Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

• Название: Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1
• Автор: Ирина Кнорринг
• Издательство: АГРАФ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7784-0366-6

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Первый том Дневника охватывает период с 1917-го по 1926 год и отражает ключевые события российской истории XX века, увиденные глазами «самой интимной и камерной поэтессы русского зарубежья». Дневник погружает читателя в атмосферу полунищей, но творчески богатой жизни русских беженцев; открывает неизвестную лакуну культурной жизни русской эмиграции — хронику дней Морского корпуса в Бизерте, будни русских поэтов и писателей в Париже и многое другое.

---

20 июня 1924. Пятница

Три имени сплелись в моем мозгу,[318]
Три имени мне радость и услада.
Движением беззвучных прежде губ
Их повторять мне жгучая отрада.

И вечером, в мучительном бессилье,
В страницах дневника, в тумане бледных дней,
Красивы только имена: Василий,
Еще Василий и Андрей…

23 июня 1924. Понедельник

Вчера вечером мы, т. е. я, Коля и Вася,[319] весь вечер ругались, я думала, что подеремся. Мима дипломатично удрал, а мы дулись и все старались подзадорить и разозлить друг друга. Страшно хотелось, чтобы пришел Вася Ч<ернитенко>. У меня было такое настроение, что хотелось бросить всех и уйти.

24 июня 1924. Вторник

Дембовский все тянет и тянет с экзаменами, сегодня выяснил: через неделю будет тригонометрия — письменный и устный, в пятницу — алгебра и в другой вторник — геометрия. Впрочем, как и выбор дней, так и порядок экзаменов зависит исключительно от меня, он было хотел оставить на подготовку к каждому экзамену по неделе, да я уже взмолилась. И так я уже сама не своя стала, а тут еще на месяц растягивать, да еще латынь и физику, так когда же я кончу? Эдак, пожалуй, 4-я рота раньше меня кончит. Ну уж тогда, по крайней мере, нужно хоть сдать на хорошо, а то уж совсем обидно.

27 июня 1924. Пятница

Я ничего не могу писать, сегодняшний день опять выбил меня из колеи, из того равновесия, в котором я была последнее время. Сегодня был первый экзамен в четвертой роте, поэтому все они с выпуском после обеда ко мне зашли: Вася, Мима и Пава (только не в таком порядке). Мы пошли играть в теннис и очень весело провели время до обеда. Вася был как-то особенно весел и мил в обращении со мной. Вечером я ждала, что ко мне придет компания, но долгое время никто не приходил, а потом явился Вася: «Оказывается, что я сегодня вступаю в дежурство, я только что узнал». Потом идет в ту комнату напиться воды. Сережа Шмельц идет в город и окликает его: «Ты сейчас идешь на форт?» — «Чего ради?» Приходит, садится. Молчим. «А где же Крюковской?» — «А я не знаю». Закуривают. «Ну а мне надо идти на форт». — «Зачем?» — «Так я вступаю в дежурство». — «А вы только что сказали, что не пойдете». — «Когда?» — «А Шмельцу». — «Да, так я и хотел остаться, а потом решил, что надо. Я завтра старшина разводного взвода и кроме меня никто не может собрать дежурных». Я сделала вид, что верю, и дала руку. Потом прохожу мимо Круглика и вижу, что там сидит Сиднее, показалось, что услыхала голос Чернитенки. Потом они прошли мимо моего окна, и вот теперь мне кажется, я слышу голос Чернитенки у Насоновых. Минаев окончательно попал в Насоновский омут, по-видимому, там и Андрюша, я знаю, что его звали. И я осталась одна.

Вчера я много занималась, было много силы и бодрости, а сегодня уже нет никакого желания заниматься, как это ни странно, ни смешно, ни глупо.

8 июля 1924. Вторник

Ну что же произошло за это долгое время? Очень многое и очень важное. Начну все по порядку, как было. Во-первых, ровно две недели тому назад мы с Папой-Колей и Добровольским ездили в Утику, за 34 километра от Бизерты. На велосипедах. Там встретили русских — бывшего студента Попова и семью Морозовых. Познакомились. Нас встретили очень радушно и гостеприимно. Осматривали раскопки, интересного много, только жаль, что дело ведется совершенно бессистемно… Это первое, что было интересного. А во-вторых, у меня был экзамен тригонометрии. Утром — письменный. Задача хорошая, решила быстро; углы нашла верно, площадь нельзя проверить. Минут через десять ко мне идет Дембовский. «Ну что вы наделали! Нельзя было торопиться. Нужно каждое действие проверять по несколько раз, а то вот какие теперь неприятности. Вот смотрите: здесь вы складываете логарифмы 5+1. Сколько??. А 14:2 =4?» Я остолбенела. Получила за эту работу 10. На устном ответила хорошо. Только иногда путала слова, говорила вместо числителя знаменатель и т. д. Получила 11. В общем, вышло 11.

Геометрия должна была быть в субботу. Но тут я расхворалась, думала — или тиф, или малярия. Так что экзамен был перенесен на понедельник.

А в субботу случилась одна очень тяжелая вещь: Дембовский с Куфтиным пошли в город, сначала в баню, а потом в арабское кафе. С Куфтиным сделался сердечный припадок, и он умер. На всех это произвело потрясающее впечатление. Сначала как будто ничего, отнеслись к этому довольно спокойно, а нервы у всех расстроились, и чуть ли не все в Сфаяте принимают бром.

В понедельник экзамен по геометрии. Утром — письменный. Задача по плану простая, но очень сложные вычисления. Я чувствовала, что ее можно было решить проще, но как — не понимала. Решила верно, по основному способу, но очень длинному и кропотному, и получила 10. На устном поплавала. Все формулы и все сложные теоремы я знала, а на плоскостях и перпендикулярах засыпалась. Или молчала, или несла ерунду. Получила 10, но узнала об этом только на другой день, а то была уверена, что 8, и пережила много неприятных минут. Наконец, в пятницу алгебра. Письменную написала верно, но много помучилась с ней. Дело вот в чем: там было одно неопределенное уравнение. Я решила его очень скоро и уже начала переписывать всю задачу набело, дошла до этого места и заметила, что я начала с определения неизвестного с большим коэффициентом и потому у меня получилось больше действий. Спросила у Дембовского, как быть, — он советовал переделать. Начала и сразу же сделала глупейшую ошибку, переделываю — другую, и так без конца. Ничего не получается, сначала в знаках, потом и в цифрах. Всю бумагу исписала, такое в черновике получилось, что сама не разберу. И не выходит. Я в отчаянии, чуть не плачу. А тут уже звонок на обед. Потом уже ничего не стала соображать, обалдела. Ошибку нашла, переписываю, и опять не выходит. Тут С. А. Насонов пришел на помощь, посмотрел, проверил. «Ну, так что же? Верно». — «Нет, Т2 должно равняться нулю». «Почему нулю? Единица, так и выходит». Когда Дембовский уходил и тоже просмотрел работу, тогда у меня равнялась нулю и задача выходила, он это сам подтвердил. А когда я переписала, получилась единица, а не нуль. Что произошло — я так и не понимаю. Получила 11. На устном отвечала слабо, очень вяло и инертно, слишком много перенервничала на письменном. В результате 10, а общее 11. Общий балл за математику тоже 11. Это натяжка, и мне немножко неприятно, хотя я и довольна. Вечером наши опять винтили, только теперь в кают-компании, и мне было очень скучно и тоскливо. И страшно захотелось уехать. Бросить, забыть всех и уехать. И я написала стихотворение, которое начинается словами: «В тот час, когда опять увижу море» и кончается: «Я все прощу, я все прощу любовно, как прежде никогда. И пробегая взглядом крест костела, бак и маяк большой, я снова стану девочкой веселой, с нетронутой душой».

А назавтра — играю в теннис, приходит Папа-Коля и зовет кофе пить. Сразу вижу, что что-то случилось. Прихожу домой — у Мамочки лицо взволнованное, говорит шепотом: «Слушай. Большие новости». — «Что такое?» — «Письмо из Праги». — «Ну, что же?» — «Все хорошо. Кандидатура Папы-Коли прошла, и теперь только нужно ждать подтверждения из министерства. Так что почти уже факт, хотя и не совсем». Это нас всех перевернуло. Теперь только и живем этой мыслью. Теперь все — Вася, мальчики, обиды и одиночество, Звенигородский, теннис, велосипед — все отошло куда-то на задний план, даже Вася, и тот и другой, а впереди — одно: скорей сдавать физику и… собираться. Только этим и живу.

20 июля 1924. Воскресенье

Завтра русский письменный в четвертой роте. Вчера днем приходит ко мне Пава Елкин. «У меня к вам громадная просьба». — «Какая?» — «Так! Напишите мне к экзамену сочинение». — «Как? А тема?» — «Да тема есть: Лиза Калитина и Екатерина из „Грозы“». — «Как вы узнали?» — «Это не совсем факт, но по всей вероятности так и будет». — «Хорошо. Напишу». У меня даже не было мысли отказать. Книги нет, я взяла свои старые конспекты и стала разбираться, как входит Вася с видом заговорщика: «Ирина Николаевна… как… напишите?» В руках у него две книжки Саводника.[320] «Хорошо. А я сейчас уже один заказ получила». — «Пожалуйста, уж напишите мне, а то я засыпался. Тема „Лиза и Катерина, сравнение и характеристика“». — «Да откуда вы знаете темы?» — «Мне сказал мичман Аксаков, он сам тоже не уверен, но говорит, что вероятнее всего». — «И все в роте знают?» — «Ну, конечно». — «Хорошо, я напишу, но что если не эта?» — «Тогда я пропал. Вы хоть мне скажите, о чем там писать». — «Ладно, я вам составлю конспект на остальные». — «Вот хорошо! Напишите и поподробнее, с чего начать, чем кончить, я ничего не напишу». Порешили — первую тему и последнюю: «Чиновничий быт по Островскому», потому что она была на экзаменах 4-ой роты в прошлом году. Вчера же вечером засела за работу. Вася был настолько предупредителен, что принес мне Саводника и даже бумаги, только пиши. Первую работу написала довольно быстро и легко. Закрыла занавеску на двери, раскрыла эту тетрадь, на нее положила бумагу, перед собой положила Саводника, на всякий случай раскрыла физику и положила рядом. Как шаги — Саводник в стол, в руки Краевича и самый невинный вид. Когда наши вернулись с винта, Мамочка зашла ко мне. Я скорей захлопнула эту тетрадь, как будто бы писала дневник, а книгу спрятать не успела. «Что ты делаешь?» — «Так… ничего…» — «Идем чай пить». Я поспешно собираю со стола Саводника, Краевича и Горация и торопливо ставлю на полку. «Хорошо, я иду, вот только немного уберу и иду». Мамочка, кажется, не заметила. Первую работу написала ночью и решила, что она пойдет Паве. За вторую не знала, как и приняться, как не думала — все выходит по-старому. Решила, что утро вечера мудренее и легла спать. Встала часов в шесть и принялась писать. План работы совершенно другой, поэтому сходство не должно бросаться в глаза, да еще они в разных взводах, так что сочинения подадутся не рядом. Потом написала самые подробные конспекты на три другие темы. Вася был очень доволен и благодарен. В четыре часа, когда приходил за работами, взволнованно шепотом сообщил мне: «А Петр Александрович знает, что тема известна». — «Ну как он мог узнать?» — «Да я не знаю. Он сам сказал кому-то об этом. Но все равно, он не переменит, это совсем не в его расчетах». — «Дай Бог!» Страшно волнуется. И я не меньше. Нервничаю чуть ли не больше, чем перед своими собственными экзаменами. Места себе не нахожу, забросила физику, ничего делать не могу.