Александр Архангельский - Важнее, чем политика

• Название: Важнее, чем политика
• Автор: Александр Архангельский
• Жанр: Публицистика

Меняются не ценности, а наше представление о них. Ценности – это то, за что мы готовы отдать почти все, иногда даже жизнь. Все остальное – так, между делом. Вечными остаются вопросы, над которыми бьется каждый: зачем я живу? почему я умру? кого я люблю? и почему меня не любят?

---

Голос из зала. Если исходить из того, что нужно развиваться не только автору, но и зрителю, как, на ваш взгляд, должен эволюционировать современный зритель? Кто ваш идеальный зритель?

Евгений Гришковец (ловко). Идеальный зритель – это человек, который купил билет. ( Ведущий решает вдруг вставить слово : «Здесь не идеальные зрители, потому что билеты мы не продавали». Гришковец: «А тут и не спектакль происходит. А такой неравноправный диалог»).

Голос из зала. Даже если не видеть, кто спрашивает, гендерную характеристику можно дать безошибочно. Что такое подвиг писателя и что такое любовь?

Евгений Гришковец. Хм. Подвиг писателя – не знаю что такое. Что такое подвиг разведчика – знаю. Результат чьей-то халатности, или глупости, или предательства. Иначе бы подвиг совершать было не нужно. А подвиг писателя? Это же такой приятный труд, домашний, неспешный, элегантный. Если писатель известный, труд еще и хорошо оплачивается. Правда, писатель, которому не нравится писать, совершает подвиг трудолюбия. Но не об этом же вы меня спросили, правда? А что такое любовь? Это самое нерациональное, что есть. Самое бессмысленное, и потому такое всепоглощающее. Как музыка, понимаете? Бессмысленное и всепроникающее.

Голос из зала. Неожиданный вопрос. Вы не могли бы рассказать подробнее о культурном переломе конца 1980-х и начала 1990-х в стране и в своей жизни?

Евгений Гришковец. Нет, не могу. Не могу совсем. Перелом, о котором вы спросили, случился, когда я служил далеко, на Тихом океане; этот перелом начал ломаться без меня, без моего участия. А потом я пришел, и меня самого переломило этим переломом. Вы помните фильм «Асса»? Помните. С одной стороны, там погибает Бананан, такой странный, который всякие штучки забавные делает и, в общем, ни во что не лезет. С другой – в конце появляется Цой. Он поет: «Перемен требуют наши сердца». И по замыслу автора песня сулит что-то такое позитивное, дающее надежду. А мне в тот год было страшно грустно. Вот этих Банананов перелом не то что переломил, он их перемолол, стер, их не осталось совсем. Странные, бессмысленные и даже ничего не желающие воплотить в живописи, в скульптуре или в литературе люди, которые жили какими-то такими интуициями… Их было жалко; я сам, наверное, хотел быть таким; в их мире было очень уютно и безответственно прекрасно… И вдруг я понял, что не надо. И стал другим. ( Ведущий, любопытствуя. Каким? Евгений Гришковец, философски. Ну, не таким как там. А вот таким. – Показывает на себя. )

Голос из зала. В одной из своих книг вы говорите о том, что такое образ родного города. Что такое для вас ваш родной город, и что такое для вас Москва?

Евгений Гришковец. У меня прекрасные отношения с Москвой. Потому что я в ней не живу. У меня здесь все время есть дела, и этих дел много. Но нет никаких коммунальных проблем.

Впрочем, я помню свои первые, давние уже, ощущения от Москвы. Чего больше всего боится свежий приезжий провинциал? Тот, который в Москве проездом находится или приехал на экскурсию по музеям? Больше всего приезжий провинциал боится в Москве выглядеть как приезжий. Он осторожно ходит по Тверской, спускается в метро и не понимает, что находится среди таких же приезжих, которые смотрят на него и думают: «А интересно, он приезжий или москвич?» Когда приезжий берет такси и ему называет нечеловеческую сумму тоже приезжий таксист, он на нее соглашается, чтобы не выглядеть приезжим дураком. Я помню это свое ощущение Москвы. Оно было очень тяжелым.

В родном городе ты живешь почти автоматически. В Кемерово я ездил в университет, садился в замерзший троллейбус, засыпал и просыпался ровно за одну остановку, хотя не слышал ничего. А приезжий человек в Москве – не может фильтровать информацию. Он видит все, от трещин на асфальте до реклам, машин, людей. И от этого страшно устает. И еще он боится заблудиться, опоздать, быть неправильно понятым. Изнурительная жизнь… Но потом приезжий привыкает, у него появляются свои маршруты, десяток друзей, три десятка знакомых, он говорит: «Хоп!» – и в городе отныне можно жить.

( Неожиданно сентиментально подытоживает. ) Мне было приятно отвечать на этот вопрос. Спасибо.

Голос из зала. Вероника. Меня, честно говоря, в начале вашего выступления поразила одна фраза о том, что в современной России у писателя, в общем-то, нет ответственности перед тем, кто его читает…

Евгений Гришковец (быстрее, чем отбивают шарик в пинг-понге). Я такого не говорил.

Вероника, еще быстрее. Когда вы начинаете новую книгу, вами движет только желание передать свои чувства, высказать наболевшее, или есть желание сделать лучше мир, людей?

Евгений Гришковец (с неожиданным ехидством). Спасибо большое за заботу. Когда я начинаю писать книгу, мне кажется, что вот, она выйдет, и мне от этого станет лучше, и что-то в мире изменится. Серьезно говорю, без малейшей иронии. Хотя, казалось бы, заранее знаю: конечно же, не станет. И когда спектакль делаю – ровно то же самое.

Голос из зала. Чем отличаются иностранные зрители от российских?

Евгений Гришковец. Я много играю в тех странах, где меня перевели. Это в основном немецкоязычные страны и Франция. Хорошая там публика, что говорить. Мобильные телефоны всегда выключают, приходят в театр вовремя, вовремя уходят. Правда, немцы, хотя и выключают телефоны, но очень сморкаются во время спектакля. И сморкаются не так как мы, не тихонько, а очень серьезно… Хуже всего швейцарская публика; принимали хорошо, но я кожей чувствовал, что в них настолько мало жизни, и они настолько ее из меня тянут, что мне не хочется для них играть. Кожей ощущал в Швейцарии, что здесь история давно уже закончилась. Представьте город Цюрих. В нем часов намного больше, чем людей. Среди гор, возле озера, стоят одни только банки, а страна при них как декорация. Нет, мне интересней играть здесь, в России. Хотя мобильные не выключают.

Как назло, у кого-то звонит телефон.

Голос из зала. Ольга Челебаева, студентка . Когда-то я купила вашу книгу рассказов «Город». Начала читать. Первый рассказ меня поразил. Там описывается, как человек со стаканом чая идет по поезду. На втором рассказе я поняла, что слишком обнажается душа. Где-то рассказе на четвертом мне показалось, что я вообще голая стою, и это неприятно. Книгу дочитать я не смогла. У вас слишком много обнаженки, я говорю про душевную обнаженку, и она чаще всего плохо заканчивается. Точнее, какая-то она невеселая. Как вам с этим живется?

По залу ползет смешок .

Евгений Гришковец . Спасибо. Послушали бы вас критики, которые пишут обо мне как о самом розовом и самом позитивном писателе… Мне представляется, что я не очень обнажаюсь. Просто вы такая чувствительная, и это прекрасно. А вам не хочется обнажаться вместе со мной, поэтому вам грустно.

Смешок перерастает в смех. Гришковец весьма доволен.

Голос из зала. Калининград, где вы живете постоянно – не самый большой город в России, а вы человек, известный на всю страну. Как вы себя ощущаете в таком городе, где все вас видят, все узнают, и часто ли люди вмешиваются в привычный ход вашей жизни ?

Евгений Гришковец. В Калининграде ко мне относятся очень спокойно. Редко кто подходит за автографом. Но это суть провинции. Продолжал бы я в Кемерово жить, точно так же бы относились. К своему в провинции относятся равнодушно, если не злорадно. Самые гадкие статьи, какие я читал про себя, были напечатаны именно в калининградских газетах. И это, в общем, нормально. «Да мы его знаем, он на улице Чапаева живет, да какой он писатель?» Приезжаешь в другой город, там: «О!» А пожил бы годик, все сказали бы: «А…». Это чудесная сущность и страшная сущность провинции.

Голос из зала (дело явно движется к финалу). Вам когда-нибудь приходилось выбирать между работой и семьей? Как найти баланс, и считаете ли вы себя счастливым человеком?

Евгений Гришковец. Невозможно баланс найти, ну совсем невозможно. Я уехал на гастроли давно и вернусь домой только в ноябре, и все это время не буду видеть детей. Буду ужасно скучать. Потом приеду домой, два дня буду счастлив, после чего начну говорить: «Ну, что он там бегает, орет?» Хожу нервный. Потом уезжаю и плачу… Никакого баланса здесь нет. Я видел недавно передачу по каналу «Культура», посвященную Габриловичу. Сколько ему было лет? Наверное, все 100. И буквально перед смертью он говорил о том, что в 27 лет он отбил свою жену у тогдашнего мужа, и в тот момент для него другие женщины закончились. Человек, которому 100 лет, не будет врать. Но дальше он добавил: «Для меня всю жизнь существовала одна женщина, но не верьте тем, кто говорит о простом счастье семейной жизни». Очень верно сказано.