Элинор Фарджон - Седьмая принцесса (сборник)

• Название: Седьмая принцесса (сборник)
• Автор: Элинор Фарджон
• Жанр: Сказка
• Год: 1993
• ISBN: 5-7529-0538-9

Элинор Фарджон (1881–1965) — знаменитая английская писательница, лауреат многих международных nремий и в том числе — первый лауреат престижной премии Андерсена, присуждаемой лучшим детским писателям. Сборник произведений составлен из наиболее популярных ее произведений и представляет разные грани ее творчества.

Занимательные, поучительные, трогательные, остроумные истории из жизни сказочных принцесс, простых дровосеков, рыцарей и королев, фей и великанов, истинных правителей, а также обычных мальчишек и девчонок, написаны проникновенно и поэтично, с мягким юмором и крепкой верой в силу добра, милосердия и справедливости. Фарджон убедительно доказывает, что мечта и реальность совпадают гораздо чаще, чем это нам кажется, стоит только непредвзято посмотреть на окружающий мир.

Иллюстрации Игоря Ильичева.

Книга адресуется детям младшего школьного возраста.

---

До конца дней своих Берта, а с нею и муж, и дети ходили только босиком. Так что штопать чулки ей не довелось, — со вздохом прибавила Нянюшка.

ГОРДАЯ ИНФАНТА

— Ну, Нянюшка, — воскликнула Дорис, увидев в руках у Нянюшки свой длинный бледно-розовый чулок. — Не чини этот чулок! Пожалуйста, не чини!

— Отчего же, милая? — спросила Нянюшка, — Его как раз пора заштопать. Вон сколько петель спереди спустилось…

— Вот и: не штопай! Штопка на самом видном месте — это ужасно! Его надо просто выбросить!

— Но ведь это твои выходные шёлковые чулки! Что ж ты — в одном чулке в гости пойдёшь?

Дорис надулась:

— Лучше уж вовсе не ходить в гости, чем в штопаных чулках. Все будут глазеть и пальцем показывать!

— Экая ты гордячка, — сказала Нянюшка, заправляя шёлковую нить в самую тонкую иглу. — Гордость — это порок, не лучше зависти. Боишься на людях в чинёном чулке показаться, значит, ты ничем не лучше испанской инфанты, которую я тоже нянчила когда-то. Она вечно стыдилась хорошего — а хорошего в ней было немало! — и гордилась всякой чепухой.

— Чем же она гордилась, Нянюшка? — спросила Дорис.

— Говорю тебе — ерундой всякой. Так возгордится, нос задерёт — на неё и управы не найдёшь. Скажем, уронит платок, а лакей подхватит — так она у нас слишком горда, чтоб ему спасибо сказать. Ела только на золотых тарелках, на серебряных ни-ни; слишком горда. В карету ей впрягали только пару, да какую! Снежно-белую кобылку с голубыми глазами, серебряной уздечкой и лазурным плюмажем и чёрного конька с огненными глазами, золотой уздечкой и красным плюмажем. А увидит в хвосте чёрного коня белый волос или в гриве белой кобылы чёрный волос — беда! Наша гордая инфанта живо их из Испании прогонит.

— Почему ты такая гордячка? — спрошу я иногда.

— Как ты, Нянюшка, не понимаешь? — ответит она свысока. — Я же испанская инфанта! У меня же самое широкое в мире платье из золотой парчи, расшитое самым крупным в Европе жемчугом! Мне все кланяются, когда я иду по улице! И скоро все великие короли съедутся просить моей руки! Богаче моего отца в мире нет, у него сундуки от золота ломятся, он все заморские края покорил, его корабли все моря бороздят — он самый главный владыка на свете! И богатства его в один прекрасный день станут моими. Так чего же ты, Нянюшка, спрашиваешь? Разве мне нечем гордиться?

— Да уж, — отвечаю, — твоя правда. Ты, видно, такая уродилась.

Однажды отправились мы с инфантой кататься в золотой карете, запряжённой белой кобылой и чёрным жеребцом. В деревушке неподалёку от города увидели пекарню, а у порога — простолюдинку с голым младенцем. Младенец раскудрявый, румяный, как ягодка, хохочет у матери на руках. А мать подкидывает его вверх и припевает:

О, Боже великий, мне есть чем гордиться!
В Кастилье со мною никто не сравнится!
Вы булки едали вкуснее, чем наши?
А сына видали милее и краше?

Выглянув из окошка кареты, инфанта послушала песенку, и глаза её гневно вспыхнули. Она выпрыгнула на землю, подскочила к женщине и закричала:

— Ты лжешь! Это со мной никто в Кастилье не сравнится! Я испанская инфанта, наследница короля! Это тебе не булки печь и детей рожать!

Женщина счастливо засмеялась, сверкнув красивыми белыми зубами:

— Нет, милая барышня, одно дело простую булку испечь, другое дело — самую лучшую. Да и ребёночка такого ни у кого нет! Правда, солнышко моё? — и она поцеловала складочки на шее младенца..

— Всё ты лжёшь! — закричала гордая инфанта. Прыгнула обратно в карету, велела кучеру ехать домой да погонять лошадей. Во дворце направилась прямиком на кухню, потребовала у остолбеневшей поварихи миску с мукой, плеснула туда воды, скатала большой тугой шар, пошлёпала его маленькими сердитыми ручками и приказала поварихе сунуть его в печку, а когда будет готов — подать королю-отцу на ужин. Вечером все уселись за стол. И на блюде внесли булку. Вы бы видели эту булку! Твёрдая, точно камень.

— Что это? — испуганно спросил испанский король.

— Булка тебе на ужин, — гордо провозгласила инфанта. — Я её сама делала.

Сперва король попробовал разрезать булку ножом. Потом — разрубить мечом. Наконец он расхохотался и сказал старшему хлеборезу:

— Отошлите-ка булку главнокомандующему, пусть сунет в пушку вместо ядра и стреляет в марокканцев.

Покраснев, надувшись, точно индюшка, инфанта вышла из-за стола и удалилась, задравши нос кверху. Ужинать вовсе не стала и утешать себя не позволила. Поутру сказала, что поедет кататься одна. Я-то видела, что она всё ещё горюет, и собралась было с ней ехать. Только она меня не взяла. Каждое утро, целый месяц кряду, уезжала она куда-то в своей роскошной карете, а куда — неизвестно. Мы и кучера спрашивали, но он признался, что ему велено держать язык за зубами.

И вот однажды, за ужином, когда король и инфанта уселись за стол, на золотом подносе внесли новую булку. Свежая, ароматная, ровно золотистая, с румяной корочкой! Король тут же отрезал кусок и съел, даже без масла, до последней крошки.

— Какой хлеб! Какой вкусный хлеб! Я такой булки в жизни не едал!

Испанская инфанта снова покраснела, но на сей раз — от радости.

— Я сама испекла её, папа. Своими руками! У меня пока ещё выходит не так хорошо, как у жены пекаря, но она говорит, что когда-нибудь я испеку самую лучшую булку во всей Испании.

Король крепко обнял и поцеловал инфанту:

— Я горжусь дочерью, которая печёт такие чудесные булки.

Инфанта стояла гордая, я её такой гордой и не видела прежде.

Зато после, много лет спустя, увидела я мою инфанту гордой пуще прежнего. Она послала за мной, чтоб я её первенца нянчила. Замуж она вышла за французского короля, и мы не виделись с самой свадьбы. Инфанта встретила меня на пороге дворца. Я обняла её и, конечно, спросила:

— Ну что, милая, каков твой младенец?

— Ой, Нянюшка! — воскликнула она радостно. — Я самая гордая женщина на свете. У меня самый-самый лучший сын! Ведь этим можно гордиться, правда?

НЕУЖТО ЛЮДИ ТАК ГЛУПЫ?

— Ты только посмотри! — воскликнула Старая Нянюшка, взяв в руки пару толстых серых чулок. Впрочем, чулки в них угадать было трудно, они скорее напоминали старые лохмотья. — Господи, это даже не дырки, а одна сплошная дыра! Ну, Роли, как тебе не стыдно!

— Вовсе это не Ролины чулки, а мои, — сказал Ронни. — Я их порвал, когда лазил через проволочную изгородь.

— Ну, а эти тогда чьи, скажи на милость? — спросила Нянюшка, вынув из корзинки точно такую же пару и тоже — порванную вдрызг.

— А вот эти мои, — отозвался Роли. — Они порвались, когда я полез на изгородь вслед за Ронни.

Нянюшка укоризненно покачала головой:

— Вас, голубчики, никак не различишь: что лица, что чулки, что повадки — всё едино. Ровно граф Шиньонский да сын старьёвщика.

— А кто они такие? — спросил Ронни. — Ты нянчила сына старьёвщика?

— Конечно, нет. Старьёвщик был так беден, что его сынок сам себя нянчил. И, скажу тебе, славно у него выходило: носил лохмотья, ел хлеб с чесноком да играл с дворняжкой по кличке Жак на берегу реки Луары.

А нянчила я сынка Шиньонского графа, жил он в мрачном замке на холме — как раз над городком, где жили старьёвщик с сыном. У маленького графа, понятное дело, всего было вдосталь, не то что у бедняков: тут тебе и одёжки распрекрасные, и белая булка с куриным бульоном на обед, а играл он с породистым спаниелем но кличке Хьюберт.

Один беден, другой богат, зато в остальном мальчики были похожи как две капли воды. Мы с маленьким графом частенько ходили на реку гулять и встречали там сынка старьёвщика. Мой-то ребёночек разодет, ухожен: и лицом бел, и ручек не замарает, а бедняцкий сын весь в рванье да в грязи. Однако, если б не одежда, их бы никто не различил. Народ только диву давался.

Маленький граф завистливо глядел на бедняцкого сына, тому ведь разрешалось плескаться в речке сколько душе угодно. А лучше реки для купания, чем Луара, во всей Франции не сыщешь: вода, точно мёд, прозрачна, а песок по берегам — чистое золото. Выбегает речка из города и — вдаль, меж песчаных берегов; ивы к самой воде клонятся, цветы пестрят. Но мне было строго-настрого приказано, чтоб, маленький граф не купался и с водой не играл. И я — хочешь не хочешь — подчинилась, хотя жалела моего графёнка несказанно: уж мне ли ее знать, что детскому сердцу любо!

И вот однажды на прогулке графский спаниель Хыоберт подбежал к дворняге Жаку, они потёрлись носами и подружились. Тогда и графёнок с сынком старьёвщика друг другу улыбнулись и сказали: «Привет!» И с тех пор при встрече они всегда друг другу кивали или подмигивали, будто старые друзья. Как-то раз сын старьёвщика поманил графёнка пальцем к речке: иди, мол, сюда, поиграем. Графёнок смотрит на меня просительно, а я головой мотаю. И он, бедный, головой помотал: нельзя, мол, мне. Но рассердился на меня крепко, дулся до самого вечера.