Люк Райнхарт - ДайсМен или человек жребия

• Название: ДайсМен или человек жребия
• Автор: Люк Райнхарт
• Издательство: СОФИЯ
• Жанр: Психология
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-91250-824-0

Безбашенная книга и потрясающая пародия на психоанализ, «Дайсмен» увлекателен, насмешлив и шокирующ, настоящий диверсант в тылу американской поп-культуры. В общем — самый культовый бестселлер наших дней.

Одолеваемый депрессией психоаналитик Люк Райнхарт живет с женой и двумя детьми в Манхэттене. Восточная и западная философии с их тщетой объять смысл и бессмысленность его уже просто бесят. Однажды он рискнул доверить игральному кубику выбор своих поступков — и вскоре понял: единственный путь спасения души — позволить все решать жребию. Катясь, как кубик, сквозь секс и психотерапию, Люк распространяет новую религию, забавно сочетая проповеднический пыл и собственную развращенность, ставя дыбом и свою жизнь, и мир вокруг.

---

— Ку-ка-ре-ку! Пора вставать!

Как правило, мы вставали. Иногда, если у меня не было пациента, назначенного на девять, мы увлекаем Ларри идеей приготовить завтрак себе и сестре. Он делает это с радостью, но звон разбитой посуды или, наоборот, подозрительная тишина на кухне лишает нас удовольствия от нескольких дополнительных минут в постели. Согласитесь, трудно получать чувственное наслаждение, будучи уверенным, что на кухне пожар. В то утро Лил сразу встала, благопристойно повернувшись к детям спиной, накинула тонкую ночную рубашку, которая, может быть, и скрывала ее прелести от детей, но моему воображению не оставляла ничего. Еще сонная, она поплелась готовить завтрак.

Здесь уместно отметить, что Лил — высокая и очень стройная, с острыми локтями, ушами, носом, зубами и (образно говоря) языком, но мягкими и округлыми грудью, ягодицами и бедрами. Все считают ее красавицей. Она натуральная блондинка с волнистыми волосами и царственной осанкой. Но ее хорошенькое личико имеет странно эльфийское выражение, которое я бы описал как мышиное, но только тогда вы представите ее с красными глазами-бусинками, а у нее на самом деле голубые глаза-бусинки. Кроме того, мыши редко бывают гибкими тонкими существами пяти футов десяти дюймов ростом[11] и, в отличие от Лил, редко нападают на мужчин. Тем не менее ее миловидное личико у некоторых созерцателей вызывает образ мыши — бесспорно красивой, но мыши. Когда в период ухаживания я упомянул об этом феномене, это обошлось мне в четыре недели полного сексуального воздержания. Короче, друзья мои, пусть эта мышиная аналогия останется строго между нами.

Юная Эви, болтая что-то на ходу, ускакала за матерью на кухню, но Ларри остался лежать, развалившись рядом со мной на нашей широченной кровати. Он придерживался мнения, что постель достаточно широка, чтобы вместить всех членов семьи, и его возмущал явно лицемерный аргумент Лил, будто Мамочка и Папочка такие большие, что им требуется вся кровать целиком. Его нынешняя стратегия заключалась в том, чтобы валяться в постели, пока на ней не останется ни одного взрослого; только тогда он удалялся с триумфом победителя.

— Пора вставать. Люк, — возвестил он тихо и сурово, как врач, сообщающий пациенту, что ногу, к сожалению, придется ампутировать.

— Еще нет восьми, — сказал я.

— Н-н-н-н-н-н, — сказал он и молча указал на часы на комоде.

Я взглянул на часы.

— Без двадцати пяти шесть, — сказал я и повернулся на бок. Но уже через несколько секунд почувствовал, как он тычет мне в лоб кулаком.

— Надень очки, — сказал он, — и посмотри. Я посмотрел.

— Ты перевел стрелки, пока я не видел, — сказал я и повернулся на другой бок.

Ларри снова забрался в постель и начал — я уверен, без всякого злого умысла — скакать и что-то напевать.

И тут я в порыве иррациональной ярости, известной всякому родителю, вдруг заорал:

— ВОН ОТСЮДА!

Секунд тринадцать после того, как Ларри убежал на кухню, я лежал в постели относительно удовлетворенный. Я слышал нескончаемый щебет Эви, время от времени прерываемый окриками Лил, а снизу с улиц Манхэттена доносились непрерывные трели автомобильных гудков. Эта тринадцатисекундная вовлеченность в чувственное переживание была прекрасной; затем я начал думать, и день мой накрылся.

Я думал о двух утренних пациентах, о ланче с доктором Экштейном и доктором Феллони, о книге по садизму, над которой я должен был работать, о детях, о Лилиан: мне стало скучно. Уже в течение нескольких месяцев, через десять-пятнадцать секунд после окончания полиморфной перверсии и пока я не засыпал ночью или не начинал очередной сеанс полиморфной перверсии, меня не покидало чувство подавленности, будто я бегу вверх по эскалатору, который движется вниз. «Куда и почему, — как сказал однажды генерал Эйзенхауэр, — подевались радости жизни?» Или как однажды выразился Берт Ланкастер: «Почему наши пальцы перестают чувствовать волокна древесины, холод стали, жар солнца, плоть женщины?»

— ЗАВТРАК, ПАПА!

— ЯИЧНИЦА, милый.

Я встал, сунул ноги в шлепанцы тринадцатого размера, закутался в халат, как римлянин, отправляющийся на Форум, и пошел завтракать, изображая жизнерадостность и продолжая глубоко размышлять над вечным вопросом Ланкастера.

Мы живем в шестикомнатной квартире в довольно дорогом районе неподалеку от Центрального парка, чуть севернее и восточнее фешенебельного Ист-Сайда, на границе с черными кварталами. Расположение нашей квартиры столь двусмысленно, что наши друзья до сих пор не решили, завидовать нам или сочувствовать.

На маленькой кухне Лил стояла за плитой, агрессивно взбивая на сковородке яйца; двое детей, смиренно похныкивая, сидели за дальним краем стола. Ларри влетело за то, что он играл со шторой, висевшей за его спиной (из окна нашей кухни открывается чудесный вид на кухонное окно напротив, из которого открывается чудесный вид на наше окно), а Эви — за то, что болтала без умолку, неся чепуху с той минуты, как она проснулась. Поскольку мы не признаем телесных наказаний, Лил воспитывала детей вербально. Но при этом она так орала, что будь у детей (да и у взрослых тоже] выбор, уверен, они предпочли бы «вербальным наставлениям» порку ремнем с металлическими заклепками.

Обычно Лил по утрам бывает не в духе, но мы сочли, что поселить прислугу в доме было бы «непрактично». На заре нашего брака мы наняли прислугу «с проживанием», но когда она оказалась красивой сексапильной мулаткой, от взгляда которой воспрянул бы даже евнух, Лилиан благоразумно сочла, что с приходящей прислугой — причем не на полный рабочий день — наш супружеский союз будет в большей сохранности.

Разложив по тарелкам омлет с беконом, она взглянула на меня и спросила:

— Когда ты сегодня вернешься из Квинсборо[12]?

— Где-то в полпятого. А что? — ответил я, осторожно опускаясь на маленький кухонный стульчик напротив детей.

— Арлин просила, чтобы ты днем провел с ней еще один сеанс.

— А Ларри взял мою ложку!

— Ларри, отдай Эви ее ложку! — сказал я. Лил вернула Эви ее ложку.

— Думаю, она хочет снова поговорить о «Я должна иметь ребенка!».

— М-м-м.

— Ты бы поговорил с Джейком, — сказала Лил, садясь рядом со мной.

— Что же я ему скажу? Слушай, Джейк, твоя жена отчаянно хочет ребенка, может, я как-то поспособствую? — сказал я.

— А в Гарлеме динозавры водятся? — спросила Эви.

— Да, — ответила Лил. — Именно так и следует ему сказать. Это его супружеская обязанность. Арлин скоро тридцать три, и она мечтает о ребенке вот уже… Эви, для этого есть ложка!

— Джейк сегодня летит в Филадельфию.

— Знаю. Поэтому Арлин и хочет прийти сегодня. А покер вечером не отменяется?

— М-м-м.

— Мам, а что такое «девственница»? — безмятежно осведомился Ларри.

— Девственница — это юная девушка, — ответила Лилиан.

— Совсем юная, — добавил я.

— Странно, — сказал Ларри.

— Что тут странного?

— Барни Голдфилд обозвал меня тупой девственницей[13].

— Барни употребил это слово неправильно, — сказала Л ил. — Может быть, отложим сегодняшнюю партию, Люк? Мне как-то…

— С чего вдруг?

— Я бы лучше сходила в театр.

— Мало мы видели придурков?

— Это лучше, чем играть с ними в покер.

Пауза.

— С придурками?

— Если бы ты, Тим и Рената были способны говорить о чем-то кроме психологии и фондовой биржи, это еще можно было бы вынести.

— О психологии фондовой биржи?

— И! Я сказала «и о фондовой бирже!». Ты когда-нибудь слушаешь, что я говорю?

Сохраняя достоинство, я доел яичницу и с философски-отчужденным видом выпил растворимый кофе. Приобщение к таинствам дзэн-буддизма научило меня многому, но самое важное, что я усвоил, было: «не перечь жене». «Плыви по течению», — советовал великий мудрец Обоко, и вот уже пять месяцев я этим занимаюсь. Между тем Лил сатанела все больше и больше.

После двадцати секунд тишины (относительной, разумеется: Ларри потянулся через весь стол, чтобы положить в тостер кусок хлеба, а Эви сделала попытку продолжить монолог о динозаврах, но замолчала под строгим взглядом) я (в теории всегда можно избежать ссоры, сдавшись противнику до начала крупномасштабного наступления) примирительно сказал:

— Прости, Лил.

— Это все твой чертов дзэн! Я пытаюсь тебе объяснить, что мне не нравится, как мы проводим досуг. Почему нельзя придумать что-нибудь новое или для разнообразия сделать хоть раз так, как хочу я?

— Можем, солнышко, можем. Три последних спектакля…

— Да я тебя чуть ли не на аркане туда тащила. Ты такой…

— Солнышко, дети…

На самом деле дети, похоже, реагировали на наши пререкания как слоны, наблюдающие за ссорой двух комаров. Но этот аргумент неизменно помогает утихомирить Лил.