Анатолий Свидницкий - ПОПАЛСЯ ВПРОСАК

• Название: ПОПАЛСЯ ВПРОСАК
• Автор: Анатолий Свидницкий
• Жанр: Историческая проза

Вот представте себе - был шахматист-разрядник, играл на соревнованиях на своём уровне, но когда садился играть с КМС по шахматам, то всё время проигрывал, как бы ни старался, как бы не напрягал свой ум, все силы тратил, но выиграть у более сильного противника не мог, так же когда и с компьютером играешь, вроде же вся доска на виду, ты видишь ту же ситуацию на доске, что и он, а хрен можешь просчитать все ходы так далеко, и так быстро, как компьютер, или противник, который сильнее тебя. А если игра не с КМС, не с мастером спорта, даже не с гроссмейстером, а чемпионами чемпионов, которые уже 6000 лет всех обыгрывают, и всё время шлифуют своё мастерство. Вот о таком случае написал автор.

---

— Дело, не терпящее отлагательства, — сказал Антон Иванович.

С трудом дальнозоркий от старости городничий прочёл адрес и всю надпись на пакете. Дочитавшись до слов «Распечатать вместе с вручителем таким-то», он чуть с ног не свалился: «Незабудки растут! Прощай, уголок!» — подумал городничий, воображая, что ему привезли, по крайней мере, отставку. «Но как это вместе? А, понимаю,— догадался городничий и предлагает Антону Ивановичу пакет.— позвольте, распечатаемте»,— говорит. Антон Иванович хотел взять пакет из рук городничего. «Нет, извините-с,— сказал городничий,— вместе».

— Да, вместе,— сказал Антон Иванович, не понимая ничего.

— Коли вместе, так вместе,— продолжал городничий.— Держите же.

Антон Иванович взял одною рукою за конец пакета, другой конец которого держал в руке городничий.

— Теперь распечатаемте,— сказал городничий.

— Не понимаю,— сказал Антон Иванович.

— Гм,— сказал городничий.— А ещё и образованный человек! Самой сути не понимаете. Коли вместе, так вместе.. Это значит не вы и не я, а оба разом, вместе, а не поодиночке.

После этого городничий научил Антона Ивановича распечатать и прочесть пакет вместе. Это вышло таким способом, что один из них разорвал конверт с одной стороны, в то время когда другой в свою очередь разрывал его с другой стороны. Читали же оба враз и громко.

— Эхм,— произнес городничий, когда чтение было кончено. Антон Иванович клеил папиросу.

— Не угодно ли готовой? — сказал городничий.

— Я привык к одному табаку и курю всегда только свой,— сказал Антон Иванович. В это время в другой комнате начал покашливать десятский. Городничий догадался в чем дело и говорит; «Чайку не угодно ли? По дороге это бы кстати».

— Спасибо,— сказал Антон Иванович,— но не лучше ли, вместо чаю, приняться за дело.

— Я понимаю дисциплину,— начал городничий,— где дело касается службы, там не дремай. О!.. У меня не только не дремай, но помни и одиннадцатую заповедь! Наполеоновскую, значит, не зевай! Ха-ха-ха!

Спустя несколько минут Антон Иванович и городничий в фаэтоне, частный пристав, квартальный, десятские и несколько понятых на петушках отправились к синагоге, которую, по распоряжению губернского начальства, надо было обыскать. Так как дело происходило ночью, то порешили отложить обыск до следующего дня, а теперь только запечатать синагогу и поставить караул. Еще не пробило двенадцати часов, как синагога была опечатана двумя печатями — полицейскою и Антона Ивановича; к часу же городничий собрал весь кагал на совет, и Антон Иванович к тому же времени пил чай на постоялом дворе. Вдруг отворилась дверь и явился мишурис: «Булки хорошие!»

— Не нужно,— сказал Антон Иванович.

— Бублики, сухари,— продолжал еврей.

— Не надо, говорю тебе. Мишурис удалился. Но едва он вышел, как явилось два. «Гребешки, подтяжки, пуговицы, ножики хорошие»,- говорит один. «Перчатки, галстуки, манишки, воротнички»,— говорит другой.

— Ничего не нужно,— сказал Антон Иванович.

— Сургуч, бумага, носовые платки,— твердили евреи.

— Ничего не нужно!

Мишурисы пошли, но не молча, а продолжая говорить: «Носки хорошие, рубашки готовые». Антон Иванович молчал. За этим ввалилось в комнату не менее десятка евреев с разными товарами. «Спички, свечки, мыло, чернило, табак, сукна, полотно заграничное»,— твердили все враз.

— Убирайтесь к чёрту! — крикнул Антон Иванович.

— Так ничего и не купите?

— Убирайтесь, говорю вам.

Евреи ушли, но не все — два осталось.

— Вы чего ждёте? — спросил их Антон Иванович.

— Мы не мишурисы, мы по делу,— ответили евреи.

— Я никаких жалоб не принимаю.

— Мы не с жалобою. Мы пришли спросить, чы вашець долго прогостите у нас?

— Это к чему вам?

— Стало быть, нужно, если спрашиваем. Если бы пе нужно было, то не спрашивали бы.

— Извольте. Завтра уеду,— сказал Антон Иванович.

Евреям этим во что бы то ни стало хотелось втянуть Антона Ивановича в разговор — и успели. «В Киев?» — спросили они.

— В Киев,— ответил Антон Иванович.

— Извините,— продолжали евреи.— Мы знаем, что подорожнему человеку нужен покой; мы только на одно словечко. Позвольте спросить, знавали, вашець, там, в Киеве, NN?

— Что дальше?

— Что он теперь делает?

— Сходите да посмотрите. Полагаю, спит.

— Нет. Но он в отставке?

— В отставке.

— Эй-вэй! Такой человек в отставке! — воскликнули оба еврея и начали говорить между собою по-еврейски — сперва спокойно, а затем подняли крик.

— Что расходились? — заметил Антон Иванович.

— То мы так себе, извините. Мы говорили, что такого чиновника, какой был NN не скоро удастся видеть. Это была душа, а не человек, чистый, как золото. И пострадал? Эй-вэй!

И опять начали говорить между собою, пересыпая свою речь русскими бранными словами.

— На базаре вы, что ли? — сказал Антон Иванович.

— Извините, вашедь, нам жаль NN.— сказали евреи.— Тут-таки, в нашем городе, живет еврейчик — такой богач! Он-то и упек NN. Попался, извольте видеть, с контрабандою и давал ему взятку — такую взятку, что можно бы стать купцом первой гильдии.

— Первой не первой, а второй можно бы,— перебил другой еврей.

— Ну-у? А хоть бы и третьей, то разве мало? — сказал первый своему товарищу и, обратившись к Антону Ивановичу, продолжал: — Но NN не только не принял, а даже донес суду — и посадил еврейчика в тюрьму. Ну-у! Провинился, так и отвечай. Но он не так сделал. Он, бездельник, заплативши здесь-то выше, и теперь занимается по-прежнему контрабандою, а честного человека турнули. Эй-вэй! Он был семейный?

— Даже многосемейный,— ответил Антон Иванович.

— Эй-вэй! Що то гроши!.. Нема правды.

— Ребе Дувыд! — раздался голос в сенях.

— Ву-ус? — откликнулся один из разговаривавших евреев.

Голос из сеней произнес фамилию другого отставного чиновника.

— А этого знавали, вашець? — спросил Дувыд.

Антон Иванович и этого знал. «Этот,— сказал он,— прибил кого-то, что ли,—словом, причинил кому-то смерть».

— Он побил? причинил смерть? Он мухи никогда не убил, блохи никогда. Он был, как дитя! То его самого у нас били — так били, что аж отливали. А правда, что он сидел в тюрьме?

— А если и правда?

То погано честному человеку на свете,— сказали евреи,— тот не брал, так обвинен во взяточничестве, этот и не ругал никого, был побит — и обвинен в разбое. Эй-вэй- мир! Какой теперь свет настал!

Ещё и ещё говорили евреи, распространяясь о невинности этих пострадавших чиновников и взваливая всю вину на своих единоверцев. Хитрые, они вели дело таким образом, что своими обвинениями только доказывали могущество соплеменников. Они хвастали этим могуществом, с умыслом выставляли на вид разные пакости, чтобы дать почувствовать бессилие чиновников и запугать Антона Ивановича. Такова была цель их прихода — они достигли её с полным успехом. Антону Ивановичу взгрустнулось. Перед выездом из Киева начальник сказал ему: «Не ударьте лицом в грязь. Я уже посылал и военных, и штатских; те и другие пакостили. Один вымогал взятку, другой начал драться... Так вот, теперь посылаю вас, учёного. Увидим, в тюрьму ли попадете или только в отставку».

Вспомнивши эти слова и сравнивши их с рассказами евреев, Антон Иванович грустный ходил по комнате. Он и прежде сомневался в виновности обвинённых, но евреи представили столько свидетелей в свою пользу, что и самый пристрастный судья не мог бы оправдать чиновников. Теперь же он окончательно убедился, что они были оклеветаны и пострадали за свою честность. В противоположность этому он знал блаженствующих взяточников и казнокрадов и невольно задался мыслию: «А я то как? Чем это я кончу свою карьеру? Не права ли, в самом деле, моя жена, обвиняя меня?» Мысли сновались в голове, одна другой печальнее, воображение рисовало картины, одна другой безотраднее. И тяжёлая тоска давила грудь. Евреи, строго следившие за впечатлением, какое производили на Антона Ивановича их рассказы, верно поняли причину его грусти. А чтобы довести дело до конца, они выдавали самые тайные секреты, самые низкие проделки евреев с чиновниками, с панами, с крестьянами, со всеми. Чем сильнее они чернили своих, тем рельефнее выдавалась их безнаказанность, тем сильнее Антон Иванович убеждался в небезопасности своей.

— Вы думаете,— сказал ему, наконец, еврей,— вы думаете, что с нашими легко справиться? Ой-вэй как ошибаетесь, если так думаете! Вот вы запечатали синагогу. Там точно есть контрабанда, но конфисковать её — у! опасно, а арестовать самих контрабандистов ещё опаснее.

— Почему же? — спросил Антон Иванович.

— Э, почему? Если бы вы не были вы, а кто-либо другой, что любит хапыс, то иное дело. Но вы человек честный, потому вам дуже-дуже опасно! Против вас станет весь кагал. А что значит кагал? Если один наш еврейчик мог побить и посадить в тюрьму честного чиновника, то чего не сможет сделать кагал? В ложке воды утопит!

— Неужели так дружно станут в защиту воров?