Елена Стяжкина - Всё так (сборник)

• Название: Всё так (сборник)
• Автор: Елена Стяжкина
• Жанр: Русское современное

Присуждение Елене Стяжкиной премии «Учительский Белкин», учрежденной московскими преподавателями литературы, стало одним из ярчайших событий и главных интриг литературного сезона. Блестящая психологическая проза Стяжкиной – несмотря на молодость, уже доктора исторических наук и профессора Донецкого национального университета! – всегда вызывала особое внимание читающей публики. В Интернете в свое время разразилось настоящее побоище между теми, кто не принимает жанр психологической женской прозы, и его восхищенными поклонниками. Рассказы, повести и романы Елены Стяжкиной знают и любят в Украине, Германии и Канаде, а сборник, который вы держите в руках, включает самые обсуждаемые произведения писательницы.

---

– Не смей оскорблять своего деда! – закричал Сережа, чтобы лишний раз ко мне подлизаться.

– Так ты хочешь сказать, что они его… обрезали? – прошептала Катя.

– Они его полюбили, они его поняли, они с ним разговаривали…

– Все?

– Почему все? Только те, которые мыли с ним золото.

– И что? – Лицо Кати застыло в предположении самого страшного.

– И ничего! Они были его друзья! И когда родилась девочка, Петр Евграфович назвал ее в честь них. Своих друзей…

– Мойшей? – спокойно и очень вежливо спросила Катя.

– Вот ты, ты, человек, который зачем-то выходит замуж, – сказал Сережа, – ты бы назвала свою девочку Мойшей?

– Я один раз назвала кота Барсиком, а он через восемь месяцев родил котят, – пожала плечами Катя.

Это – да. Мы действительно не учили Катю и Мишу отличать девочек от мальчиков, а особенно кошек от котов, потому что считали, что это как-то само собой разумеется. В результате Барса (я ее помню) была очень агрессивной, маскулинно ориентированной кошкой, плюющей на патриархальные установки. Она была любимой кошкой прабабушки Милы.

А девочку назвали Сарой. Потом учитель в украинской школе говорил: «Люди, що робиться? У нас всі жиди в школі то Маруськи, то Миколки, а цю кацапську морду і Сарой об паркан!»

Паркан, люди, – это забор.

Первая мама Сары умерла в сорок седьмом. Сразу после поселения. Она вернулась на родину и, как обещала, умерла от голода. А вторая, жена Петра Евграфовича, попала под трамвай. Как испанский архитектор Гауди.

Почему-то считается, что смерть – разная. Если в войну или в подвиге, то героическая, если под трамваем – стыдная и даже смешная. Я никогда не буду умной, это еще в детстве было видно. Но я и не хочу. А потому могу себе позволить не видеть разницы в смерти.

А Сара, между прочим, могла родить Исаака. А родила меня…

И я сто раз это все уже рассказывала!

– М-да… – сказал Сережа. – У нас в семье такая длинная и трудная правда, Катя, что лучше согласиться на евреев.

– Ага, – обиделась я. – А страну тогда назвать Израилем.

– Я пойду уже к себе. Досплю, да? – сказала Катя.

*

– Изя. Ласково от Исаака – это Изя? – спросил Сережа хрипло. – Гораздо лучше, чем Толик. Гораздо.

Кролики – это к сексу. Томка оказалась права.

*

– Почему вы мне вчера не сказали, что завтра суббота? – Миша стоит в дверях нашей комнаты в красных спальных трусах. На попе – маленькая дырка. И я ее сейчас не вижу. Просто знаю – есть дырка. – Почему вы не сказали? Если бы вы сказали, то я бы ждал счастья. А теперь оно уже наступило, а я его не ждал. – Он почти плачет.

– Опять? – грозно рычит Сережа, вскакивая с кровати. – Ты мужик или сюсюпон?

– Я мужик, – вздыхает Миша.

– Тогда сопли подбери. И иди наслаждайся.

– Как можно наслаждаться, если я не ждал?

4 сентября, тоже

Наслаждаться нежданным – большое искусство. У нас оно иногда проходит по разряду мужества. А иногда даже считается сотрудничеством с врагом. Вот.

Раньше я думала, что ждать счастья – это социализм. Теперь вижу – гены. Какие-то всеобщие гены ожидания.

*

У меня есть электронный адрес Славы. Он как Ленин. Мертвый, но в костюме и с идеями.

Никто не может быть твердо уверен, что пишет именно Слава. Но кто-то иногда пишет. И даже присылает фотографии. Пейзажи.

«Катя выходит замуж. Свадьба 17. Если что, она не беременна. Кажется. Напиши, заказывать ли тебе гостиницу».

4 сентября, вечер

Упала с лодки. Выстрелила в грудь прохожему. Обыграла клоуна в шашки. Не смеялась в комнате с кривыми зеркалами. Поругалась с хозяином батута. Назло ему прыгала на асфальте. Красиво стояла на коньках у борта. Дважды прокатилась на американских горках. В первый раз по глупости. Второй – потому что не смогла отстегнуть ремень.

Миша сказал, что я молодец. А я сказала, что завтра – воскресенье.

5 сентября, ночь

Первых зубов у Кати было сразу два. Два маленьких нижних. Это было очень красиво. Она улыбалась во весь рот, а оттуда – такое счастье.

Слава была тогда угрозой. Много лет она была угрозой. А сейчас стала элементом декора. Как Берлинская стена.

Можно выбросить и забыть, а можно считать сувениром.

Накануне миллениума Слава позвонила моей маме (у нас просто легкий номер телефона – много двоек, четверок и есть стабильность. Мама живет здесь с самого своего рождения. А папа – «в приймаках»)… Позвонила моей маме и сказала, что у нее все хорошо, она осела, похудела, стала блондинкой и ночует на улице, потому что нет денег на аренду квартиры. Еще она сказала, что климат хороший, но ночами холодно. Зато на деревьях растут апельсины, есть еще виноградники, но они хорошо охраняются, хотя зимой похожи на унылые изгороди брошенных сел. «В общем, – сказала Слава, – если вы не пришлете мне деньги, то мне придется сесть в тюрьму. Потому что в тюрьме на Рождество и Новый год все-таки лучше, чем на пляже».

Мама забыла спросить, сколько ей нужно денег.

Этот вопрос задала я. Чтобы «закрыть вопрос» надолго, нужно было несколько тысяч франков. В долларах – тоже несколько тысяч. Слава хотела десять тысяч и сразу. У меня сразу было пятьдесят. Пятьдесят долларов.

Мы общались целый год. По чуть-чуть. По мере сбора и отправки.

Слава честно звонила и сообщала, что деньги получила, что на свете есть любовь и работа. В ее случае это совпадало, потому что она мыла полы в большой клинической больнице, а начальник этой больницы любил чистоту и Славу.

Только у него уже была жена. Гражданская, но все-таки…

Начальника звали Гвидо. Ему было пятьдесят пять лет, и за всю свою жизнь он никогда не видел, чтобы кто-то так отмывал плинтусы. Он проводил по ним пальцем, потом засовывал палец в рот и громко причмокивал от удовольствия.

Гвидо, кажется, был немного извращенцем. Но Славу это радовало, она стирала ему рубашки и халаты, утюжила брюки. А однажды гражданская жена принесла ей вечернее платье в соевом соусе и попросила его спасти. И Слава спасла.

Мы все – Люся, Инна, Марина и я – знали, что Гвидо не женится на Славке. А Инна даже вызвалась поехать летом на Корсику, чтобы проверить это лично. Но Слава сказала, что летом они с Гвидо едут на Сицилию, потому что она любит острова и все, что с ними связано. Инна сказала, что Сицилия для нее тоже не проблема.

Тогда Слава попросила меня оставить ее в покое. А мои подруги решили, что никакого Гвидо не существует.

5 сентября

Сегодня воскресенье. И я его слышу и вижу. Нет, не на календаре. Я слышу его в Сережином храпе, который в десять утра становится просто неприличным. Я вижу его в телевизоре, по экрану которого шмыгают все кулинары мира. В Мишиных зубах, которые по случаю великого праздника «мы сегодня в школу не идем» объявили чистке бойкот.

Я уже могу называть ее Катей и вижу воскресенье. Это большой прогресс.

Большой, но, как все прогрессы, вредный.

Прогрессы дают время на раздумья. Не надо носить воду из колодца, рубка дров – бессмысленна, хлеб и молоко можно купить в магазине.

Но если цивилизация рухнет, я буду важным и нужным человеком. Я всем пригожусь. Потому что мыть и чистить – это навсегда.

Чтобы мир узнал о моем величии, ему надо исчезнуть.

Вряд ли я хороший человек. Зато я знаю секреты жизни после. Не после смерти. А после всего.

Если кончится всякая химия, я все равно смогу. Всего лишь жир и зола. Но со щелочью, конечно, надежнее.

Сейчас мое мыло – забава для богатых и сознательных. («Дай им Бог здоровья», – говорит Сережа). Но завтра я смогу останавливать эпидемии. А останавливать эпидемии гораздо лучше, чем снимать кино.

Наверное, лучше.

*

Туфли от Валентино с большой сезонной скидкой. Шестьсот евро. Натуральная кожа цвета киселя из вишни-шпанки. Белыми их можно назвать только в случае неожиданного удара в глаз. Каблук четырнадцать сантиметров. Опираясь на стену, на них даже можно стоять. Очень удобная колодка.

– Нет, – говорю я Кате. – Давай что-нибудь попроще.

– Точно нет? – Катя вздыхает.

Я вижу, что у них уже роман. Какая-то искра проскочила между Катей и Валентино. И они уже не размыкают объятий. Прижимаются друг к другу где-то в районе Катиного лица.

– Их не будет видно из-под платья! – говорю я и считаю, что это весомый аргумент.

– Зато в них можно будет ходить после. А просто белые туфли – непрактично. Я их потом вообще ни разу не надену!

Под эти туфли, Катя, надо покупать другую жизнь. Другую квартиру, другие дороги, можно даже другие ноги. И это невозможно, когда то, чего не видно, стоит дороже, чем то, что у всех на виду.

Последнюю фразу я говорю вслух.

– Подожди, – обижается Катя, – подожди, давай разберемся. Ты уверена? Ты же сама мне говорила, что то, чего не видно, всегда стоит дороже. Душа там, любовь… Всякая правда. Ну? Тем более что у Люси-олигарха здесь еще личная скидка двадцать процентов.

М-да. Если Сережа спросит, о чем я думала в момент покупки, придется признаться, что я думала о пятистах тысячах долларов, которые Савельев подарит Кате на свадьбу.