Юрий Слепухин - Джоанна Аларика

• Название: Джоанна Аларика
• Автор: Юрий Слепухин
• Жанр: Современная проза
• Год: 1962

Юрий Григорьевич Слепухин родился в 1926 году в городе Шахты Ростовской области. Детство провел на Северном Кавказе — Ростов, Пятигорск, Ставрополь. В 1942 году оказался в оккупации и был отправлен на работы в Германию.

После окончания войны, прожив два года в Бельгии, уехал в Аргентину. Там прожил десять лет, сменив много профессий, от художника-модельера до чернорабочего. В 1957 году вернулся в СССР, где полностью посвятил себя литературному труду.

В 1961 году в Ленинграде вышел роман Ю. Слепухина «У черты заката», написанный на аргентинском материале и отражающий сегодняшнее положение искусства на Западе. В настоящее время то же издательство, «Советский писатель», готовит к печати другой роман Ю. Слепухина — «Перекресток», посвященный жизни советской молодежи в канун Великой Отечественной войны.

Повесть «Джоанна Аларика» написана в 1957 году, сразу после возвращения Юрия Слепухина из Южной Америки. Первоначальный ее вариант был опубликован в 1958 году ленинградским журналом «Нева» под заглавием «Расскажи всем».

---

— Какие же новости вам рассказать, донья Химёна? — сказал он, затянувшись дымом. — Вот скоро приезжает новый учитель…

— Ты, может, все-таки нас познакомишь, сестренка? — спросил из темноты посмеивающийся мужской голос.

Дон Мигель удивленно оглянулся, донья Химена ахнула и засмеялась.

— Ох, правда, я про тебя и забыла! Это мой брат Аугусто, сегодня приехал из Пуэрто-Барриос, познакомьтесь… А про дона Мигеля я тебе уже рассказывала.

— Положим, про дона Мигеля мне рассказывала не только ты, — сказал незнакомец, подходя ближе и подавая руку учителю. — Рад познакомиться, сеньор маэстро.

— Очень приятно, — ответил тот. — Кто же это вам про меня рассказывал, если не секрет?

Из открытой двери послышался сонный голос ребенка: «Мамита-а!..» Донья Химёна встала и, неслышно ступая босыми ногами, вошла в дом.

— Кто рассказывал? — переспросил дон Аугусто, усаживаясь рядом с Мигелем. — А один наш общий знакомый, скажем так. В профсоюзном руководстве Пуэрто-Барриос у вас нет никого из приятелей? Не припомните?

— В профсоюзном руководстве… Вообще-то у меня много приятелей из синдикалистов, но вот в Пуэрто-Барриос…

Мигель недоумевающе пожал плечами и затоптал окурок.

— Ну ладно, не ломайте голову, все равно не догадаетесь. Шлет вам большой привет дон Эрнандо Ортис. Помните такого?

— Ну как же! — воскликнул Мигель. — Дон Эрнандо, ну еще бы! Он сейчас там?

— Ага. Заправляет синдикатом портовых рабочих. Вы с ним давно знакомы?

— Целую вечность, каррамба! Точнее, еще со студенческих времен. Я ведь через него и вступил в ГПТ,[27] он, собственно, был моим «крестным». Ну, как он сейчас, дон Аугусто? Очень постарел?

— Да я бы не сказал… Ну, седина сединой, но по части энергии он, пожалуй, любого из нас обставит на два корпуса. Просил передать привет и сказать, что на днях непременно напишет.

— Я сам напишу ему завтра же, — кивнул Мигель. — Вот не знал, что он перебрался в атлантическую зону… Адрес его у вас есть?

— Так я сам могу отвезти, вернее будет.

— А вы сюда ненадолго?

— Нет, я всего на пару дней заехал по пути — своих повидать. Я там в порту работаю, машинистом.

— Вот как… Ну, тем лучше, письмо я вам завтра приготовлю. Ну, а как у вас там?

Мигель повернул голову и посмотрел на едва различимый в темноте силуэт собеседника. Дон Аугусто пожал плечами.

— Э, как всюду… более или менее. Вообще-то неспокойно.

— Да, это сейчас везде, — задумчиво сказал Мигель, потирая подбородок. — Но так, определенного ничего?

Дон Аугусто пошевелился в темноте, поднял что-то с земли и, судя по звуку, стал медленно ломать сухой прутик.

— Да как сказать… — отозвался он не сразу. — Дон Эрнандо, тот смотрит на дело мрачно. Вы когда будете ему писать, не забудьте рассказать про здешнюю обстановку. Он очень этим интересовался.

— Обстановка здесь довольно скверная, — также негромко сказал Мигель. — Вы сами понимаете, плантации…

— Ну, понятно. Ортиса это и беспокоит. Он говорил мне, что предпочел бы видеть вас где-нибудь в другом месте… не в департаменте Эскинтла. Небось на финках кругом одна сволочь?

— Да, я из плантаторов не знаю ни одного, кто не держал бы камня за пазухой. — Он подумал о Джоанне и украдкой взглянул на светящиеся стрелки часов, досадуя на опоздание Доминго. Потом усмехнулся: — Мне-то, в случае чего, была бы крыш «ка в первую голову, это наверняка.

— Как члену партии?

— Не только. Я в прошлом году работал в Комитете аграрной реформы…

— А, — понимающе сказал дон Аугусто. — Я слышал, вас отсюда переводят?

— Да, в столицу, — почему-то неохотно ответил Мигель. Странное чувство какой-то неловкости на мгновение овладело им; он понял вдруг, что стыдится своего предстоящего отъезда. Покинуть «кофейные земли» в такой напряженный момент — почти дезертирство. В Гватемале последние десять лет именно народный учитель являлся обычно проповедником и представителем новых идей демократического правительства. А теперь, когда над страной нависла такая угроза, может ли он оставить на произвол судьбы тех, кого учил? «Но, черт возьми, я ведь не просил об этом переводе, — возразил он сам себе. — А отказываться от более ответственной работы из-за каких-то слухов, из-за опасений тоже было бы нелепо…»

Дон Аугусто спросил:

— Вы сами из столицы?

— Нет, я там только учился. Я из Чамперико. В столицу мы с матерью перебрались после гибели отца. Он участвовал в заговоре тридцать четвертого года, его убили во время сентябрьской резни… после того как полковник Родриго Ансуэта предал движение. Помните?

— Помню. А в партии давно?

— С сорок девятого.

— Ясно.

Дон Аугусто снова помолчал, потом спросил как бы между прочим:

— Химена мне говорила, что вы хорошо знакомы с дочкой Монсона?

— Знаком, — не сразу ответил Мигель. — Она хорошая девушка. Не то, что папаша.

— Вот насчет папаши… Дон Эрнандо просил вам передать, что о нем ходят скверные слухи, об этом сеньоре.

— Знаю. Кому знать, как не мне! А что именно?

— Ну, что от него можно ждать любой пакости.

— Знаю, — подтвердил Мигель. — Но я знаю и сеньориту Монсон… не один год.

— Она, кажется, сейчас вернулась из Штатов?

— Да, вчера приехала. — Мигель посмотрел на собеседника. — Вас удивляет, что я с ней хорошо знаком?

— Нет, отчего же! — уклончиво ответил дон Аугусто. — Но вообще-то, знаете, из такой семьи… Тут нужно смотреть в оба.

— Вообще вы правы, но в данном случае нет оснований опасаться.

— Ну. понятно. Если вы знаете сеньориту Монсон не один год, то… — Кстати, вы действительно давно с ней познакомились, или это было сказано в переносном смысле?

— Нет, в самом прямом. Мы познакомились в сорок восьмом, когда я был на последнем курсе.

— A-а, вот как… Да, это порядочно времени. Целых шесть лет, да-а… А вы, дон Мигель, не пытались отсоветовать девушке учиться в Штатах?

— Пытался, но это решил ее отец.

— Ну да, понятно. Она такая послушная дочь?

Мигель нахмурился, не глядя на собеседника. Что за допрос, каррамба! Впрочем, нужно понять и то, что со стороны многие вещи выглядят иначе.

— Я понимаю ваше беспокойство, дон Аугусто, но…

— Это не совсем мое беспокойство, дон Мигель.

— Я понимаю. Поэтому я и отвечаю на ваши вопросы, верно? Так вот, относительно Джоанны. Я хочу сказать, сеньориты Монсон… Дело обстоит так.

Я познакомился с нею, когда она кончала колледж. Тогда у нее был только патриотизм — ну, знаете, как бывает у наших подростков, — любимая родина, кетсаль, который не живет в клетке, и так далее. Все это выглядело у нее, конечно, невероятно наивно. В ее коллекции обожаемых национальных героев, например, рядом с Морасаном ухитрился сидеть Руфино Барриос. А начиналась эта коллекция, как полагается, с самого Текум-Умана, так что целый пантеон. Это одно. А второе — у нее был с детства один знакомый, приятель ее отца, который больше всего на свете ненавидел Убико — по каким-то личным мотивам или объективно, не знаю, — и от него она научилась ненавидеть диктатуру. Этот сеньор Кабрера, похоже на то, был для девочки, по существу, первым учителем, своего рода интеллектуальным наставником. Во всяком случае, книги для нее выбирал он. Ну вот… Это в какой-то степени объясняет, почему она так восторженно встретила октябрьскую революцию. По-детски, но восторженно. Ей было тогда тринадцать лет. В конце концов не обязательно нужно родиться в ранчо, чтобы сердцем чувствовать справедливость…

— Конечно, дон Мигель, кто же станет против этого возражать!

— Да… Ну, разумеется, тут уж Руфино Барриос получил отставку, и любимым героем стал профессор дон Хуан Хосе Аревало, — Мигель улыбнулся. — А отец все же оставался отцом, ей понадобилось еще много времени, чтобы с моей помощью разобраться во всем как полагается. Отца она любила да и сейчас любит, надо полагать. Тут уж ничего не поделаешь. И когда он сказал, что посылает ее в Колумбийский университет…

Мигель пожал плечами. Дон Аугусто слушал внимательно, повернув голову.

— Ну, вы сами понимаете, редко какая девушка откажется от возможности учиться за границей. Ей очень хотелось посмотреть Штаты. Я попробовал приводить разные соображения, но, честно говоря, особенно веских у меня не было. И получилось так, что Нью-Йорк пошел ей на пользу, потому что в университете она сразу оказалась в гуще политической эмиграции: с Кубы, из Никарагуа, из Доминиканской Республики… Так что, вы сами понимаете, Джоанна изучала там не только политэкономию и журналистику. Ну, а коррективы в ее образование вносил уже я.

— Ну, понятно, дон Мигель, на то вы и учитель, э? Так, так… Ну, а с самим Монсоном вам часто приходилось встречаться?