Юлия Нестеренко - «Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

• Название: «Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков
• Автор: Юлия Нестеренко
• Издательство: Яуза: Эксмо
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-56629-7

Кровавое лето 1942 года. В то время как Вермахт рвется на Кавказ, к грозненской нефти, в тылу Красной Армии готовится антисоветское восстание и свирепствуют банды абреков, во главе которых зачастую стоят бывшие партийные работники и даже «оборотни в погонах». Для связи с националистическим подпольем и ведения подрывной деятельности Абвер забрасывает в Чечню диверсионные спецподразделения, которым противостоит 141-й горнострелковый полк НКВД Лучшие «волкодавы» Берии решают создать ложный отряд, выдав себя за немецких парашютистов, и начать масштабную радиоигру с целью дезинформации Абвера и ликвидации бандподполья…

Советская контрразведка против вражеских агентов и «пятой колонны»! Истребительные батальоны НКВД против гитлеровского Sonderverband Bergmann (отряда особого назначения «Горец»), Чекисты против немецких диверсантов и местных бандитов. Первый роман об оперативниках НКВД в Чечне, основанный на реальных событиях.

---

Черт его знает, какая буря поднялась у меня в душе после этого разговора! Я со злостью швырнул злополучный эсэсовский кинжал в ближайшее дерево, вонзившись на половину лезвия, он застыл, тускло сверкая в лучах холодного зимнего солнца. На лезвии горели готические буквы «…Heisst Treue».

— Этот наци хотел убить меня этим кинжалом! И убил бы без сожаления, если бы я не оказался сильнее его.

— Пауль, помнишь, я говорил тебе о рассказах моего отца о стычках между правыми и левыми группировками в период между окончанием Первой мировой войны и приходом Гитлера к власти?! Мордобои тогда были обычным делом: текла кровь; были раненые и даже убитые. Немцы дрались с немцами, штурмовики и красные бригады… Большевики именно этого и добиваются…

— Хансен, прекращай эти разговоры! — замахал на него Димпер. — Ты хочешь, чтобы нас всех расстреляли?

— Нет, просто я хочу, чтоб вы не попадались так легко на удочку красной пропаганды.

— Кстати, насчет пропаганды. Петров показывал мне номер местной газеты «Грозненский рабочий», где описана героическая операция НКВД по обезвреживанию десанта и живописно описываются зверства фашистов, — сказал я.

— Ну конечно, им нужны эти жестокие сцены, чтоб русские солдаты злее воевали! И, наверное, опять пишут про варварские бомбардировки города? Пауль, я прекрасно понимаю твои чувства при виде вашего разбомбленного дома, но, клянусь, я летчик бомбардировочной авиации, и командир эскадрильи не отдавал нам приказ бросать бомбы на жилые кварталы. Но с высоты 2000–3000 метров трудно попадать в цель ограниченного распространения, особенно если тебя атакует вражеский истребитель!

Бог знает, до чего бы мы еще договорились, но внезапно подошел Петров, который, по счастью, услыхал только конец последней фразы.

— Что тут за сборище? — подозрительно спросил он. — Хансен опять утверждает, что в люфтваффе служат одни ангелы с непорочно белыми крыльями?!

И майор начал нам рассказывать, как «Мессершмитты» обстреливали с воздуха санитарные машины.

Но Хансен все-таки умудрился перебить его!

— Когда «Мессершмитт» на скорости 300–400 километров в час несется вдоль шоссе, по которому двигается колонна автомобилей, тогда меткость огня настолько низка, что отсортировать санитарные от военных машин абсолютно невозможно! — встрял он.

Майор НКВД Петров буквально обалдел от такой наглости военнопленного, что дало Курту возможность закончить свою мысль:

— Случайное попадание снаряда не исключено, когда санитарные машины едут в одной колонне с боевыми. Если по дороге ехала одиночная санитарная машина, то по ней никогда не стреляли.

Некоторое время майор озлобленно взирал на летчика, решая, что же с ним сделать. Димпер аж замер от нехороших предчувствий, он помнил, какие оплеухи доставались ему и за меньшие возражения. А Курт спокойно и с сознанием собственной правоты таращился на русского. Видимо, он еще не до конца осознал свое бесправное положение военнопленного или уж действительно был таким упорным правдолюбцем — кто его знает. По крайней мере, на всех нас слова и поведение нашего камерада произвело нужное впечатление. Я видел, что Петрову очень хочется проучить строптивого немца, но ударить его он не решился — приказ Лагодинского строго запрещал физические расправы.

— Ну, вот вы сами хоть один такой случай видели? — вопрошал у него летчик, упорно продолжая гнуть свою линию.

— Ну, не видел! Зато в газетах читал, что творят ваши фашистские изверги! — буркнул майор.

— Вот именно, в газетах! У нас тоже послушаешь Вохеншау…

— Ты что же, хочешь сказать, что все, о чем рассказывают наши советские газеты, неправда?!

— Господин майор, — попытался разрядить обстановку я, — может, какой-то один хулиган из люфтваффе когда-то и сделал нечто подобное. Но поверьте, большинство в немецкой армии воюют как честные бойцы. У нас в роте тоже были двое выродков, Хешке и Хайнц, но остальные-то были нормальные! Никто из нас не обижал мирное население на оккупированной территории! Вы называете нас насильниками и грабителями, но солдатам вермахта запрещали мародерство. А за изнасилование женщины вообще полагался расстрел!

— Конечно! Вон Эренбург пишет, что делают с евреями!

— А зачем Эренбург пишет, что у немцев зверство и садизм в крови?! Наши камерады не творили жестокостей по собственной инициативе, из хулиганства, как это описывается во многих репортажах с освобожденных территорий.

— Ну, просто отличные парни! — съязвил Петров. — у меня и без вас после вчерашней выпивки голова трещит, и во рту словно кошки нагадили, а тут еще фрицы со своими спорами!

Майор еще раз окинул нашу компанию не обещающим ничего хорошего взглядом и пошел к Никитичне за самогоном на опохмелку. Впоследствии он еще припомнил нам с Куртом этот спор.

Рассказывает старшина Нестеренко:

22 декабря, приехавший на несколько дней из Грозного, Лагодинский устроил для всех членов нашего отряда собрание, плавно перешедшее в грандиозную попойку. Конечно, прежде всего мы подняли тост за товарища Сталина, затем за Победу, не забыли помянуть павших.

Полковник отдельным тостом поблагодарил за проявленный героизм наших немецких товарищей и сказал, что они как настоящие интернационалисты влились в дело борьбы против фашизма. Лев Давидович также сообщил всем советским членам отряда, что мы будем представлены к наградам. Паулю, чью смелость он превозносил особенно высоко, пообещал «отпуск домой», что означало в семью Нестеренко, ведь моя мать давно называла его сыном, а я после боя в Итум-Кале назвал его своим младшим братом, так как Гроне фактически второй раз спас мне жизнь. Пауль попросил отпустить с ним хотя бы на католическое Рождество и остальных немцев, полковник согласился отпустить всех, кроме Курта, сославшись на то, что летчик не член отряда.

И вот, свежевыбритые и в начищенных до блеска сапогах, я и Пауль отправились в село. Правда, «свежевыбритые» про Пауля очень сильно сказано, я сначала даже бритву не хотел ему давать скоблить этот мяконький белый пушок на его щеках и верхней губе. Молокосос ведь еще, а туда же — мужика из себя корчит. Даже курить не умеет, недавно свернул ему для смеха козью ножку из махорки, так он после первой же затяжки чуть не задохнулся от кашля, и слезы на глазах. Умора! Верно Чермоев тогда сказал: «Что русскому хорошо, то немцу смерть». Ну, вот пожалуйста, Пауль слепил снежок и швырнул его в меня! Как будто детство в нем еще не отыграло!

Рассказывает рядовой Гроне:

— Но вот пришли в село: приземистые саманные домики с соломенными крышами лепились по пологому склону; окруженные плетнями огороды с торчащими из-под снега будыльями кукурузных стеблей спускались почти к самому бepeгy бурной, а потому даже в сильные морозы не замерзающей речушки. Из труб к зимнему блекло-голубому небу тянулись струйки дыма, хрипло брехали собаки и звонко перекликались с разных дворов петухи. С трудом открыв засыпанную снегом калитку, мы вошли во двор и постучали в крохотное, покрытое морозным узором окошко. Полотняная, вышитая крестиком занавеска на окне отодвинулась, и за ней мелькнули радостно-удивленные женское и девичье лица.

Тетя Тося, выскочив на порог дома, сначала порывисто обняла Сергея, затем меня.

— Сыночки, как я рада, что вы оба живы! — с чувством воскликнула она и утерла слезу.

Гулико кинулась сначала на шею брату, потом нерешительно глянула на меня.

— Да уж обними нашего героя! — поощрительно усмехнулся брат. — Видела бы ты, как он врукопашную сошелся с фашистом, как они лихо дрались! И Пауль молодец — ножом его!

— Здорово! — восхитилась Гуля, но я видел, как ее мать покачала головой.

Серый даже подтолкнул меня к сестре, и я смущенно, потому что на глазах у него, неловко обнял Гулю и по-родственному поцеловал ее в зардевшуюся щечку. Тогда она тоже, озорно взглянув на брата, покрепче обняла меня и, поднявшись на носочки, по русскому обычаю троекратно звонко чмокнула в обе щеки. Вот это да! О таком подарке на Рождество я даже мечтать не мог!

Скинув на пороге сапоги и шинели, мы прошли в жарко натопленную и довольно просторную горницу. На беленых стенах висели пожелтевшие фотографии многочисленной родни: усатые мужчины в буденовках или горских папахах, женщины в казачьей одежде с детишками на руках. В углу стояла главная драгоценность семьи — купленная еще до революции ножная швейная машинка «Зингер»; чисто выскобленные деревянные полы прикрывали полосатые домотканые половики. За занавешенным дверным проемом располагалась тесная спаленка с металлической кроватью и горкой заботливо вышитых девичьими руками подушек В красном углу висела икона с тлеющей лампадкой. «Мать все еще молится Богу, пережитки прошлого», — прокомментировал Сергей.