Ирина Лобановская - Измайловский парк

• Название: Измайловский парк
• Автор: Ирина Лобановская
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9524-3064-8

Рассказ родного дяди взбудоражил Валерия. Где-то на территории фамильной усадьбы Паниных, глубоко в земле, таился клад, зарытый в смутные революционные годы. Валерий Панин решил поехать посмотреть на развалины поместья. Размышляя о прошлом, он неожиданно вспомнил о разладившихся отношениях с другом. Формально Валерка разошелся с ним из-за сероглазой красавицы. Но сам Панин знал, что причина, по которой он увел возлюбленную у друга, совсем не романтического свойства, и эта невысказанная тайна тяжестью легла ему на сердце…

---

Арам смотрел с интересом.

— Их вообще немало, но один из них — отвращение ко всякой работе, ужас перед деятельностью, болезнь воли, ее коллапс. И вот такой безвольный, одержимый страхом перед работой, вырождающийся тип заявляет, что он презирает труд, что ему нравится безделье. А чтобы оправдать себя, лепит философскую теорию, выдумывает метафизические системы, пробует решить вековые тайны мироздания, разыскивает квадратуру круга и эликсир премудрости… Мечтает о всеобщем счастье и придумывает планы преобразования Вселенной, поражая мнимой любовью к ближним и страшным эгоцентризмом на самом деле. Конечная цель всех гениальных вырожденцев — пропасть или пустыня, но, конечно, не пустыня Христа.

— Значит, Обломов — вырожденец? — спросил Арам.

— А ты что, сомневался? Он такой и есть в романе. Зато у всех поэтов-вырожденцев — богатство рифм и стилистический блеск при полном отсутствии всякой мысли.

— Обломова Гончаров писал с себя! — возмутился Арам.

— Ну и что? Все писатели дарят героям свою душу, сечешь? Возьми того же Тургенева — мужчины у него вечно слабаки, а женщины — о-го-го! Литераторы переносили свои психические проблемы на окружающий мир, валили с больной головы на здоровую. И получалось кривое зеркало, карикатура. А потом они же обвиняли общество и требовали его исправить. Хотя проще исправить самих писателей… Нет, это тоже сложно. Но личные заморочки толкали литераторов на конфликты с правительством и цензурой. Ведь не один Достоевский писал про людей с отклонениями. Взять пьесы и рассказы Чехова: откровенный параноик Солёный, патологический фобик Беликов, Коврин, доктор из «Палаты № 6» — настоящая галерея людей с психиатрическими диагнозами. Врубель начал с росписи церквей, а кончил — демонами. Толстой говорил о Достоевском, что тот сам больной и все его герои тоже больные. А Достоевский отвечал: «Толстой совсем помешался». Привычный обмен любезностями между талантами. Они друг друга не переносят — это аксиома. Я слышал, что Достоевский не любил своих героев. Да и как любить этих психов, которые будят тревогу? Зато на Западе до сих пор по героям Достоевского судят обо всем русском народе.

Арам молчал, думал.

— А вот тебе, историк, вопрос на засыпку: откуда пошло слово «шизанутый»? И где его впервые употребили? — спросил Валерка.

Айрапетов пожал плечами.

— Не знаешь? А еще берешься меня учить! В «Слове о полку Игореве» написано «шизым орлом».

— Ну и что? Это чередование в том языке буквы «с» на «ш» в слове «сизый».

— Уверен? А может, имеется в виду, что орел был шизанутым, ненормальным?!

— А «галицы» в «Слове» — это точно имеются в виду галки? Может, это жители Галиции? — весело подхватил Арам.

— Нет, тогда были бы «галичане»! А Кобяк — бяка?

— Я что-то не помню, кто такой в «Слове» этот Кобяк.

— Объясняю, будущий историк. Тебе стыдно не знать. Это — половецкий…

— А-а! Раз половецкий — значит, бяка!

— А ты почему мне сегодня сразу не открыл? — вдруг спросил Валерка. — Я полчаса курсировал по улице.

— Думал, козлы какие-то наезжают — вот и не открыл. Пристают вечно: моя кавказская морда им не нравится… Ну и вид у тебя, Шарапов… Косая кожа, темные очки… Вырядился! Хорошо, что моих родителей дома нет. А то они бы тебя покусали. Опять с дядей Борей тусуешься?

На этот раз промолчал Валерий.

Арам подружился с Валеркой давно и очень быстро — начал меняться с ним марками. Правда, родители обоих утверждали, что это они сдружили сыновей, но такое заверение было полуправдой. Тогда Валерий, заядлый филателист, называл себя маркистом и все удивлялся, что Арам изучает сразу несколько иностранных языков с частными учителями.

Еще Валерка увлекался футболом. Но оставил свое увлечение, просто его уничтожил после одного случая. Валерий делал уроки перед финалом мира, и, естественно, в мыслях упорно и навязчиво крутился будущий матч…

Потом Валерка стал себя проверять и ахнул. У него в тетрадке было написано следующее: «Япония — страна Дальнего Востока, расположенная на группе островов. В команде ЦСКА играют Семак и Кулик. Всего островов Японии около трех тысяч. В полуфинал «Динамо» вышло со счетом 4:2…»

Все, приказал себе Валерка, приехали! С этим надо кончать. И забыл про футбол.

В младших классах у Валерки была угроза в ответ на любой выпад:

— Нос откушу-у-у!

Потом угроза видоизменилась:

— Уши отрежу!

Позже устрашилась окончательно:

— Да я тебя порежу!

И наконец, трансформировалась так:

— Искромсаю на куски!

— Парковое влияние! — вздыхала мать. — Это Измайлово…

И она обрадовалась, что сын подружился с Арамом, который проявлял «непомерные» знания. Хвастался Валерке:

— Вот спроси меня любое слово — я тебе переведу на английский!

Валерка глянул вокруг — увидел стенд, посвященный войне, и изображение русского солдата.

— Ну вот, например, «солдат» как будет по-английски?

Арам не смутился ни на секунду:

— А так и будет — «сольдат»!

Только Валерка никогда не считался логиком. Открыл дома большой русско-английский словарь, и понт легко раскрылся. Арам был разоблачен торжествующим приятелем.

Валерка оторопел, впервые попав в просторную квартиру Айрапетовых. Четыре большие комнаты плюс огромная кухня. А ванная… Шикарно! Показная роскошь била прожектором прямо в глаза. Арам заметил изумление приятеля и смутился.

Айрапетовы купили эту квартиру в Измайлове и переехали сюда, когда мальчики учились в третьем классе.

Валерий вздохнул, вновь оглядывая свою бедную квартиру. Кто он такой сейчас, Валерка Панин? Проходная пешка… В смысле, пройдет и забудется… Хотя иногда в шахматах проходная пешка превращается в самую сильную фигуру.

И Валерий должен стать королем положения, который не падает ни при каких обстоятельствах. Или уж в крайнем случае, при условии поражения, все равно добиться могущества. И умереть властелином жизни.

Он почти уверовал в свою ровную, гладкую, без сучка и задоринки, судьбу.

— Разве вы уже уходите? Так быстро? — прилип Валерий к дядьке. — Посидели бы еще… Чаю бы попили… Слово за слово…

— Нет, пора, — усмехнулся дядька. — Труба зовет. Служба то бишь.

— И когда вас ждать снова? От этой вашей трубы. — Валерий горел желанием вызнать побольше о таинственном наследстве. — Я бы не возражал пообщаться снова.

Дядька солидно и с удовольствием кивнул:

— Зайду… А на кой ляд тебе, племянничек, психиатрия? Мать рассказала, ты на этой самой науке собираешься специализироваться в будущем.

Валерий немного посерьезнел:

— Очень много белых пятен.

— И ты, конечно, намечаешь часть этих белых пятен сделать яркими, — добродушно ухмыльнулся дядька. — Похвально, похвально… Голубь ты мой! Когда, как не в молодости, мечтать?

— А вы считаете, что это только мечты?

— Да нет, почему же… И когда, как не в молодости, дерзать… А тебе, Галка, я вот что скажу… Неправильно ты живешь! И сына неверно вырастила.

Мать угрюмо молчала.

— Это как же неверно? — моментально встрял Валерий. — Хотелось бы знать… Объясните одним словом.

— Ладно! — весело махнул рукой дядька. — Как-нибудь в другой раз. Встретимся, напьемся и разберемся. Бывайте, Гиппократы! — И он вышел на площадку.

— Телефончик-то оставьте! — крикнул ему вслед Валерий.

— У матери возьми. — И дядька бодро зашагал вниз по лестнице, проигнорировав лифт.

Валерий покосился на мать, тотчас понял, что от нее ничего не добьешься, и отправился к себе долбить анатомию дальше.

Почему дядька, появившись однажды, случайно и странно, точно так же, случайно и странно, выпал в далеком далеке из жизни Валерия? Этот вопрос занимал его довольно часто, особенно когда Валерка внимательно оглядывал стены родного, но такого бедного, почти нищего дома или когда слышал сдержанные жалобы матери — опять нет денег… Надо отдать ей справедливость — роптала она редко. Вообще Галина Викторовна была человеком выдержанным, сохраняла спокойствие при любых обстоятельствах, иногда казалась даже холодной и почти равнодушной. Но иначе она не смогла бы работать в Ожоговом центре.

— А ты жалеешь своих больных? — спросил ее как-то Валерка.

Ему тогда было лет двенадцать.

Мать кивнула:

— Конечно. Только, понимаешь… Совсем не так, как ты это себе представляешь. Моя жалость — она отстраненная, далекая от больного. Ведь если подпустить ее к себе, начать плакать над каждым пострадавшим, пиши пропало! Лечить ты их уже не сможешь — все твои силы уйдут на эту жалость. Тут либо жалеть, либо помогать и спасать, третьего не дано. Но ты, Валерик, помни: если ты врач, то перед тобой больной человек, как бы он себя ни вел! Ему тяжело, плохо, он мучается, с трудом справляется с болью и тревогой… И ему приходится порой многое прощать. Через не хочу и через не могу. Потому что иначе нельзя.