине жестокие наклонности, ни мужчина, взявший в жены неопытную девственницу.