Юрий Слепухин - Джоанна Аларика

• Название: Джоанна Аларика
• Автор: Юрий Слепухин
• Жанр: Современная проза
• Год: 1962

Юрий Григорьевич Слепухин родился в 1926 году в городе Шахты Ростовской области. Детство провел на Северном Кавказе — Ростов, Пятигорск, Ставрополь. В 1942 году оказался в оккупации и был отправлен на работы в Германию.

После окончания войны, прожив два года в Бельгии, уехал в Аргентину. Там прожил десять лет, сменив много профессий, от художника-модельера до чернорабочего. В 1957 году вернулся в СССР, где полностью посвятил себя литературному труду.

В 1961 году в Ленинграде вышел роман Ю. Слепухина «У черты заката», написанный на аргентинском материале и отражающий сегодняшнее положение искусства на Западе. В настоящее время то же издательство, «Советский писатель», готовит к печати другой роман Ю. Слепухина — «Перекресток», посвященный жизни советской молодежи в канун Великой Отечественной войны.

Повесть «Джоанна Аларика» написана в 1957 году, сразу после возвращения Юрия Слепухина из Южной Америки. Первоначальный ее вариант был опубликован в 1958 году ленинградским журналом «Нева» под заглавием «Расскажи всем».

---

— Святая церковь, — подумав с минуту, тихо и отчетливо сказал падре Фелипе, — как вы все знаете, под страхом интердикции[22] запретила католикам вступать в синдикаты, организованные и руководимые атеистами. Более действенные меры являются пока преждевременными.

Джоанна подняла брови. «Более действенные меры»? Однако этот кура высказывается сегодня откровеннее, чем можно было ожидать… Да и вообще, что за нелепость?

— Разрешите задать вам один вопрос, реверендо падре,[23] —неожиданно для себя громко сказала Джоанна через весь стол; еще за секунду до этого она безуспешно пыталась убедить себя, что вмешиваться не стоит.

К ней сразу обернулись — отец, падре Фелипе, донья Констансия, почти все гости. Вмешательство девушки в мужской разговор было необычным явлением в этом обществе, и за столом сразу стало тихо.

— Я тебя слушаю, дочь моя, — ласково кивнул иезуит.

— Реверендо падре, — так же громко произнесла Джоанна, чувствуя, как вдруг заколотилось сердце, — меня несколько удивляет позиция святой церкви в этом вопросе. Поскольку аграрные синдикаты руководствуются в своей деятельности строго ограниченными целями социального характера, мне кажется, философские убеждения их руководителей, не играют ровно никакой роли. Что же касается этих целей, которые сводятся к поднятию жизненного стандарта основной массы населения Гватемалы, то меня удивляет тот факт, что святая церковь их не разделяет и даже считает нужным им противодействовать — вплоть до угрозы интердикции…

— Джоанна, перестань говорить глупости, — резко сказал дон Индалесио.

Дочь бросила на него быстрый взгляд, отметив заодно выражение ужаса, застывшее на окаменевшем лице тети Констансии, и упрямо продолжала:

— Я всегда считала, реверендо падре, что после опубликования энциклики «Рерум Новарум»[24] святая церковь изменила свое отношение к социальному прогрессу. В противном случае как можно объяснить возникновение христианского социализма?

Прежде чем падре Фелипе успел ответить, донья Констансия встала из-за стола вместе с другими дамами.

— Дружок, — тихо сказала она, подойдя к племяннице и наклонившись над ее ухом, — донья Эльвира и донья Магдалена хотят посмотреть модные журналы, которые ты мне привезла. Идем, дорогая, ты нам их покажешь…

— Вы же отлично знаете, тетя, — громко ответила Джоанна, не поддаваясь на уловку, — что они лежат в вашей комнате на столике. А мне их смотреть неинтересно, честное слово… Я ведь уже видела.

Тетя растерянно поморгала накрашенными ресницами и вместе с дамами покинула столовую.

— Простите, реверендо падре, нас прервали, — улыбнулась Джоанна.

— Видишь ли, дочь моя, — сказал иезуит, соединяя концы пальцев, — здесь прежде всего нужно разобраться в самом понятии «социальный прогресс». Церковь одобряет его постольку, поскольку улучшение условий труда и жизни смягчает человеческую душу, делает ее более восприимчивой к добру. Но когда прогресс из средства превращается в цель, в некую самодовлеющую ценность, когда во имя материальных благ из души человека искореняются элементарные правила морали…

— С этим нельзя не согласиться, — невежливо перебила его Джоанна. — За пять лет в Штатах я достаточно насмотрелась на общество, единственным моральным критерием которого является нажива. Но конкретно, реверендо падре, мы говорим о Гватемале. Какую реальную опасность духовного порядка усматриваете вы в том факте, что сегодня покупательная способность нашего народа выросла по сравнению с сорок третьим годом в четыре раза? Или в том, что в девять раз увеличилась сумма ассигнований на народное образование?

С того момента, когда Джоанна очертя голову кинулась в спор, в столовой воцарилось то неловкое и напряженное молчание, которое всегда овладевает обществом, присутствующим при завязке неизбежного скандала. Гости или сидели, не поднимая глаз от тарелок, всем своим видом показывая, что происходящее их не касается, или, напротив, с затаенным любопытством посматривали на дочь хозяина и на иезуита. Одна только Долорес Кинтана, ничего не заметив, продолжала оживленно рассказывать что-то своему соседу; тот, напряженно выпрямившись, слушал ее болтовню и то и дело бросал быстрые взгляды на Джоанну.

Когда та задала иезуиту свой последний вопрос, старый Орельяна возмущенно фыркнул и что-то невнятно пробормотал. Дон Индалесио, сидевший с багровыми пятнами на скулах, мрачно посмотрел на него исподлобья и еще резче забарабанил по столу короткими волосатыми пальцами. Сидящий рядом с ним падре Фелипе, от которого не укрылся этот взгляд, успокаивающим жестом прикоснулся к руке Монсона и через стол кротко улыбнулся Джоанне.

— Чтобы судить о возможных последствиях процесса, протекающего в нашей стране, необходимо прежде всего детально ознакомиться со всеми его симптомами. А тебе ведь известны далеко не все факты, дочь моя…

— Мне известно то, что в сорок третьем году жалованье народного учителя было меньше месячной суммы, полагающейся на содержание генеральской лошади, реверендо падре! И что пеон, получающий сейчас доллар в день, получал в то время двадцать пять центов. По-вашему, этих фактов недостаточно?

— О нет, дочь моя, — покачал головой иезуит, — эти факты еще ни о чем не говорят… Ты только что упомянула о Соединенных Штатах, и я хочу задать тебе один вопрос. Общий жизненный стандарт населения Штатов выше или ниже, чем у нас?

— Безусловно выше, — вызывающе ответила Джоанна, не заметив ловушки. — Мы слишком долго были экономической колонией, реверендо падре. В Римской империи жизненный стандарт римлян тоже был выше жизненного стандарта покоренных стран…

— В данном случае речь идет не об этом. Я хочу сказать, что Штаты достигли более высокого уровня экономического прогресса. А считаешь ли ты, что вместе с этим они стали государством, которое можно назвать морально здоровым?

— Нет, но…

Иезуит великодушно помолчал, предоставляя оппонентке возможность обдумать ответ, и продолжал:

— В том-то и дело, дочь моя, что страна может погибнуть духовно, процветая в то же время экономически. И твои примеры с пеонами и учителями вовсе не свидетельствуют о том, что у нас все обстоит благополучно. Ты еще слишком молода, дочь моя… Кроме того, ты только вчера вернулась в страну. Это слишком короткий срок для того, чтобы правильно понять все, что здесь происходит. Поживи, осмотрись, и ты сама поймешь ошибочность своих преждевременных суждений…

Джоанна сидела, кусая губы. Ловко он ее поддел, ничего не скажешь!

— Надеюсь, это послужит тебе уроком, — сурово заметил отец, — и отучит от споров о вещах, в которых ты не разбираешься.

— Не огорчайтесь, дон Индалесио, — вкрадчиво сказал падре Фелипе, — ваша дочь просто заблуждается, это ведь свойственно юности. Кто из нас не заблуждался в свое время?

— Это не аргумент, реверендо падре! — вспыхнула Джоанна. — В любом споре каждый из противников считает другого заблуждающимся…

Иезуит вздохнул.

— Ну, если ты, дочь моя, в свои двадцать три года можешь считать себя единственно правой, а заблуждающимися всех остальных — твоего отца, всех его уважаемых друзей, которых ты видишь за этим столом, то… — Он театральным жестом развел рукава сутаны и склонил голову набок. — …То где же тогда скромность, первая добродетель всякой молодой девушки?

Леокадия Ордоньо коротко рассмеялась и метнула на Джоанну злорадный взгляд. Вот именно, где же скромность? Так ей и надо, этой гордячке Монсон, за смазливую рожицу, за богатство, за университетский диплом с отличием, за вечерний туалет от Сакса…

— Простите ее, падре, — хмуро сказал дон Индалесио. — Джоанна, еще раз прошу тебя прекратить этот спор. Выпьем, друзья!

Джоанна чувствовала, что готова расплакаться от досады. Как она позволила себе ввязаться в спор? Девчонка, просто девчонка! Вполне заслужившая, чтобы ее высекли. В другой раз будете умнее, мисс Монсон… если вы вообще способны когда-нибудь поумнеть.

Высокий растрепанный человек поднялся за столом и, пошатываясь, высоко поднял бокал.

— Здоровье и деньги! — провозгласил он хриплым голосом старого алкоголика. — И время, чтобы ими пользоваться! У нас-то его уже не так много, а вот у нее…

Расплескивая вино, он ткнул бокалом в направлении Джоанны.

— У нее, говорю, все впереди. Салюд, Хуанита!

Джоанна благодарно улыбнулась, в свою очередь подняв бокал и прикоснувшись губами к его краю. Ей было очень приятно, что дон Руфино Кабрера назвал ее по-испански, как всегда называла няня, старая негритянка Селестина, до самой смерти так и не сумевшая привыкнуть к иностранному имени своей воспитанницы.