Аарон Макдауэлл - Песок. Повесть длиною в одну ночь

• Название: Песок. Повесть длиною в одну ночь
• Автор: Аарон Макдауэлл
• Издательство: "Лiричний простiр"
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007

Психоделика - это первое, что приходит на ум после первого десятка страниц. Потом как будто становится легче. Автору, однозначно, удалось передать читателю боль и муки замутненного сознания, плен иллюзий и прошлого, бессмысленный угар безысходности. Тяжело и со скрипом детали головоломки встают на свои места, качается маятник - от полного непонимания до сопереживания и участия.  

Повесть серьезная. Сильная. Правдоподобная. Вопрос только в том, кто отважится погрузиться в этот омут настолько, чтоб доплыть до конца и увидеть солнечный свет над колеблющейся кромкой воды. Кто? Почитатели, несомненно, найдутся. Но 'это кино не для всех'.

  -- Бойкова Елена

---

Вот как я, к примеру...

Смеяться над собой? Не располагал к этому звучащий из колонок голос Цоя. И каким-то сплошным издевательством, петлей Мебиуса звучали слова «Мой магнитофон скрипит о радостях дня». Или «хрипит», я уже не помню.

Я отвел взгляд от стопки аудиокассет, задумавшись.

А ведь следующее поколение понятия не будет иметь, что такое аудиокассета. И будут хохотать в голос и недоверчиво качать головой, услышав от нас, что когда-то с аудиокассет грузились компьютерные игры.

А зато о Цое будут иметь понятие. Почему-то мне в это верилось.

— «Когда твоя девушка больна... на вечеринку один...» — подпевал я одними губами, глядя на нее.

Пили портвейн.

Она сидела на тумбочке около двери. Рядом с ней сновали другие люди, озабоченные одними и теми же идеями, объединенные одной и той же музыкой, а еще — достаточным количеством портвейна. Я знал, что скоро достанут гитару, и тогда начнется самое главное, — фанатичный порыв множества личностей трансформируется в нестройную и фальшивую, но идущую от чистого сердца песню. Песни. Я тоже, кстати, буду петь и играть. Если, конечно, смогу – я уже был изрядно пьян.

Я видел, что у той девушки был фанатизм, было и сердце.

Но она была слепым пятном в этой квартире, — чья это, кстати, квартира и как я сюда вообще попал? Не помню.

Я, немного пошатнувшись, встал. Подошел к девушке.

— Идем к нам, — предложил я, опершись рукой о стену с выцветшими обоями.

— Спасибо, не хочу, — вежливо, но твердо ответила она. Это, по сути, было равно посылу нахрен.

— Может, выпить чего принести? — не отставал я.

— Нет, не надо, спасибо.

Я присел рядом, — она чуть подвинулась, — закурил. Предложил ей сигарету.

Она отказалась.

Помолчали.

— Может тогда…

— Не стоит.

Я вздохнул.

— Как насчет потрахаться на лестнице?

— Конечно, — легко согласилась она. — Почему нет.

***

Девушки — это поджанр фантастики. Они погружают тебя в мир чувственных иллюзий и приторной лжи, но обыгрывают это так умело, что фальшь ни в отношениях, ни в сексе почти не видна. А если и видна — то ты простишь. Потому что тебе очень нравится актриса.

Фактически, ты от нее в восторге.

Сознайтесь — многие фильмы мы смотрим из-за внешнего обаяния актеров. И если они очень нам симпатичны, то ни одна крупица подчас крохотного таланта не останется незамеченной.

Эта же — была жутко талантливой актрисой.

И, как ни странно, я по сей день не знаю, как ее зовут. Все звали ее Мора. Ну я тогда и подумал — черт с ней, ну Мора и Мора. Отсутствие осведомленности о паспортных данных друг друга не мешало нам регулярно трахаться.

В какой-то момент, мне кажется, я ее даже любил.

А потом послал. Или нет, — это она меня послала.

Потому что появился Димка, и вместе с ним…

Да нахрен я буду что-то объяснять. Я ребенок, и у меня получится смешно. Дети всегда смешно объясняют взрослым очевидные вещи, отчего взрослые никогда этих вещей не замечают. Им слишком смешно. И наверное — стыдно.

Так что просто — появился Димка. А Мора оказалась к этому не готова.

Да нет, что это я. Не в Димке было дело. Скорее всего, дело в том, что готова-то как раз Мора была ко всему на свете.

Ко всему, кроме — как выяснилось — любви.

И винить ее не в чем. Она родилась для одиночества. Наверное, она меня тоже по-своему любила. Но проблема была в понимании любви. То, что я называл любовью, было для нее пустым звуком и ненужными проблемами. Ну, и наоборот, соответственно.

Люди расстаются тогда, когда понимают, что они якобы "не сошлись характерами". Лгут сами себе. Они просто не до конца определились с природой своих отношений.

Не разобрались в терминологии.

А потом хотят спилить болгаркой все замки на пешеходном мосту к острову.

Это, наверное, единственный возможный ответ на то, что пленку твоего любительского кино грубо срезали ножницами. На этом фильм останавливается. Никакой внятной концовки, никаких сюжетных поворотов. И даже очарование актрисы куда-то пропадает.

Из людей, раз за разом переживающих подобное, получаются хорошие циничные кинокритики.

И каждый критик хочет спилить болгаркой замки на мосту к острову, по глазам видно. Не помню, я говорил?

Не понимаю, почему я чувствую какой-то дискомфорт. Что-то не так, но я не могу понять, что именно. Кажется, мне холодно.

Димке тоже было холодно.

Кажется, я просыпаюсь.

И это – больно.

Четыре

Я проснулся от дикого холода, - умудрился заснуть на качелях. Остров был таким же, как и до моего беспамятства, но теперь настроение его было испорчено, он веял отчужденностью. Холод принялся за меня очень серьезно, — судя по всему, он шел уже около часа. Часов у меня не было, и сколько я проспал, не знал.

Мне стало вдруг очень страшно. Я понял, что уже не чувствую лица и ног, кончики пальцев, которыми я коснулся замерзшего лица, напоминающего на ощупь резину, неприятно пощипывало. Я попытался встать и уйти, но ничего не вышло. Впечатление было такое, что вместо моих ног мне приделали деревянные неровные обрубки, и каждый шаг отзывался в моей горящей голове, в которую словно кто-то медленно, но целенаправленно вкручивал штопор, гулким стоном.

Вот и все, - мелькнула в голове мысль. Никаких эмоций.

Все.

Я упал, успел рефлекторно выставить вперед руки. Упал на ладони…

…и мне стало ясно — такую боль терпеть невозможно.

Я застонал.

Вот я жил себе в городе на Днепре. Город насчитывает миллион с чем-то жителей, и все они разбросаны по высотным пулям, нацеленным в брюхо неба, расположенным на двух берегах вечной реки, этот миллион с чем-то в большинстве своем по ночам мирно спит. А я сейчас — между этих берегов, один. Может, за эту наглость и наказан?

Но не это сейчас заботило меня. Почему-то в этот момент сквозь красные вспышки боли и стук страха в висках я совершенно не думал ни о чем, кроме одного — зачем это, черт побери, нужно острову?

— Зачем?! — заорал я. Но крик не получился.

Зачем?.. — прохрипел я только, и уронил голову на мерзлый песок. И почувствовал, как царапает он мою кожу, — как не мою. Она превратилась в резиновую маску на моем лице.

Подлетела ворона. Под предлогом того, что нашла что-то интересное на земле, наклонилась, едва не касаясь клювом мерзлого песка, качнула головой, но мне было ясно — это все только для того, чтобы вновь пробуравить мне череп взглядом одного черного глаза, в котором отражался свет лампочки.

С днем рождения, — усмехался этот взгляд.

Мне вдруг стало все равно.

— Иди на хрен, — тихо и умиротворенно послал я пернатого поздравителя.

И закрыл глаза.

***

Боже. Вот вроде и мысли правильные часто посещают, и сделать что-то хочется... А не делаю. Как белый флаг с черным солнцем жизнь развевается, как будто хочется чего-то, а не дается в руки, темной пеленой скрыто. Господи, наставь и дай мне веры и силы. А если подашь веру и силы мне преумножишь, то подскажи — для чего?

Для чего мне был дан Димка? Для чего я ему был? Почему ты забрал его у меня?

Хоть на один вопрос ответь, Боже.

Хоть на крупицу приблизь меня к себе.

Так хочется не знать, не верить, — а веровать, что ли. Честно и чисто приблизиться к прощению. Боже, ты ведь видишь все грехи. А живой я, хоть и умирающий, и сейчас перед тобой ниц пал. Прости мне все, тяжело умирать мне, ой как тяжело.

И не хочется. И страшно как...

Мразь я.

Плюнул бы в рожу себе, если бы смог. И не простил бы никогда.

А ты?

Простишь?

***

Тебе нет прощения, — со спокойной решимостью думал я, глядя, как он падает на спину, поскользнувшись на обледенелой дороге. Замерзший асфальт с утра посыпали песком, но это никак не спасало ситуацию.

Я помог ему подняться. Во мне горела холодная ненависть, вырывалась паром изо рта.

— Живой?

Он отряхнулся от снега, кивнул, недовольно поглядел на испачканные замерзшим песком штанины.

— Та вроде как… — проговорил он неуверенно.

Живой. Я рассмеялся.

— А почему ты еще живой?

Слова, словно удары молотка в беззащитный висок.

Он посмотрел на меня каким-то новым взглядом, стал похож на застигнутого врасплох карманника. И во взгляде этом читалось многое. И остаточная неуверенность, и смятение, и странная пустота. А главное — в этих глазах отражался ледяной крик убитого им больше года назад мальчика Димки. Был такой, бегал тут по двору такой светленький.

Чисто механически снова отряхнув штанину от прилипшего песка, который все равно ни черта не спасал от гололеда, он выпрямился. Песчинки упали на замерзшую корку, скрывающую асфальт, и отозвались в моих ушах заупокойным звоном.