Джордж Вит-Мелвилл - Гладиаторы

• Название: Гладиаторы
• Автор: Джордж Вит-Мелвилл
• Издательство: Мир книги, Литература
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-486-03505-0

Джордж Джон Вит-Мелвилл (1821–1878) — известный шотландский романист; солдат, спортсмен и плодовитый автор викторианской эпохи, знаменитый своими спортивными, социальными и историческими романами, книгами об охоте. Являясь одним из авторитетнейших экспертов XIX столетия по выездке, он написал ценную работу об искусстве верховой езды («Верхом на воспоминаниях»), а также выпустил незабываемый поэтический сборник «Стихи и Песни». Его книги с их печатью подлинности, живостью, романтическим очарованием и рыцарскими идеалами привлекали внимание многих читателей, среди которых было немало любителей спорта. Писатель погиб в результате несчастного случая на охоте.

В романе «Гладиаторы», публикуемом в этом томе, отражен интереснейший период истории — противостояние Рима и Иудеи. На фоне полного разложения всех слоев римского общества, где царят порок, суеверия и грубая сила, автор умело, с несомненным знанием эпохи и верностью историческим фактам описывает нравы и обычаи гладиаторской «семьи», любуясь физической силой, отвагой и стоицизмом ее представителей.

---

Дверь сада была открыта, как будто она должна была из него выйти. Значит, ее не было в доме. Он мог бы найти ее на берегу реки и иметь счастье пробыть с ней наедине несколько минут, прежде чем привел бы ее и вторично поместил в безопасном месте, в доме отца. Всего благоразумнее, думал он в этот момент, было бы известить об опасности Элеазара и тотчас же поставить его в оборонительное положение, но, с одной стороны, он так давно не видал Мариамны, с другой — готовившаяся ей опасность сделала ее для него столь дорогой, а смертельная опасность, которой он подвергался, так резко начертала ее образ в его сердце, что он не мог устоять против искушения найти ее на берегу реки, рассказать ей, вдали от чужих глаз и ушей, обо всем, что он перенес и выстрадал за время разлуки, и сообщить причину, по которой они, в общих интересах, не должны были больше оставлять друг друга.

Озабоченный подобными размышлениями, он поспешно шел по речному берегу, отыскивая разбитую колонну, куда она обыкновенно приходила наполнять водой свой кувшин. Напрасно его проницательный взор старался увидеть фигуру, одетую в черное, и милое бледное лицо. На одну минуту его сердце забилось сильнее, когда ему при очень слабом свете сумерек показалось, что он увидел ее, стоящую на коленях на берегу, но оно тотчас же успокоилось, когда он понял свою ошибку. Это просто была глыба камня, лежавшая на этом месте. Затем он окинул взором всю окрестность, прежде чем уйти назад, и увидел у своих ног разбитый на несколько кусков кувшин.

Он не знал, принадлежал ли этот кувшин Мариамне. Как узнать это, если тысячу точно таких же кувшинов приносят каждый вечер к Тибру тысячи женщин? Тем не менее, кровь похолодела в его жилах, и, полный опасений, он почти бессознательно пришел к двери Элеазара и быстро, даже не постучавшись, отворил ее.

Отец и дядя находились дома. Первый вскочил на ноги и схватил висевший на стене дротик, прежде чем узнал своего посетителя. Другой, менее расположенный к бою, недолго размышляя, положил руку на плечо Элеазара и спокойно сказал ему:

— Это друг, которому мы всегда рады и которого мы напрасно ждали со дня на день.

Все было до такой степени в своем обычном порядке, что Эска на одну минуту почти разуверился в своих опасениях. Возможно было даже, что Мариамна в эту минуту была занята хлопотами по хозяйству во внутренней комнате. Робость влюбленного заставила покраснеть Эску, когда он подумал, что если все обстоит благополучно, то ему трудно будет объяснить свой бесцеремонный приход. Но воспоминание о готовившейся ей опасности тотчас же подавило все эти мелочные соображения, и, смело глядя в лицо отца, он спросил его почти угрожающим тоном:

— Где Мариамна?

Сначала Элеазар показался просто удивленным, затем как будто обиженным. Однако с большим, чем обычно, самообладанием он отвечал:

— Моя дочь только что покинула дом со своим кувшином. Она немедленно вернется, но какое отношение это имеет к тебе?

— Какое отношение это имеет ко мне! — повторил Эска громовым голосом, схватив в то же время руку собеседника и сжав ее железными пальцами. — О! Такое же отношение, как и к тебе… и к нему… ко всем нам! Я говорю тебе, старик, что, пока мы здесь болтаем пустяки, ее отводят, как пленницу, с намерениями в десять тысяч раз худшими, чем смерть. Я подслушал заговор… Я подслушал его своими собственными ушами, когда был прикован на цепь, как пес, и лежал на камне. Проклятый трибун ждет ее для себя сегодняшним вечером, и хотя он уже получил то, чего заслужил, но презренные исполнители его приказаний уже схватили ее. Чистая… милая… прекрасная… Мариамна!.. Мариамна!..

Он закрыл свое лицо руками, и его мощное тело с головы до ног затрепетало от муки.

Теперь и Калхасу пришлось вскочить и оглядеться вокруг себя, как бы ища оружие. Его первым движением было противостоять насилию, хотя бы даже с оружием в руке.

В Элеазаре, напротив, инстинкты солдата преобладали, и важность самого события, по-видимому, придавала ему сверхъестественное хладнокровие и спокойствие.

Он нахмурил свои густые брови, и на мгновение в его глазах блеснула молния, не обещавшая ничего хорошего врагу, когда наступит день отмщения, но слова его были спокойны и отчетливы, когда он обратился к Эске с некоторыми вопросами, благодаря которым узнал о заговоре, составленном против его дочери. Затем он на несколько минут погрузился в размышления, прежде чем начал снова говорить.

— Кто такие были люди, которым поручено ее увезти?.. На кого они похожи?.. Хотелось бы мне узнать их, коли они мне встретятся…

Его белые зубы сверкали, как у дикого зверя, когда его губы наполовину раскрылись под зловещей для похитителей улыбкой.

— Дамазипп и Оарзес, — отвечал бретонец. — Один сильный, дородный, толстый, со сросшимися бровями, другой бледный, худой, смуглолицый. Это египтянин, с обманчивым лицом египтянина, превосходящий египтян хитростью и ловкостью.

— Где они живут? — спросил еврей, прицепляя в то же время на бок грозный обоюдоострый меч.

— На Фламиниевой дороге, — отвечал Эска, — под крышей какого-то дома, где нам никогда не найти их. Но они не туда поведут ее. В эту минуту она находятся на другом конце города, в доме трибуна. — Он снова задрожал при этой мысли.

— А как защищен этот дом? — спросил Элеазар, все еще занятый воинственными приготовлениями. — Я очень хорошо знаком с его внутренним расположением. Вход туда не труден через внутренний двор, но какое сопротивление мы там встретим? Как велика будет сила слуг трибуна, которые могут собраться при первом крике тревоги?

— Увы! — отвечал Эска. — К несчастию, сегодня вечером дом трибуна укреплен гарнизоном, как крепость. Отборная шайка гладиаторов должна ужинать с трибуном и затем овладеть дворцом и свергнуть цезаря с его трона. О, я знаю хорошо, что когда гладиаторы найдут приготовленное для них пиршество, то они сядут за него, хотя бы их хозяин лежал мертвым на своем праздничном ложе. Она станет добычей таких людей, как Гиппий, Люторий, Евхенор. Но, если мы не можем вырвать ее из их рук, мы, по крайней мере, можем умереть, сделав эту попытку.

Подобные новости заставили содрогнуться соглядатая иудейской нации даже тогда, когда он был полон беспокойства за свою дочь. В одну минуту он взвесил важность своей миссии и влияние, какое эти известия могли бы оказать на судьбы его страны. Если бы заговор удался, Вителлия можно было бы уже считать мертвецом, и вместо этого обжоры, не думавшего ни о чем, кроме своих наслаждений, на которого он уже оказывал значительное влияние, ему пришлось бы иметь дело со смелым, проницательным, дальновидным полководцем, с непримиримым врагом его народа, которого никогда невозможно было бы ни ему, ни кому-либо из его соотечественников провести хитростью или обойти вооруженной силой. Как только Веспасиан облечется в порфиру, Иерусалим будет осужден на погибель. Тем не менее, Элеазар сосредоточил свои мысли на настоящем событии. В нескольких словах он изложил свой план возвращения дочери.

— Чердак отпущенников, — сказал он, — должен быть первым пунктом нашей атаки. Едва ли трибун мог приказать им привести добычу к себе сегодняшним вечером, когда у него за столом столько народу, готового оспаривать ее у него, тогда как всякий спор будет роковым для его великого предприятия. Калхас и я, мы немедленно направимся в квартиру Дамазиппа и его жалкого сообщника. Твои сведения помогут нам найти ее. Ты, Эска, пойдешь прямо к дому трибуна. Очень скоро тебе удастся разузнать, приведена ли она туда. В последнем случае ты немедленно присоединишься к нам на Фламиниевой дороге. Я не вовсе лишен друзей и дорогой позову двух или трех своих соотечественников себе на помощь. Юноша! Ты смел и честен. Мы вырвем ее из дома трибуна, хотя бы нам пришлось опрокидывать стены собственными руками. Только помоги мне прийти к негодяям, укрывающимся под этой крышей, — здесь его лицо омрачилось, и все тело содрогнулось в пароксизме сдержанной ярости, — и пусть могила отца подвергнется позору и имя моей матери осквернению, если я не омою своих рук по локоть в крови их сердец!..

Признание его храбрости и честности отцом любимой женщины еще сильнее возбудило энтузиазм Эски. В самом деле, такое признание относительно чужеземца и язычника со стороны Элеазара имело большую цену. Но сердце старого солдата чувствовало влечение к родственной натуре, неспособной испытывать эгоистический страх, и, кроме того, он был очень рад тому особому вниманию, с каким бретонец выслушивал его предположения, и его желанию тотчас приняться за дело, как бы отчаянно оно ни было.

Даже Калхас горячо пожал руку юноши.

— Нас только трое, — сказал он, — трое против целого войска. И, однако, я не испытываю страха. Я верую в Того, кто никогда не отвергал своих верных и для кого императоры и легионы не более как горсть пыли перед лицом ветра или несколько сухих сучьев в огромном огне костра. И ты, сын мой, имеешь веру, хотя и не знаешь Его. Но придет время, когда Его благодеяния сами принудят тебя познать твоего Господа и ты из одной чистой благодарности вступишь в ряды тех, кто служил Ему верно до самой смерти.