Юлия Нестеренко - «Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

• Название: «Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков
• Автор: Юлия Нестеренко
• Издательство: Яуза: Эксмо
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-56629-7

Кровавое лето 1942 года. В то время как Вермахт рвется на Кавказ, к грозненской нефти, в тылу Красной Армии готовится антисоветское восстание и свирепствуют банды абреков, во главе которых зачастую стоят бывшие партийные работники и даже «оборотни в погонах». Для связи с националистическим подпольем и ведения подрывной деятельности Абвер забрасывает в Чечню диверсионные спецподразделения, которым противостоит 141-й горнострелковый полк НКВД Лучшие «волкодавы» Берии решают создать ложный отряд, выдав себя за немецких парашютистов, и начать масштабную радиоигру с целью дезинформации Абвера и ликвидации бандподполья…

Советская контрразведка против вражеских агентов и «пятой колонны»! Истребительные батальоны НКВД против гитлеровского Sonderverband Bergmann (отряда особого назначения «Горец»), Чекисты против немецких диверсантов и местных бандитов. Первый роман об оперативниках НКВД в Чечне, основанный на реальных событиях.

---

— «Нормальная» — это какая? — уточняю я. — Четыре гражданских костюма, да еще подходящих размеров, взять неоткуда. Но зато у нашего каптенармуса есть новенькие комплекты хэбэ.

Притаскиваю со склада четыре комплекта красноармейской формы, естественно, без знаков различия.

Ростоцкий надевает русскую форму с удовольствием, даже вертится перед зеркалом. Димпер-Шаламов одевается привычно, он ведь начинал службу в нашей армии.

Даже Пауль уже особых фокусов не выкидывает. Только скроил гнусную рожу перед зеркалом и показал тельмановское приветствие «Рот Фронт». Гюнтер хотел дать ему по шее, но шутник увернулся и спрятался за мою спину.

Ну, вот все готовы. Переоделись, такое впечатление, будто «сбросили лягушачью шкурку», как в сказке, и стали людьми. Сжечь бы эту самую шкурку, но даже в сказке волевые методы до добра не довели.

Час езды по разбитой горной дороге, еще полчаса по равнине, и наша полуторка подъезжает к окраине города. Всюду видны следы ужасного пожара.

Вспоминаю свои впечатления о первом массированном налете немецкой авиации на Грозный.

Около пяти вечера заревел сигнал воздушной тревоги, затем мы услышали натужный гул моторов. С юга-запада, под углом к Старопромысловскому шоссе, подходили несколько десятков бомбардировщиков «Юнкерсов» и «Мессершмиттов» — истребителей прикрытия. Захлопали выстрелы наших зениток, но все же большей части вражеских самолетов удалось прорваться к окраине города. На подходе к цели они разделились. Первая пара сначала круто взмыла вверх, а затем начала пикировать на заводские корпуса, следом за ней маневр повторили остальные. От их брюха отделились черные точки авиабомб.

Нефтяные промыслы превратились в море огня. Горело все: огромные открытые хранилища с сырой нефтью, цеха, мастерские, склады и даже сама земля, годами впитывавшая нефтепродукты. С адским грохотом взрывались многотонные резервуары с бензином и керосином. Это случилось около пяти часов вечера, то есть во время пересменки. Я думаю, время было выбрано не случайно, ведь именно в этот час на заводе сосредоточивается максимальное число рабочих, поэтому число жертв бомбардировки резко возросло.

С севера появились наши истребители, их было меньше, чем немцев, но сталинские соколы отважно вступили в бой. Несколько вражеских самолетов были подбиты и врезались в землю. Нервы у их оставшихся в живых коллег не выдержали, они спешно сбросили оставшиеся бомбы куда придется и ретировались восвояси. Благодаря отваге наших летчиков и зенитчиков часть германских стервятников не вернулась на свой аэродром.

Огонь тушили все: и городские пожарные команды, и воинские части. Но унять разбушевавшуюся стихию было невозможно. Густой черный дым окутал город, закрыв солнце, его шлейф достиг даже Гудермеса, находившегося в 40 км от Грозного. Огонь погас только через несколько дней.

Наша машина ехала по свежему пожарищу, выглядевшему как картины Дантова ада. Вокруг громоздились взорванные нефтебаки, исковерканные, выгнутые невообразимой силой в жарком пламени металлоконструкции, в воздухе витал неистребимый запах гари, даже почва была покрыта остекленевшей от высокой температуры коркой. Пустыми глазницами окон глядели почерневшие от копоти полуразрушенные корпуса зданий. Черными обгоревшими скелетами стояли вдоль дороги деревья.

Ребята были потрясены масштабами разрушений. Всем троим Грозный почти родной. Пауль и Алеша провели здесь детство, а Крис юность. Все трое помнят красивейший южный город, утопающий в зелени садов. А что с ним стало после налетов фашистской авиации! Пусть ощутят свою вину, возможно, их донесения тоже наводили самолеты на цели.

— Не ваши ли донесения наводили самолеты на цель? — обвиняющим тоном говорит Чермоев.

— Никаких донесений не нужно было. Цели назначали по воздушным фотографиям даже для ночных бомбардировок. Грозный бомбили днем, — пытается оправдаться Гюнтер.

Рассказывает рядовой Гроне:

— Говорим о судьбе некоторых общих заводских знакомых. Боже мой, я-то думал, что гражданское население эвакуировано из города. Оказывается, наше люфтваффе бомбит не только заводы, но и жилые кварталы. Разбомбили дом в Заводском районе, где мы раньше жили. И дом напротив.

Скорбно стоим во дворе около нашего разрушенного дома.

— А помнишь?! Помнишь, как в этом дворе звучали наши детские голоса, звонко стучал футбольный мяч и азартные крики девчонок-болельщиц? А как по вечерам под старым тутовником на скамейке играл на аккордеоне и пел дядя Коля?

— Помню. На Рыжего, что у нас вратарем был, похоронку еще той осенью прислали. Шурка без вести пропал в первые дни войны.

— Может, не убит, а в плену? Есть надежда…

А Сергей продолжает медленно ронять горькие слова, словно гвозди в крышку гроба вбивает: «Ерофеевых всю семью — при бомбежке накрыло… Из Масловых только Дашутку вынули из-под развалин. На второй день в госпитале умерла. И дядя Коля из второго подъезда…

От развалин нашего дома движемся к центру города. Слава богу, церковь Михаила Архангела цела. Ее белые стены и аквамариновые купола высятся среди руин. В тишине раздаются мерные удары ее колокола, словно погребальный звон по погибшим.

Рассказывает старшина Нестеренко:

— В комсомоле нас воспитывали как атеистов, но тут я чувствую, как колокольный звон проникает мне в самое сердце. Сняв шапку, Ростоцкий истово крестится, глядя на купола.

— Зайдем в церковь, — предлагает он всем.

— Но… мы как бы не вашей веры, — мнется Гюнтер.

— Ничего, БОГ — он для всех один, — веско отвечает Алеша. — Это люди придумали молиться ему по-разному.

Благоговейно, гуськом входим внутрь храма. Полумрак, густой запах ладана и горящих свечей, строгие скорбные лики православных святых на стенах. Сгорбленные бабульки, закутанные в черные платки до самых глаз, удивленно взирают на компанию молодых людей.

Пауль берет несколько свечей, зажигает их от лампадки и ставит перед самой большой иконой. Костя-Кристиан подсказывает ему русские слова: «За упокой души рабов божьих Григория, Семена, Дарьи, Николая… Артура…»

— А можно мне помолиться на немецком языке? Я лютеранин, — шепотом спрашивает у Леши Гюнтер.

— Бог слышит не слова, а язык души.

Они стоят рядом перед одной иконой: сын белого офицера и немецкий фельдфебель.

Их головы опущены, губы шевелятся. О чем они говорили с Богом в эти минуты?

Молили отпустить грехи, просили благословения?

Позже Алеша признался мне, что примерно так оно и было: он испрашивал у Христа разрешения на сотрудничество с безбожниками-коммунистами.

После идем на кладбище, чтобы разыскать могилу деда Ростоцкого — казачьего полковника. Еле находим ее среди обилия совсем свежих могил. Здесь похоронены жертвы вражеских бомбардировок. На нескольких замечаем дату 1941–1942. «Одна из бомб попала в ясли, некоторых малышей спасти не удалось», — скорбно объясняет Владимир.

Рассказывает рядовой Гроне:

— Вы представляете, каково это — чувствовать себя убийцей невинных младенцев?! Конечно, не я сидел в кабине того бомбардировщика. Ни я сам, ни мои товарищи (клянусь честью!) ни разу не подняли руку на беззащитную женщину, старика или ребенка. Мы не насиловали, не пытали, не вешали, не жгли деревни. Но это делали солдаты в одной с нами вермахтовской форме. Или местные бандиты оружием, которое мы им привезли.

Господи, прости нас! Мы родились не в той стране и не в то время. Мы не вольны выбирать место своего рождения. Но мы вольны выбирать путь, по которому идем. И вольны покаяться в своих грехах или грешить дальше.

На обратном пути Сергей предлагает заехать к его матери и сестре, они уехали от бомбежек Грозного в село, находящееся буквально рядом с нашей крепостью. Тетя Тося работает на фельдшерском пункте, дочка ей помогает.

Рассказывает старшина Нестеренко:

— Хочу пригласить друга детства к себе домой, показать матери и сестре, но он вдруг упирается: «Не пойду. Мне стыдно. Что я им расскажу о себе?» Почему-то особенно стесняется мою младшую сестренку.

— Ну, давай я скажу, что ты немецкий коммунист, добровольно перешел на нашу сторону и выполняешь важное задание в разведке.

Его глаза загораются: «Точно, Гуле это понравится!»

Он видел у меня ее фотографию. Влюбился, что ли? Вспоминаю, что он еще в детстве трепетно относился к малютке Гулико.

Заезжаем в село, но сестра на дежурстве, дома одна мать. Конечно, ей врать в глаза мы не могли и рассказали всю правду.

Они стояли в полутемной кухне, на фоне заклеенных крест-накрест оконных стекол: мать погибшего советского солдата и пленный солдат фашистской армии. Пауль встал перед ней на колени и плакал, просил прощения за Сему. Она тоже плакала, называла его сыночком Павликом, гладила его светлые вихры, а он ловил и целовал ее руки.