Эмманюэль Левинас - Время и другой

• Название: Время и другой
• Автор: Эмманюэль Левинас
• Жанр: Философия

Впервые на русском языке публикуются две работы выдающегося французскою философа Эммануэля Левинаса (1906-1996), творчество которою посвящено задаче гуманизации современной философской мысли

---

По-другому Левинас рассматривает понятие гипостазиса, конституируя его по отношению к анонимному «имеется» через овладение существующим его существованием: « 'Имеется' безлично не только в смысле, например. Бога Спинозы или мира неодушевленных вещей, объекта в противоположность субъекту, или протяженности в противоположность мысли, или материи - духу. Все эти сущие уже личны, ибо они существующие, они уже предполагают категорию существительного, под которую они подходят. Мы же ищем само явление существительного. Для обозначения этого явления мы взяли понятие гипостазиса, которое в истории философии обозначало событие, посредством которого действие, выраженное глаголом, становится существующим, обозначенным существительным. Гипостазис, появление существительного - это не просто появление новой грамматической категории; он означает подвешивание анонимного ‘'имеется'’, появление частного владения, имени существительного... И хотя мы искали гипостазис, а не сознание, мы нашли сознание, Гипостазис, существующий - это сознание, поскольку сознание локализовано и положено, и через акт без трансценденции, акт принятия положения оно приходит в бытие из себя и уже находит убежище в себе от Бытия в себе... Сознание, положение, на-стоящее, “Я” не являются изначально - хотя они являются в конечном счете - существующими. Они -собвггия, посредством которых безымянный глагол “быть” обращается в существительные. Они - гипостазис» (Левинас. 46 г.).

Говоря о дальнейшей эволюции мысли Левинаса, можно сказать, что если диада сон-явь сознания, конституируемая через гипостазис, противостоит у него анонимному «имеется», феноменально соответствующему бессоннице или безличному бдению, то в дальнейшем, с введением понятия «лица», непосредственно связанного с событием «Другого», возникает более общее противопоставление: гипостазис - лицо. Таким образом, сам гипостазис открывается как то, что может обрести «лицо», стать лицом. В этом, по Левинасу, и заключается спасение, избавление от захваченности анонимным «имеется». Безличное бдение бессонницы (вечность), как пограничное между сном и явью сознания (настоящим), преодолевается в пробужденности к Будущему в событии "лица". Таким образом, употребляя слово "гипостазис" применительно к индивиду, Левинас не присваивает ему сущность «лица». Гипостазис -это лишь то, что может обрести свое «лицо» в Другом. Можно сказать, что такова его задача, в отличие от задачи «существовать», как ее формулирует экзистенциализм. При этом надо сказать, что понятие гипостазиса Левинаса, очевидно, отличается оттого, как слово «ипостась», то есть по-французски то же самое слово (l’hypostase), употребляется в христианском богословии относительно трех ипостасей Троицы, хотя бы по одному тому, что лица Троицы являются лицами изначально, здесь ипостась тождественна лицу. В то же время Левинас употребляет понятие гипостазиса в данной работе лишь по отношению к человеку. Но и по поводу человека - Павла или Петра - в греческой богословской традиции принято употреблять понятие ипостаси. Однако вполне справедливо возникает вопрос, в том же ли смысле, например, Павел ипостась, что и одно из Лиц Троицы? Очевидно, нет, ибо человек, будучи ипостасью, должен лишь обрести свое лицо в Лице Сына Божия, каковое даруется ему по благодати. Поэтому разделение Левинасом применительно к человеку понятий ипостаси (гипостазиса) и лица представляется нам весьма существенным, хотя это и не отменяет вопроса о соотношении его понятия ипостаси, прилагаемого к человеку, и этого же понятия, прилагаемого к человеку в христианском богословии.

16

Тема «загроможденности» у Левинаса удивительным образом совпадает со сходной темой загроможденности, запруженности сознания собою, встречающейся у Сартра в Бытии и Ничто. Но если у Сартра эта запруженность собою или «воплощение» сознания связано с состоянием сексуального влечения, то Левинас с помощью «загроможденности» описывает материальность субъекта, проявляющуюся у него не в бытии-для-Другого в сексуальном влечении, но объясняющуюся онтологической связанностью «Я» с «Собою». Характерно, что ниже б этой работе, определяя сартровское «присутствие» (presence) как «какое-то ангельское», Левинас как будто упускает из виду именно случай влечения, понимаемого Сартром как бытие-для-Другого, в котором и происходит воплощение сознания.

17

Ср. об «отвлечениях» (divertissements), имеющих во французском одновременно значение «развлечения», в Мыслях Паскаля: «Люди не властны уничтожить смерть, горесть, полное неведение, вот они и стараются не думать об этом... Отвлечение - единственная наша утеха в горе и вместе с тем величайшее горе: мешая думать о нашей судьбе, оно незаметно ведет нас к гибели. Не будь у нас развлечения, мы ощутили бы такую томительную тоску, что постарались бы излечить ее средствами не столь эфемерными. Но развлечение забавляет нас, и мы, не замечая этого, спешим к смерти».

18

В обосновании понятий Бытия-в-мире, «мира» и «мировости» Хайдеггер называет сущее, которое мы встречаем в своих занятиях, в практическом обращении, существительным «das Zeug». Только условно оно может быть переведено как «орудие». Контекст Бытия и времени (SZ, 1, 3, 68-70) характеризует das Zeug как то, что, находясь рядом с нами, в нашем распоряжении, употребляется в определенном порядке и, таким образом, является системой орудий, упорядоченных относительно целей своего назначения, что по-русски можно было бы передать словом «снаряжение».

Хайдеггер пишет. «Строго говоря, нет такой вещи как одно “das Zeug”, то есть одно снаряжение»...

Введя понятие «снаряжение», или система орудий, Хайдеггер, однако, замечает, что наше практическое обращение направлено не на сами орудия, что то, чем мы заняты, - это работа, то, что должно быть в свое время произведено, и что именно работа (понимаемая здесь не как процесс труда, а как конечный продукт) и несет в себе ту отсылочную тотальность, в рамках которой встречается снаряжение.

Это последнее - понятие работы как продукта, годного к употреблению, - очевидно, и следует сопоставлять с понятием «пища», предлагаемым Левинасом.

19

См. полемику по этому поводу с Хайдеггером в Левинас. 46 г.: «...Для того чтобы описать бытие-в-мире, этот немецкий философ прибег к онтологической конечности, которой он подчинил объекты в мире. Видя объекты как “материал” в том смысле, в котором мы говорим о солдатах ''человеческий материал”, он включил объекты в заботу о существовании (заботу быть), что для него является самой постановкой онтологической проблемы. Но он тем самым не смог признать изначальный мирской характер бытия-в-мире и искренность интенций. Не все, что дано в мире, - это инструмент. Еда - это.припасы для тыловых офицеров; дома и кров для них - это “материальная база”. Для солдата же его хлеб - шинель и кровать - это не '‘материал’’, они не существуют для... но являются целью». И далее: «Структура, в которой объект полностью согласовывается с желанием, - это характеристика всего нашего бытия-в-мире. Нигде в феноменальном порядке объект действия не относится к заботе о существовании, он сам образует наше существование. Мы дышим для дыхания, едим и пьем для еды и питья, мы находим кров, чтобы найти кров, мы учимся, чтобы удовлетворить любопытство... Все это не для жизни, все это жизнь. Жизнь - это искренность... Согласно Хайдеггеру, есть круг, ведущий каждый момент нашего существования к задаче '‘существовать”; так, поворачивая ручку двери, мы открываем всю тотальность существования, ибо по ту сторону действия мы уже пересекли промежуточные звенья, отделяющие это действие от нашей заботы о самом бытии. Но сознание описывает замкнутый круг, в котором оно пребывает, стирая всякую потустороннюю конечность, крут, где может быть удовлетворение и признание. Этот крут - это мир. В нем, по крайней мере, ослаблена связь с заботой. Только во времена нищеты и лишений тень потусторонней конечности, омрачающей мир, ложится на объект желания. Когда мы едим, пьем и греемся, чтобы не умереть, когда еда становится горючим... мир так же кажется находящимся у конца, перевернувшимся и абсурдным. ...Желание, конечно, не самодостаточно... но в онтологическом приключении мир - это эпизод, далекий от того, чтобы заслужить имя упадка, он имеет свое собственное равновесие, гармонию и положительную онтологическую функцию: возможность вырваться из анонимного бытия. Даже в тот момент, когда мир, казалось, исчезнет, мы все равно принимаем его всерьез и совершаем разумные действия... проклятый человек все еще выпивает стакан рому. Звать это повседневным и обличать его как неподлинное - это значит не признавать искренность голода и жажды».

20