Ассия Джебар - Нетерпеливые

• Название: Нетерпеливые
• Автор: Ассия Джебар
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990

В предлагаемый советскому читателю сборник включены романы «Жажда», «Нетерпеливые», «Любовь и фантазия», принадлежащие перу крупнейшего алжирского прозаика Ассии Джебар, одной из первых женщин-писательниц Северной Африки, автора прозаических, драматургических и публицистических произведений.

Романы Ассии Джебар объединены одной темой — положение женщины в мусульманском обществе, — которая для большинства писателей — арабов традиционно считалась «закрытой».

---

В комнате я раздевалась, стряхивала с себя уличную пыль. Быстро обретала прежнюю беззаботность. Как восхитительно было существовать без всяких планов, без будущего! Иногда вокруг витали образы Леллы, Зинеб, Салима. Я ловила себя на том, что улыбаюсь им, беседую с ними. Я знала, что это ребячество, но эти милые пустяки поддерживали в моей душе трепетную радость. Словно бы эти до боли знакомые лица собрались у изголовья гостиничной кровати и с нежностью наблюдали за тем, как я живу.

На четвертый день я очнулась. Меня омывали волны беспричинного счастья. Мне захотелось выйти, увидеть голубое небо, улыбаться миру, шагать. Я открыла окно; этот осенний день, пожалуй, как нельзя лучше подойдет для задуманной прогулки: долгой, полной воодушевления, которое будет пульсировать в такт моим шагам.

Пепельно-серое утро царило на улицах. Свою радость я сохранила до Сены. Там, слегка притомившись, я присела отдохнуть в сквере Вер-Галан, на самой оконечности острова Сите. Меня переполняло счастье, которое я не знала куда девать. Я принялась грезить.

Рядом возникали то шумные стайки детей, то добросовестно любопытные иностранные туристы… Внезапно ко мне разболтанной походкой приблизился парень в тесно облегающем грудь красном свитере и с улыбочкой предложил:

— Прогуляемся?..

Я отвернулась. Молодчик ушел восвояси, но радости на душе как не бывало — словно скатилась куда-то на траву. Поднимаясь со скамейки, я наклонилась вперед, чтобы увидеть свое отражение в зеленой воде реки.

Возвращалась я медленно, узкими улочками. На тротуарах меня бесцеремонно разглядывали женщины с ярко накрашенными губами. Я смущенно опускала голову, словно чувствовала за собой какую-то вину. В эту ночь сон у меня был беспокойный, сотрясаемый кошмарами. От страха я даже проснулась. С бьющимся сердцем прислушивалась, как уличные шумы проникают в комнату. Потом, вздохнув, закрыла глаза.

Мне хотелось быть одной, совершенно одной, а для этого мне был нужен Салим.

* * *

Еще долго я буду вспоминать выражение его лица, когда он увидел меня у подъезда здания. Он остановился, недоверчиво всматриваясь… Но я уже с облегчением бежала к нему.

Он не произнес ни слова. Только его рука схватила меня за запястье и быстро повлекла к саду. Мы сели. Шли минуты. Его молчание уже начинало пугать меня; я не могла прочесть на этом лице ничего, кроме стремления изгнать с него малейшие признаки волнения.

— Салим! — позвала я, словно он был далеко. — Салим!

И тут у него вырвались пылкие слова, которые впоследствии вдохновляли меня, тогда как следовало бы сохранять хладнокровие:

— О, Далила, ты не можешь представить себе, как я благодарен тебе за то, что ты вот так взяла и приехала. Какая ты умница!..

Склонив голову ему на плечо, я слушала его и рассеянно смотрела на прохожих. Я замерла, чтобы не потревожить его счастья, которое он только начинал вкушать. Мне же было грустно, я ощущала себя трусливой лгуньей. Я знала, что ни в чем не признаюсь. А если и признаюсь, то лишь в том, что сочту нужным открыть.

Я рассказала Салиму то, что считала главным: как после визита Мины обнаружилось, что я провела ту ночь с ним; как я убежала к сестре. Что Фарид готов был простить меня, предложив скорую свадьбу, чтобы «удушить скандал в зародыше». Что я ему на это ответила. Последнюю сцену, когда я просила у брата всего лишь свободы в знак доверия. Что он отказал мне. Что, вернувшись к сестре, я решила уехать. Что оставила Фариду письмо, в котором объявляла, что беру свободу сама — ценой какого угодно скандала.

Закончив рассказ, я подняла на Салима глаза: он смотрел на меня с улыбкой.

— Что ты об этом думаешь? — напористо спросила я, не давая ему опомниться.

Он ответил не сразу. То, что я не прочитала в его взгляде ожидаемого безоговорочного одобрения, остудило мой пыл.

— Я счастлив, что ты здесь, — ласково ответил он, завладевая моей рукой.

Мой поступок не мог вызвать в нем ничего, кроме снисхождения. Ту горячность, с какой я восстала против своего окружения, он поспешил истолковать как неукротимое стремление быть подле него. Тогда как мне не терпелось любить, ненавидеть — одним словом, жить. Он посчитал, что я просто не могу без него. То было первое недоразумение, вставшее между нами.

* * *

Салим устроил меня в общежитие для студенток за Пантеоном.

Мы встречались дважды в день. В полдень мы вместе обедали; из ресторана я шла в общежитие, куда он заезжал за мной к шести часам. Час спустя мне приходилось возвращаться: ужинать и спать.

Еще не привыкшие видеться так регулярно, а главное — как я повторяла со счастливым вздохом, — без всякой оглядки на окружающих, мы радовались обретенной свободе. Салим уверял меня, что вскоре сможет проводить со мной все послеобеденное время.

— Мы осмотрим все! — решительно восклицал он.

Я не тороплюсь, ведь для этого у нас впереди целый год, отвечала я с наслаждением, не переставая упиваться панорамой всей нашей будущей жизни — она развертывалась перед нами медленно, как те безлюдные улочки в сердце Парижа, которые притворяются спящими в своем ложе из почерневшего камня.

Спустя неделю после приезда я получила письмо от Шерифы. Она рассказала, что Фарид после трех дней молчания смирился со свершившимся фактом. По ее словам, в этом была большая заслуга Леллы. При условии, что я буду серьезно готовиться к экзаменам, он согласен высылать мне столько денег, сколько мне понадобится.

«Что касается Леллы, — продолжала она, — то приготовления к ее свадьбе уже начались. Из-за этого мне приходится бывать там очень часто. Всем нам грустно, что ты уехала. По мере приближения торжества даже кажется, будто мы готовимся к похоронам. Лелла никак не проявляет своих чувств.

Вчера я сказала ей, что собираюсь тебе писать. Она кротко ответила: «Передай, что я прощаю ей все. И от чистого сердца. Главное — чтобы она постаралась не причинять столько зла другим». А голос у нее при этом был такой несчастный, что я даже и передать тебе не могу! У меня самой слезы на глаза навернулись. Она и правда тебя очень любит…»

Я перестала читать письмо. Потом принялась неторопливо его разрывать на четыре, на тысячу клочков. Ни в каком прощении я не нуждалась.

В тот же день, во время наших с Салимом блужданий по аллеям Люксембургского сада, на которые уже спускалась ночь, я взяла его руку в свои и после долгого молчания спросила:

— Салим, если когда-нибудь я заставлю тебя страдать, ты простишь мне?..

Он ответил лишь после некоторого колебания, задумчиво:

— Не знаю…

Я резко перебила его:

— Нет, Салим, меня никогда не надо прощать. — И повторила уже умоляющим тоном: — Слышишь, никогда.

Глава XXII

Прошел месяц. Салим заходил за мной ежедневно и водил меня повсюду. Дни летели так быстро, что у меня голова шла кругом. Наверное, вот это и называется прожигать жизнь.

Вскоре я решила положить этому конец. Я и Салиму мешала работать с полной отдачей, и сама запустила учебу. К тому же я перестала испытывать удовольствие от хождений из ресторана в кафе, из кафе в кино. Всегда одно и то же. Огни, залы, напоминающие просторные прихожие, и взгляды. Ох, уж эти взгляды!..

Когда мы с Салимом входили в очередное заведение, я чувствовала, как они устремляются на нас, потом опускаются, готовясь к новому залпу. Особым своеобразием отличалась манера наблюдения у женщин — они это делали быстро, в два приема. До того, как я замечала их взгляд на себе, они успевали оглядеть Салима, а потом оценивали нас уже как пару.

— …Какая кошмарная жизнь, — говорила я Салиму. — Они включают радио или телевизор; они спешат в кино; они становятся в очередь на спектакли. А когда они не сидят с целью увидеть и быть увиденными, то бегут, словно гонятся за собственной тенью. У них много деятельности, но совсем нет страсти. Самое большее — душевный зуд. Нет, — патетически заключила я, — этот мир неживой.

Еще долго я витийствовала в том же духе. Чтобы упредить возможные насмешки Салима над моей речью, я перешла на почти умоляющий тон:

— Нам нужно поостеречься, Салим. Если мы будем продолжать вести подобный образ жизни, то рискуем стать такими же, как они.

— Нет, — возражал Салим. Я только хотел все тебе показать. Я думал, ты от этого в восторге.

— Поначалу — да, — согласилась я. — Но теперь я привыкла везде бывать с тобой… Может быть, нам следует стать серьезней…

Голос мой зазвучал строже. Но разве могла я взять над Салимом верх? От него исходила сила, сама по себе рассеивавшая эти мнимые опасности. Он слушал меня с тем же пристальным взглядом, какой я ловила на себе еще тогда, в первые дни нашего знакомства. Он давал мне выговориться — ведь тем самым я лучше раскрывала себя.

— Что значит «серьезней»?