Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я

• Название: Америка, Россия и Я
• Автор: Диана Виньковецкая
• Издательство: Эрмитаж
• Жанр: Современная проза
• Год: 1993

Как русский человек видит Америку, американцев, и себя в Америке? Как Америка заманчивых ожиданий встречается и ссорится с Америкой реальных неожиданностей? Книга о первых впечатлениях в Америке, неожиданных встречах с американцами, миллионерами и водопроводчиками, о неожиданных поворотах судьбы. Общее в России и Америке. Книга получила премию «Мастер Класс 2000».

---

— Мой близкий друг соблюдает самый строгий кошер, придерживается наистрожайших еврейских правил; и мы никогда не говорим о наших разногласиях; хотя я и не разделяю его строгостей, мы большие друзья.

Поли представила нас двум людям, мужу и жене, сбежавшим чехам, тоже жившим на нашей улице. Они приехали в Америку сразу после «чехословацких событий». Он — профессор химии, а она — домашняя хозяйка.

Наш славянский брат хмуро посмотрел на нас и моментально отошёл в сторону, дав нам почувствовать, что мы причастны к оккупантам Чехословакии.

Только месяцем позже, когда к нам приехал в гости Павел Литвинов, выходивший на Лобное место, демонстрируя протест против оккупации советскими войсками Чехословакии (нашлись и среди нас красивые люди), то наш чех видоизменился по отношению к нам до неузнаваемости: всегда спрашивал, проезжая, не нужно ли помочь в починке машины, не нужно ли нам чего, предлагал, улыбался, всяческим образом нас обласкивая.

Таким образом я убедилась, как от яркого поведения одного человека падает свет на его друзей, знакомых, соотечественников.

Затем Поли захотела нас представить профессору по разведению садов, парков и их украшений, сказав, что у этого человека один из лучших садов в окрестностях, и этот сад мы должны обязательно осмотреть. Потом вдруг добавила:

— Он очень прогрессивный человек.

— Что это значит? Кто в Америке «прогрессивный»? — спросила я у Поли.

— Он незамужних женщин приглашает на party-вечеринки, — ответила Поли.

Не зная, что сказать, я просто удивилась: «Да?!»

Познакомившись с прогрессивным профессором и выразив желание осмотреть его прогрессивный сад, мы пошли посмотреть, как хозяин на жаровне–мангале жарил бифштексы и сосиски, поливая их разными соусами.

Кругом уже носился запах от жареного.

Дети и Даничка разбежались по саду, Филис пошла всех собрать, вытащив Даничку, уже перепачканного в красном соусе, с изрядным куском «хот–дога» во рту.

Филис организовала круг из всех гостей, поставив в центре Даничку. Гости, обступив его кольцом, вместе с чёрной собакой Кристи, спели ему песенку:

Happy birthday to you,
Happy birthday to you,
Happy birthday, dear Daniel,
Happy birthday to you!

Кристи оказала невероятное собачье внимание Даничке: подойдя к нему, лизнула его своим красным языком прямо в лицо, чуть не столкнув его, потому как она была такого же роста, и, слизнув с его лица соус, видно пахнувший чем‑то привлекательным, села рядом с ним.

Все осыпали Даничку подарками, и он, очумев от радости и собачьего поцелуя, заорал во всю мощь:

— Ура! Ура! Ура!

Громче нашего Данички никто не может кричать, и крик его огласил все окрестности и, отразившись эхом от горы «Париж», вернулся:

— Здравствуй, Америка!

И эхо вторило со всех холмов:

— Здравствуй, Америка!

Здравствуй, Америка!

Здравствуй! Америка! Америка!

ЗДРАВСТВУЙ!

Донской казак

В те дни, когда горы «Париж» коснулись первые прикосновения осени, раскрасив гору такой свободно–необузданной кистью и такими невиданными красками, мы познакомились с русским человеком, донским казаком, живущим по соседству.

Воспоминание моей первой американской осени в Вирджинии было иным, чем в России: там — в бабье лето белые нити, неизвестного происхождения, носятся по воздуху: по верованиям язычников, один из славянских богов покрыл всю землю паутиной, а тут — набросил на всю землю царский плащ чистой музыки, звенящей в красках осенних листьев: белые тополи, фиолетовые ясени, сахарные клёны, лоскутовые деревья, сусальное золото карликовых берёз.

Не только американских осенних красок не доводилось мне видеть в России, само собой разумеется, но и человека, русского крестьянина, владеющего землёй по своему усмотрению, хоть я и деревенская: мне попадались одни колхозники, а независимых хозяйственных тузов-кулаков с величием и достоинством, энергично кормивших Россию и Европу хлебом, я встречала только высмеянными, отрицательными образами в литературе и в кино, на картинках, и высланными в Агадырь в Казахстан, но уже без ничего. — Революционная мораль не позволяет богатеть одной личности, и всех «кулаков» в 20–е — 30–е годы разоряли, прогоняли, всё отбирали, выравнивали, восстанавливая справедливость, и высылали голыми–босыми в Сибирь и Казахстан. Оставшись без таких знающих толк в хозяйстве людей, коммунистическая Россия стала покупать зерно в Америке, — пусть в Америке богатеют, не так обидно, а мы будем воспевать хлеб и колоски в стихах, в искусстве, возвышаясь над меркантильным, прагматичным миром.

На свадьбе сына нашей знакомой Наташи Питерсон, опять же «русско–китайского» происхождения, родившейся в Китае в русской семье, бежавшей через пекинские ворота и сейчас живущей в городе Роноке, среди приглашённых были люди, говорящие по–русски.

— Кто они такие? — спросила я у Наташи.

— Это Сергей Наугольнов. Он родился в станице на Дону, попал в плен к немцам, и сейчас живёт в Америке с женой Аней и дочкой Валей. Я его зову «донской казак». Я вас представлю, — сказала Наташа, — и тут же познакомила.

Сергей был низкого роста (про таких в простонародье говорят: метр с кепкой), коренастый, крепко скроенный человек в пиджаке с рукавами, закрывающими руки, в брюках, морщинами волочившихся по полу. Сергей был похож на движущийся прочный квадрат: черты лица чёткие, определённые, квадратные, рот крепкий — прорезан одной линией. Его лицо было преисполнено такого внутреннего значения, как у людей, про которых говорила моя бабушка: «Самостоятельный!»

Узнав, что мы русские, Сергей оживился, замахал руками, обрадовался так, будто встретил своих родственников или столетних друзей, и немедленно пригласил нас в гости: русские быстро знакомятся.

— Приезжайте ко мне. Я вам свою пропертю покажу. Чего только нет у меня! Я… хвастаться не стану, но я тут — богаче всех! — размеренно произнёс он, по–украински произнося букву «г» в слове «богаче» и обнажая рот, в котором не было некоторых зубов. — Аня, посмотри, это — русские! — обратился он к подошедшей красивой статной женщине, с головой, покрытой кружевной накидкой рыже–сургучного цвета с пропущенной ниткой волочёного золота, в точности такой, какой моя рязанская бабушка убиралась, когда ходила в церковь.

— Милости просим! — произнесла Анна, слегка наклонив голову вечным жестом цариц. Если бы вы увидели этот наклон–полупоклон! Екатерина Вторая! Королева Виктория! А потом… замедленное поднятие головы, возвышающейся надо мной, над Сергеем, над всеми. Пройдут века, а это движение останется, — «с походкой, со взглядом цариц!»

Мы немедленно воспользовались приглашением Сергея — посмотреть его «пропертю», захватив детей и приехавшего к нам друга — геолога Толю из Колорадо. Позвонили и поехали: интересно, как живёт–поживает беззубый, раскулаченный «донской казак» в Америке?! Приехал: из немецкого плена, без образования, без родственников, без единого английского звука, без денег, без всего, голо–босо-раскулаченный?

Поехали вдоль предгорий Чёрных гор и примыкающих к ним хребтов Голубых, в предместья города Ронока, не переставая восхищаться раскраской холмов и дорогами, то разрезающими эти холмы до самой мантии, то взлетающими на кручи с открывающимися видами звенящих пепельно–серых далей, с длинными перспективами куполов и нежными переходами света. Кажется, дышат выпуклости этих сладострастных холмов! Кружатся…

Раздвигаются… Веселятся!

Звенящая перспектива холмов… Так можно назвать не нарисованую ещё картину.

Дорога опустилась в долину реки Ронок и пошла кружить по усадьбам с помещичьими домами, именьями. Боже ты мой, какие дома! Я никогда не видела таких домов, разве что нарисованными на картинках–илюстрациях. Дорога внезапно зашла в тупик, подведя нас к кирпичному трёхэтажному особняку с шатровой крышей и белыми колоннами.

— Ребята, вы заблудились! — сказал Толя, и мы остановились, чтобы проверить адрес. Пока Яша с Толей смотрели в карту, я рассматривала архитектуру дома. Вдруг, между колонн, появляется наш Сергей и кричит:

— Сюды! Сюды! Парковайтесь!

К дому подводила лестница, на широких ступенях которой стояли гигантские гипсовые вазы с растущими в них розами. С одной стороны — розы медно–красного цвета, а с другой — чисто белые махровые розы, все ветки которых были усажены большими, твёрдыми шипами, загнутыми серпами вниз. Каким‑то непонятным образом, — видимо, на специально подогнутых палочках, — розы образовывали купол–арку. Под куполом из живых роз мы поднялись к двери, лучше — к воротам с двумя белыми колоннами с одной стороны и с двумя белыми колоннами — с другой.

То, что предстало моему взору после закрытых дверей, сразу и по порядку описать невозможно; и я опишу без всякой последовательности: большая гостиная комната — парадная зала, с высокими потолками и венецианскими окнами, украшенными резьбой, представляла самое разнообразное собрание всего, что есть на свете из моих детских представлений — грёз о красивом; начиная с лапчатых петель на дверях, с углублёнными, выдавленными на них, вместо гербов, узорами и фигурами лазоревых лебедей.