Валентин Черных - Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник

• Название: Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник
• Автор: Валентин Черных
• Издательство: Азбука
• Жанр: Современная проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7684-0621-2

Красивая, умная, с настороженным взглядом, всегда готовая к отпору… Такой сделали современную женщину мужчины.

---

Я о ней знал уже много. Аналитический центр сработал, как всегда, четко. Оператор вывел на дисплей файл «кино», в котором были десятки тысяч фамилий, Институт кинематографии, киноведческий факультет. По ее фамилии узнали, с кем она была связана, с кем училась, о ком писала. Аналитикам повезло — именно вчера собирался ее бывший курс. Мать одной из ее однокурсниц была подругой нашего старого агента. В сфере искусства работать легко — все про всех и про все знают, все дружат или ненавидят друг друга, потому что все они реальные конкуренты. Надо только уметь спросить и сказать, например, что этот актер — замечательный, и вам тут же докажут, в зависимости от взаимоотношений, что он абсолютное говно или, наоборот, гений.

К полуночи я знал и о ее матери-инвалиде, и о ее Хренове, которого увела лучшая подруга, и о том, что издательство, в котором она работала, вряд ли просуществует больше трех месяцев и она практически безработная, и что она умна, иронична и даже злобна — мне факсом передали одну из ее статей, — и что она переспала с начальником отдела вооружения издательства, но постоянного любовника в данный момент не имеет.

Она говорила и слушала, как Татьяна, не глядя на собеседника, — может быть, оттого, что приходилось смотреть сверху вниз, но, если ее что-то настораживало или было непонятно, она смотрела в глаза и задавала вопрос.

Она и сидела, как Татьяна, не думая о своих коленках, расставив ноги, как удобнее. И курила так же быстро и жадно, но дешевые сигареты. Татьяна курила только американские, я заказывал сразу сотню блоков через Финляндию, тогда американские сигареты были проблемой. Я привык к запаху вирджинского табака, а сигареты редакторши были набиты плохим корейским или молдавским табаком.

— Вы считаете себя везучим? — спросила она.

— Расчетливым.

Так оно и было. Я был расчетливым с детства. Я знал все проходы между домами, все тупики, потому что, если врагов было больше числом и побить их не удавалось, надо было быстро отступить, перевести их на свою территорию, где заранее были припрятаны железные прутья, ломы, топоры, которые мы снимали с противопожарных щитов. Меня уже лет с четырнадцати бросали в драке против самых сильных, и я привык, что, если не справлюсь я, не справится никто.

И потом, когда я начал работать в разведке, где тоже не было снисхождения к слабым, я увидел, что разведка работала по принципам дворовой шпаны: взять верх любой ценой — кулаком, кастетом, заточкой.

В американских фильмах благородный герой никогда не стреляет первым, но война не кино, на войне стреляют из засады, из укрытия и убивают, иногда опережая на доли секунды. Не убьешь ты, убьют тебя.

Завтра она наверняка задаст вопрос: скольких я убил лично? И что я чувствовал, когда убил первого человека? Ей хотелось спросить об этом уже сегодня, поэтому я резко закончил разговор. Я пока не знал, насколько я буду откровенен, не исключено ведь, что книга выйдет при моей жизни. Я никогда не подсчитывал, скольких я убил. Это как с женщинами. Всегда помнишь первую, которая тебе отдалась или ты ее взял, и самую необычную, чем-то поразившую тебя. Я запомнил глубокие шрамы на ягодицах моей однодневной любовницы, это были шрамы от ножа, месть, вероятнее всего, женщины.

Что же, я расскажу, как убил первого человека, это ей вряд ли понравится, но я и не собирался ей нравиться. У меня с ней ничего не будет, слишком велика разница в возрасте, к тому же я ее раздражал. Жаль, что она похожа на Татьяну, на лучшую мою женщину. Я и женился на ней, бросив свою первую жену, потому что Татьяна не была похожа ни на одну из тех женщин, которых я знал до нее и после нее.

Вдовцом я стал в пятьдесят лет, в возрасте, когда еще чувствуешь себя мужчиной четыре раза в неделю как минимум.

Еще при Татьяне я заметил Ольгу, жену советника из МИДа. Она жила этажом выше. Советник, рыхлый, средних лет мужик, после Женевы должен был пробыть на родине три года, чтобы получить новое назначение на работу за рубежом. Но что-то у него не заладилось, и он продолжал ходить на службу в высотку на Смоленской за весьма скромную зарплату. Ольга уже потратила накопленные доллары и продала японскую аппаратуру. Она почтительно здоровалась со мной, зная о моих генеральских звездах и догадываясь о характере работы.

Как-то я увидел ее в ювелирном магазине на Арбате. Она рассматривала изумрудную черепашку в золотой оправе. Я стоял у соседнего прилавка и видел, как ее пальцы нежно гладили мерцающий панцирь, прикладывали его к коричневому жакету. На коричневом зеленое с золотым привлекало внимание. Вдохнув, она положила черепашку в коробочку и ушла.

Я хорошо знал таких женщин. После нескольких лет жизни за рубежом возвращение в Москву они воспринимали почти как катастрофу. Очереди в магазинах — мидовский буфет не мог обеспечить полностью, — грязь и хамство на улицах… Жена одного из моих сотрудников после приезда из Парижа перестала выходить из квартиры, потому что каждый выход заканчивался нервным срывом.

Ольга начала преподавать английский язык в средней школе, но через месяц ушла — она не могла вставать так рано, чтобы не опаздывать на занятия в девять утра.

На следующий день после того, как я увидел ее в ювелирном магазине, я позвонил в дверь ее квартиры. Она открыла дверь еще сонная, запахивая полы халата. Я извинился и протянул коробочку. Она достала черепашку и выдохнула, как выдыхают женщины перед тем, как войти в холодную воду.

— Откуда вы узнали?

— Я умею угадывать желания.

— Я тоже.

Это означало, что мы договорились. Требовались только уточнения.

— Я вас приглашаю в гости.

— Когда? — спросила она.

— Я люблю утренних гостей.

— Я тоже. — Она улыбнулась.

— Значит, завтра в восемь сорок пять.

— Замечательно. — Она рассмеялась. Советник уезжал всегда в восемь тридцать, за ним присылали служебную машину.

На следующее утро Ольга позвонила в дверь ровно в восемь сорок пять. Она сбросила шубу и оказалась в ночной рубашке.

— Я уже приняла душ, — предупредила она и прошла в спальню.

В конце месяца я выдал ей денег ровно вдвое больше, чем месячная зарплата советника. Она меня расцеловала.

После гибели Татьяны не появилось женщины, которую бы я любил. Одноразовую любовь я покупал за деньги.

Сейчас я пользовался услугами сорокалетней медсестры Веры. Как многие одинокие женщины, боясь болезней, она энергично заботилась о своем теле: лыжи зимой, велосипед летом. Вера выделила мне понедельник, и я платил ей пятьдесят долларов за приход. Во вторник к ней приходил пенсионер помоложе меня, бывший начальник тыла одного из военных округов. В среду приезжал руководитель департамента здравоохранения, в недавнем прошлом тоже генерал медицинской службы. Вера работала в военном госпитале, а генералам, по-видимому, нравились спортивные блондинки.

В четверг она принимала молодого мужика, очень раскормленного, он приезжал с охраной. По-видимому, у него были проблемы с потенцией, а Вера могла поднять все, что должно подниматься.

В пятницу у нее был банный день. Она стирала, убирала квартиру, готовила. На субботу и воскресенье из Сергиева Посада к ней приезжал стандартно одетый сорокалетний мужик, которого она или любила, или хотела женить на себе. Она не была проституткой, пять дней в неделю она работала в госпитале и принимала у себя только по вечерам. Эти приемы на дому вполне подходили под понятие частной практики. И она свою медицинскую работу выполняла вполне профессионально, потому что трое ее клиентов были старики и один молодой — импотент.

Год назад я заболел. Вероятно, все-таки сказался Чернобыль. Меня вызвали в управление через сутки после взрыва реактора. Через два часа я был в Киеве. Я очень хорошо знал по испытаниям атомных бомб, что такое радиация. К тому же в Главном управлении велась статистика. Я знал, что солдаты, которые сбрасывают графит с крыши реактора, проживут не больше трех месяцев. Для себя лично я принял все меры защиты и получил не много рентгенов, но, по-видимому, сказались предыдущие испытания, и мой генетический код дал сбой через девять лет.

В госпитале мне гарантировали еще десять лет, что меня даже развеселило. В моем возрасте сам Господь Бог, если бы он давал гарантии, не дал бы мне больше чем полгода. Зная, что в нашей медицине не принято говорить правду пациентам, я поехал в Швейцарию и прошел там обследование. Трезвые швейцарцы поставили передо мной дилемму: операция сразу, без гарантии, что я перенесу наркоз при таком состоянии моего сердца, или конец через год.

— Только год? — спросил я.

— Плюс-минус месяц.

— А если операция пройдет благополучно, на сколько я могу рассчитывать?

— Если будете лечиться в нашей клинике, то еще на четыре года. — И добавил: — Четыре года — это очень много, это почти тысяча пятьсот дней. Мы знаем, что вы воевали. По времени — это целая война. А вы, наверное, помните каждый день на войне.