Марк Твен - Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина)

• Название: Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина)
• Автор: Марк Твен
• Жанр: Классическая проза

Марк Твен (англ. Mark Twain, настоящее имя Сэмюэл Лэнгхорн Клеменс (англ. Samuel Langhorne Clemens); 30 ноября 1835, посёлок Флорида (штат Миссури) —21 апреля 1910, Реддинг (штат Коннектикут); похоронен в Элмайре (штат Нью-Йорк) — американский писатель, журналист и общественный деятель. Его творчество охватывает множество жанров — юмор, сатира, философская фантастика, публицистика и др., и во всех этих жанрах он неизменно занимает позицию гуманиста и демократа.

Уильям Фолкнер писал, что Марк Твен был «первым по-настоящему американским писателем, и все мы с тех пор — его наследники», а Эрнест Хемингуэй писал, что вся современная американская литература вышла из одной книги Марка Твена, которая называется «Приключения Гекльберри Финна». Из русских писателей о Марке Твене особенно тепло отзывались Максим Горький и Александр Куприн.

---

— Батюшки, Том! Где ты был столько времени, негодяй?

— Да нигде, — говорю, — мы с Сидом за беглым негром гонялись.

— Но как же ты мог уйти из дому? — говорит он. — Там тетушка твоя просто места себе не находит.

— Ну это она зря, — говорю, — с нами же ничего плохого не случилось. Мы просто за фермерами и собаками побежали, да не нагнали их и потеряли, а потом нам показалось, что их голоса с реки доносятся, и мы отыскали челнок, и поплыли за ними, а найти не смогли, ну и плыли вдоль берега, пока не выдохлись и не устали, и потому привязали челнок и спать полегли, а проснулись только час назад и погребли сюда, чтобы новости узнать, — Сид пошел в почтовую контору, послушать, что там говорят, а я решил едой какой-нибудь разжиться, а после мы бы домой пошли.

Отправились мы в почтовую контору, чтобы «Сида» из нее забрать, но, как я и полагал, его там не оказалось, зато старик письмо какое-то получил. Подождали мы Сида, подождали, однако он так и не пришел, и старик сказал — ладно, поехали, пусть Сид, когда ему надоест дурака здесь валять, пешком домой топает или в челноке плывет. Я попросил его оставить меня в конторе, Сида дожидаться, но он ответил, что это бессмысленно, а я просто обязан вернуться домой и сказать тете Салли, что с нами ничего не случилось.

Приехали мы домой и тетя Салли так мне обрадовалась, что и расплакалась, и рассмеялась сразу, и обняла меня, и розог задала — хотя под ее розгами, как всегда, заснуть можно было, — и сказала, что Сид, когда вернется, такую же лютую порку получит.

А в доме людей было, как сельдей в бочке, — фермеры с женами, их к обеду пригласили, — и тараторили все они, как нанятые. Хуже всех была старая миссис Хочкисс, эта вообще рта не закрывала. Слышу, она говорит:

— Знаете, сестра Фелпс, я всю эту вашу хижину обсмотрела и так вам скажу, по-моему, тот негр умом тронутый был. Я так сестре Дамрелл и сказала — ведь правда, сестра Дамрелл? — умом, говорю, он тронулся, — вот эти самые слова и сказала. Меня все слышали: говорю, умом он тронулся, на это же все, говорю, указывает. Хоть жернов этот возьмите, говорю, интересно, говорю, узнать, какой это человек, если он в здравом рассудке, стал бы на жернове такую галиматью выцарапывать, а? Здесь у такого-то лопнуло сердце; а здесь такой-то изнывал тридцать семь лет, да еще внебрачного сына какого-то Людовика приплел и прочий вздор. Умалишенный, говорю, я и попервости так сказала, и потом говорила, и под конец, все время говорила — умалишенный, говорю, что твой Навуходоносчик.

— А как вам понравилась лестница из тряпок, сестра Хочкисс? — спрашивает старая миссис Дамрелл. — Зачем, во имя Божие, могла ему понадобится…

— Вот самыми этими словами я и сказала в ту же минуту сестре Оттербек, она вам сама подтвердит. Она говорит, вы только посмотрите на эту тряпичную лестницу, а я, говорю — да, говорю, посмотрите, говорю, на нее, на что, говорю, могла она ему понадобиться. А она, и говорит …

— Но как они, господи прости, вообще этот жернов туда заволокли? И кто эту дыру прокопал, кто…

— Самые мои слова, брат Пенрод! Я так сестре Денлап — передайте мне патоку, ладно? — так сестре Денлап в ту же минуту и сказала, как же они, говорю, этот жернов сюда заволокли? И ведь без посторонней помощи, вот ведь что — без помощи! Подумать только! Нет уж, говорите мне что хотите, говорю, а помощь у них была, да еще какая помощь-то, говорю; у этого негра дюжина помощников имелась, и я бы шкуру спустила со всех негров этого дома, говорю, а узнала бы, кто ему помогал, говорю, больше того, говорю, я бы…

— Дюжина, вы сказали! — да ведь и сорок человек столько всего не понаделали бы. Возьмите пилы из столовых ножей и прочее, это ж сколько на них трудов положено было; а ножку кровати такой пилой отпилить — неделя работы для шести человек; а что этот негр из соломы соорудил на кровати, а…

— Ваша правда, брат Хайтауэр! Именно так я и сказала самому брату Фелпсу. Он говорит, что вы об этом думаете, сестра Хочкисс? О чем, говорю, брат Фелпс? А он — да вот о том, как эту ножку от кровати отпилили, а? Что я думаю? — говорю. — Я думаю, что она не сама себя отпилила, кто-то другой, говорю, ее отпилил; вы уж как хотите, а такое, говорю, мое мнение, можете его в расчет не принимать, говорю, но уж такое оно есть, мое мнение, говорю, а если у кого получше имеется, говорю, так пусть его выскажет, вот и все. И говорю сестре Денлап, я говорю…

— Да, забодай меня кошка, чтобы столько всего наворотить, сестра Фелпс, нужно было полон дом негров согнать и заставить их аж четыре недели потеть каждую ночь напролет. Вы хоть рубашку возьмите — она ж до последнего дюйма покрыта тайными африканскими письменами и все кровью написаны! Тут не иначе как целый невольничий корабль потрудился. Господи, да я бы два доллара отдал тому, кто мне их прочитает, а что до негров, которые их написали, порол бы подлецов, пока они…

— Так вы думаете, это ему люди помогали, брат Марплс? Пожили бы вы в нашем доме немного, так по-другому запели бы. Господи, да они тут тянули все, что им под руку попадалось, а ведь мы, должна вам сказать, все время настороже были. Рубашку эту прямо с бельевой веревки стянули! А простыня, из которой лестница сделана, — я вам и сказать не могу, сколько раз они ее крали, а мука, а свечи, а подсвечники, а ложки, а старая железная грелка, а тысяча других вещей, которые мне уж и не упомнить, а мое новое ситцевое платье — и ведь все мы: я, Сайлас, Сид и Том, день и ночь за домом следили, я уж говорила, но ни лица, ни ногтя, ни волоса их не углядели. А в последнюю минуту они, нате вам, проскользнули у нас под носом и оставили всех в дураках, — и ведь не только нас, бандитов с Индейской территории тоже, — и преспокойно ушли с негром, хоть за ними шестнадцать человек и двадцать две собаки по пятам гнались! Говорю вам, это побивает все, о чем я когда-нибудь слышала! Да никакие бесы лучше и ловчее не управились бы. И сдается мне, не иначе как бесы тут и орудовали, потому что — вы же знаете наших собак, самые лучшие собаки в округе, — так ведь ни одна же из них следа-то не взяла! Вот объясните мне это, если сумеете! Хоть кто-нибудь!

— Да, это уж…

— Господь всемогущий, я сроду…

— Господи помилуй, да я бы…

— И дом обокрали, и…

— Боже милосердный, я бы побоялась и жить-то в таком…

— Жить побоялись бы! — да меня они до того запугали, сестра Риджуэй, что я и спать ложиться боялась, и просыпаться боялась, ни сесть, ни встать без страха не могла. Ведь они же могли украсть и… — господи, ну, вы и сами понимаете, в какой тревоге я всю вчерашнюю ночь провела. Бог мне свидетель, я боялась, что они кого-нибудь из детей украдут! До того дошла, что у меня мысли в голове стали путаться. Сейчас-то, днем, это дурью кажется, но я сказала себе: там, наверху, спят мои мальчики, и никого рядом с ними нет и, видит Бог, так мне стало не по себе, что я тайком поднялась наверх и заперла их комнату! Честное слово. Да и любой бы запер. Потому что, когда тебя так пугают, и пугают, и каждый раз все сильнее, ты уж совсем соображать перестаешь и какие только глупости не делаешь, и начинаешь думать: вот, положим, я мальчик, сплю наверху один, а дверь не заперта, и…

Она примолкла, и, по лицу ее судя, удивилась чему-то, а потом медленно так повернулась и уставилась на меня. Ну, я встал и пошел прогуляться.

Говорю себе: я смогу лучше объяснить, почему нас утром в комнате не оказалось, если пройдусь немного и поразмыслю. Да так и сделал. Правда, далеко уходить не стал, боялся, как бы тетя Салли кого-нибудь за мной вдогон не послала. А вечером, когда гости разбрелись, я подошел к ней и стал рассказывать, как нас с «Сидом» разбудили шум и стрельба, а дверь была заперта, но нам же хотелось посмотреть, что там к чему, вот мы и спустились по громоотводу, ладони все поободрали, больше мы так спускаться не станем. А дальше я пересказал ей все, что раньше дяде Сайласу наплел, и она сказала, что прощает нас, что, может, все было и правильно, потому как, чего же еще от мальчиков ждать, у всех у них ветер в голове гуляет, и раз никакой беды из этого не вышло, так она, сдается ей, лучше будет благодарить небеса за то, что мы живы, и благополучны, и все еще рядом с ней, чем станет волноваться из-за того, что прошло и быльем поросло. Поцеловала она меня, погладила по голове и о чем-то печально задумалась, а потом вдруг как вскочит на ноги и говорит:

— Господи-Боже, ночь уж на дворе, а Сида все нет! Что же такое стряслось с мальчиком?

Я вижу, удача сама мне в руки просится, и говорю:

— Давайте я сбегаю в город и отыщу его.

А она:

— Ну уж нет. Оставайся здесь, хватит с меня и одного запропавшего. Если он не вернется к ужину, твой дядя сам за ним съездит.