Гоце Смилевски - Сестра Зигмунда Фрейда

• Название: Сестра Зигмунда Фрейда
• Автор: Гоце Смилевски
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-227-04477-8

История, основанная на реальных событиях, рассказана от лица Адольфины, младшей сестры Зигмунда Фрейда, пережившей не одну потерю и смирившейся с несбыточностью мечтаний. Перед читателем приоткрываются тайны человеческой души, снов, безумия, любви и ненависти; и в этот причудливый узор рассуждений вплетаются воспоминания главной героини о жестоких поступках матери, о счастливых днях, проведенных с братом в библиотеке среди философских трактатов, о немецкой оккупации, о трудовых буднях в концлагере и, наконец, о собственной смерти.

---

— Спокойной ночи, — и отвернулась.

Спокойной ночи… Я долго вертелась в постели, размышляя о том, что услышала от Отлы.

Утром после завтрака я пошла к баракам, где жили беременные. На одной из скамеек сидели Лина и Ева, с которыми мы с Отлой познакомились вчера, и еще две женщины. Я села поодаль, и когда, через некоторое время, Лина и обе незнакомки ушли в барак, Ева подошла ко мне и спросила, может ли сесть со мной. Мы разговорились, стали расспрашивать друг друга о том, откуда приехали. Она рассказала, что родилась в Праге, ее отец был торговцем, а мать работала в центре защиты прав трудящихся. Сразу после окончания гимназии она влюбилась в своего сверстника, через несколько лет они поженились. Лина была беременна, когда она и ее муж получили уведомление о переселении.

— Иногда лучшее случается в самые тяжелые времена, — произнесла она и посмотрела на свой живот. — Нас сюда привезли зимой одними из первых. Мне досталась легкая работа — на кухне. Меня не заставляли тяжело трудиться, как других, я не голодала. И днем, по крайней мере, была в тепле, рядом с печью. Кроме как на кухне, где есть печь для готовки, согреться больше негде. По вечерам я боялась замерзнуть, боялась, что мой ребенок замерзнет. Муж отдал мне свое одеяло, но и оно не спасало. По ночам я клала руки на живот и согревала дитя. Потом наступила весна. Я отсчитывала время не по датам и годам, а по тому, на каком я месяце. Прошло тридцать девять недель. Уже недолго осталось. — Она положила руки на живот. — Несколько дней назад моего мужа и еще сотню людей отправили в другой лагерь. — Она убрала одну руку с живота и провела ею сначала по одной, потом по другой щеке, вытирая их. — Перед отъездом сказали, что там им будет лучше.

— Я уверена, им там лучше, — ответила я.

Вернувшись в наш барак, я сразу же отправилась в столовую на обед. Отлы там не было. Я торопливо съела свой суп из чечевицы и пошла в спальню. Отла в одиночестве сидела на своей кровати и собирала чемодан. Она положила часть своей одежды на мою постель и сказала:

— Это мне больше не понадобится, а я знаю, что ты приехала без ничего.

Я поблагодарила ее и спросила:

— Ты уезжаешь?

— Да. В другой лагерь отправляют целый вагон детей. Солдаты искали кого-нибудь из взрослых, чтобы сопровождать их. Я вызвалась. — Она взяла мою руку. — Я сказала детям, что везу их в путешествие.

Она обняла меня, взяла свой чемодан и вышла. Мне вспомнился ее рассказ об умерщвлении людей. Я представила, как Отла едет вместе с детьми в товарном поезде и рассказывает им, сбившимся в кучу в темноте вагона, о путешествии, которое их ждет, обещает, что они увидят море, будут играть в песке и купаться.

— А я не умею плавать, — жалуется ребенок.

— Научишься, — утешает его Отла.

Я представила, как их высаживают, приводят в незнакомое помещение и приказывают раздеться. Я почти слышала, как Отла сказала детям, что сначала они должны помыться, и каждому советовала внимательно следить за тем, где он оставляет одежду, потому что после душа нужно будет одеться очень быстро и поскорее бежать на пляж. Я мысленно наблюдала, как она стыдится своей наготы перед детьми, хотя человек вряд ли будет испытывать стыд, зная, что находится всего в нескольких шагах от смерти. И они делают эти несколько шагов — входят в помещение с душами. Они смотрят на эти души, она и дети. Они смеются — наконец-то они помоются теплой водой и ее будет вдоволь. Некоторые поднимают руки в ожидании струи. И тогда вместо воды из душа выпускают ядовитый газ. Отла смотрит на лица детей, смотрит, как их черты искривляются в судороге, смотрит, как эти лица зеленеют, смотрит, как открываются их рты, требуя воздуха, смотрит, как они падают на пол, падают один поверх другого, и сама чувствует слабость, чувствует, как задыхается, и проклинает собственное тело, которое оказалось достаточно сильным, чтобы бороться за жизнь, — она умрет последней, наблюдая за их смертью. Затем она наконец падает, падает на детские тела, смотрит, как закатываются их глаза, как изо рта у них течет кровь, а потом чувствует, как и у нее в груди что-то разрывается. Она закатывает глаза и испускает дух.

Весь оставшийся день я не покидала барак. Сидела на своей кровати, смотрела на пустую кровать Отлы, вертела в руках вещи, которые она мне оставила: несколько пар штанов, платье, юбку, две рубашки, чулки…

Через несколько дней Ева родила. Пока шли роды, я сидела на скамейке у барака. Меня впустили внутрь только после того, как ребенка помыли. Мне передали крохотное тельце — я держала дочурку Евы и радовалась, поглядывая то на малышку, то на ее мать, в изнеможении лежавшую на кровати.

— Я не знаю, как ее назвать, — сказала Ева. — Мы с мужем никогда не думали об имени для ребенка, только хотели, чтобы он родился живым и здоровым. Если бы я сейчас могла сказать ему… — Она расплакалась. Успокоившись, попросила меня дать малышке имя.

— Амалия, — выбрала я.

— Амалия, — повторила Ева.

Каждый день я ходила в барак беременных и рожениц. Садилась на кровать рядом с Евой и наблюдала за новой жизнью. Новая жизнь дышала, смотрела, жмурилась, плакала, спала, сосала молоко. Ева делилась со мной своими надеждами вновь встретиться с мужем, а я ее слушала.

Однажды утром я сообщила Еве, что всех из нашего барака отправляют в другой лагерь.

— Обещай мне, — попросила она, — обещай мне, что попытаешься найти там моего мужа. Павел Поппер. Прошу тебя, запомни его имя — Павел Поппер.

— Павел Поппер, — повторила я.

— Обещай мне, что там, в том лагере, ты его поищешь. И если найдешь, скажи ему, что он стал отцом. Скажи, что его дочь зовут Амалия. Скажи, что с ней и со мной все хорошо. И что однажды мы снова встретимся. Обещай мне.

— Обещаю, — ответила я.

Мне надо было идти. Я поднялась, поцеловала Еву в лоб, Амалию — в макушку и положила руку на сердце — под бюстгальтер на левую грудь.

— Я ничего тебе не подарила на рождение дочки. Мне нечего подарить. И вот только вспомнила… — сказала я и из левой чашечки бюстгальтера вытащила чепчик. — Этот чепчик я купила много лет назад. Он старше тебя. — Я улыбнулась. Улыбнулась и Ева. — Посмотри на него — уже почти истлел. Я не знала, зачем взяла его с собой, но теперь знаю. Может быть, зимой он пригодится Амалии.

Ева взяла мою руку и поцеловала ее.

Глядя на ладонь, на которой остался невидимый след от поцелуя Евы, я медленно повернулась к выходу из барака. Дойдя до двери, я открыла ее, обернулась и увидела, как Ева кормит Амалию. Я смотрела на них, и эта картина вызвала во мне страх и надежду. Я наблюдала за Евой и Амалией, будто через них хотела заглянуть в прошлое, увидеть длинную череду матерей и дочерей, не только тех матерей и дочерей, чья кровь текла в их жилах, но всех матерей и дочерей с начала существования человечества и до сего мгновения… А потом я повернулась и ушла.

Оставшийся день я провела в постели. Время от времени я приподнимала простыню над головой и смотрела на белое полотняное небо.

На следующий день нас посадили в товарный поезд, и наше путешествие началось.

Тесно прижавшись друг к другу, мы сидели на полу в темном вагоне, в котором раньше перевозили скот — здесь до сих пор воняло животными. Рядом со мной были Паулина, Роза и Марие. Ехали долго.

Стояла ночь, когда нас вытолкали на улицу. Рассадили по грузовикам, и через несколько минут мы уже были на месте — перед входом в здание, погруженное во мрак.

Женщина в форме сказала, что перед тем, как нас разместят, нужно помыться. И добавила: прежде чем пройти в следующее помещение, мы должны раздеться и запомнить, где чья одежда. Раздевались мы медленно. Я сняла бюстгальтер, и из него выпала пожелтевшая фотография, на которой были изображены мы — сестры Фрейд, наши братья и родители.

Нам приказали подойти к двери. Мы вошли в темное помещение. Дверь за нами закрылась. Тут же послышалось шипение. Я почувствовала горький запах. Чьи-то пальцы сжали мою руку. Я знала, что это Паулина. Знала, что в то мгновение на ее лице застыла та улыбка, которая у некоторых слепцов не исчезает никогда, даже если они кривятся от ужаса и смертельного страха. Кто-то рыдал, кто-то молился. Моя смерть приближалась, смерть стояла передо мной, и я закрыла глаза.

~~~

Старуха закрывает глаза перед смертью, и вместо тени страха ее преследуют три воспоминания: в то время, когда для нее еще не все вещи в мире обрели имена, какой-то мальчик подал ей острый предмет и сказал: «Нож»; в то время, когда она еще верила в сказки, чей-то голос шептал ей о птице, которая клювом раздирает себе грудь и вырывает сердце; в то время, когда прикосновения значили для нее больше, чем слова, чья-то рука приблизилась к ее лицу и нежно покатала яблоко по щеке. Этот мальчик из прошлого, который ласкал ее яблоком, нашептывал сказку и подавал нож, — ее брат Зигмунд. Старуха, которая закрывает глаза перед смертью, — это я, Адольфина Фрейд.