Себастьян Жапризо - Западня для Золушки

• Название: Западня для Золушки
• Автор: Себастьян Жапризо
• Издательство: Лимбус Пресс, Издательство К. Тублина
• Жанр: Детектив
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-8370-0509-1

Героиня романа, получив во время пожара сильные ожоги, изменившие ее внешность, теряет память и пытается заново воссоздать свою жизнь, чтобы понять — кто же она на самом деле. До последних страниц для читателя остается загадкой: было ли вообще совершено преступление и кто остался в живых — преступница или жертва.

В этом романс Себастьян Жапризо, пожалуй, ярче, нежели в других своих произведениях, продемонстрировал талант мастера детективного жанра. Сразу после публикации, этот роман был удостоен Гран-при французской детективной литературы.

---

— Откуда тебе все это известно? Некоторых вещей ты просто не можешь знать: про тот вечер, когда она спала у меня, или про тот, когда я бродила у нее под окнами. И потом, про встречу с этим парнем, Габриелем…

— Да ты сама же мне все и рассказывала, — ответила Жанна. — В июне мы провели две недели вместе.

— Ты больше не виделась с Мики после той ссоры в резиденции?

— Нет. Мне это было все равно. Я вовсе не жаждала везти ее в Италию. На следующее утро я встретилась с Франсуа Шансом, чтобы утрясти вопросы оплаты ремонта, и улетела тем самым рейсом, которым и собиралась. Во Флоренции меня ждал ворох проблем. Рафферми была вне себя от ярости. Не поручусь, что Мики не позвонила ей сразу после разговора со мной. Ты была уверена, что она не звонила. Во всяком случае, от этого легче не стало, скорее наоборот. Рафферми так до самой своей смерти и не остыла.

— Когда она умерла?

— Неделю спустя.

— И ты так больше ничего и не сказала мне до отъезда?

— Нет. Мне больше нечего было тебе сказать. Ты прекрасно поняла, что я имела в виду. Да ты еще до знакомства со мной только об этом и думала.

Комната внезапно осветилась: Жанна зажгла лампу. Я прикрыла глаза рукой в перчатке.

— Потуши, прошу тебя!

— Ты позволишь мне за тобой поухаживать, а? Знаешь, который час? Ты валишься с ног. Я принесла тебе перчатки. Сними-ка старые.

Пока она стояла вот так, склонившись над моими руками, — высокая, белокурая, внимательная, — все, что она мне рассказала, вновь представилось мне просто дурным сном. Она добрая и великодушная, а я была неспособна подстроить гибель Мики — все это неправда.

Близился рассвет. Она взяла меня на руки и отнесла на второй этаж. В коридоре, когда она подходила к комнате Доменики, я только и смогла что слегка покачать головой, покоившейся на ее щеке. Она поняла мой знак и уложила меня на свою собственную кровать в комнате, в которой она жила, пока я находилась в клинике. Минуту спустя, после того как сняла с меня халат и принесла мне попить, она уже склонялась надо мной, дрожащей в ознобе под простынями, подтыкала одеяло, вглядывалась в мое лицо — усталым взглядом, молча.

Внизу — уж и не помню, в какой момент ее рассказа, — я сказала ей, что хочу умереть. Теперь же, когда я уже не могла совладать со сном, меня охватил какой-то нелепый, необъяснимый страх.

— Чем ты меня напоила?

— Водой. С двумя таблетками снотворного.

Она прикрыла мне глаза ладонью — должно быть, как всегда, прочла в них мои мысли. Я услышала, как она повторяет: «Ты сошла с ума, ты сошла с ума», — и голос ее быстро отдалился, я перестала чувствовать ее ладонь на своем лице, потом вдруг американский солдат в пилотке набекрень с улыбкой протянул мне плитку шоколада, школьная учительница приблизилась ко мне, замахнувшись линейкой, чтобы ударить мне по пальцам, и я уснула.

Поутру я оставалась в постели, Жанна, одетая, растянулась подле меня на одеяле, и мы решили жить отныне на улице Курсель. Она рассказала мне об убийстве, а я ей — о своих вчерашних поисках. Теперь-то мне представлялось совершенно невероятным, чтобы Франсуа не заметил подмены.

— Все не так просто, — заметила Жанна. — Внешне ты уже и не ты, и не Мики. Я имею в виду не только лицо, но и впечатление, которое ты производишь. Походка у тебя не совсем ее, но и не та, что была у тебя раньше. И потом, ты несколько месяцев жила подле нее. В последние недели ты так тщательно наблюдала за ней, чтобы впоследствии ее изображать, что я чувствую ее в каждом твоем движении. Когда ты смеялась в тот первый вечер, я уж и не знала, кто это смеялся — она или ты. Самое худшее — что я уже не помнила, какая была она, какая — ты, мне не удавалось себя урезонить. Ты представить себе не можешь, чего я только не передумала. Когда я тебя купала, я как бы перенеслась на четыре года назад, потому что ты более худа, чем Мики, и она тогда была примерно такая же. Одновременно я говорила себе, что это невозможно. Вы были одного роста, верно, но насколько не походили друг на друга! Не могла я до такой степени ошибаться. Я боялась, что ты ломаешь комедию.

— Зачем?

— А я знаю? Чтобы отделаться от меня, остаться одной. Что сводило меня с ума, так это то, что я не могла заговорить с тобой прежде, чем ты узнаешь. Так что это мне приходилось ломать комедию. Обращаться к тебе так, как если бы ты и впрямь была ею, — это сбивало меня с толку. За те четыре дня я убедилась в одной ужасной вещи, которая, впрочем, облегчит нам задачу: стоило мне услышать твой голос, как я утратила всякую способность вспомнить голос Мики; стоило мне увидеть твою родинку, как начинало казаться, что она всегда была у Мики — или же у тебя, я уж и не знала. Не вспомнить, понимаешь? Внезапный твой жест — и я снова видела Мики. Я столько думала об этом твоем жесте, что мне удавалось убедить себя, что я обозналась. На самом же деле у тебя между двумя твоими собственными движениями проскакивало движение Мики, потому что перед этим ты неделями твердила себе: когда-нибудь мне придется сделать это в точности так же, как она.

— Неужто этого хватало, чтобы обмануть Франсуа? Быть этого не может. Я оставалась с ним полдня. Поначалу он меня не узнал, но вечером мы очутились на диване, и он больше часа обнимал меня и тискал.

— Ты была Ми. Он говорил о Ми. Он верил, что обнимает Ми. И потом, это хищник. Он никогда по-настоящему не обращал на нее внимания, он спал с наследством. Ты больше не увидишь его, вот и все. Меня гораздо больше беспокоит твой визит к Франсуа Шансу.

— Он ничего такого не заметил.

— Больше я не дам ему возможности замечать что бы то ни было. А теперь — за настоящую работу.

Она сказала, что по возвращении во Флоренцию опасность умножится. Там Ми знали многие годы. В Ницце же единственный, кто может вызвать беспокойство, — это отец Ми. Я вдруг осознала, что мне предстоит увидеть этого человека, чью дочь я убила, броситься к нему в объятия, как это сделала бы она. В той же Ницце мои мать с отцом все еще оплакивали погибшую дочь; они наверняка хотели бы повидаться со мной, чтобы я рассказала им о ней, они с испугом воззрились бы на меня — они бы меня узнали!

— Не говори ерунды! — воскликнула Жанна, беря меня за руки. — Тебе не придется с ними встречаться! С отцом Мики — это да, тут никуда не денешься. Если ты и всплакнешь, это отнесут на счет волнения. Но что до твоих собственных родителей, тебе лучше всего уже с этой минуты никогда о них не думать. Да и помнишь ли ты их?

— Нет. А если вспомню?

— В ту пору ты будешь уже другим человеком. Да ты и сейчас другая. Ты Мики. Мишель-Марта-Сандра Изоля, родилась 14 ноября 1939 года. Ты помолодела на пять месяцев, лишилась своих отпечатков пальцев и на сантиметр выросла. И все.

Настоящая мука, оказывается, только начиналась. В полдень Жанна съездила за нашими вещами в особняк в Нейи и привезла их — одежда была вперемешку навалена на чемоданы. Я в халате спустилась в сад, чтобы помочь ей их внести. Она прогнала меня, сказав, что я «подхвачу смерть».

Все, что бы она или я ни говорили, беспрестанно возвращало меня к той ночи на мысе Кадэ, о которой она мне рассказала. Я не желала об этом думать, я отвергала предложения посмотреть кинопленки, которые они с Мики снимали на каникулах и которые могли бы помочь мне стать еще больше на нее похожей. Но даже самое невинное слово обретало двойной смысл и вызывало у меня в воображении образы невыносимее всякой пленки.

Жанна одела меня, покормила обедом, посетовала, что вынуждена оставить меня на два часа — ей нужно съездить к Франсуа Шансу, ликвидировать последствия моего вчерашнего идиотского вторжения.

Днем я бродила по комнатам. Пересаживалась из кресла в кресло. Разглядывала себя в зеркалах. Снимала перчатки — посмотреть на свои руки. Я ошеломленно наблюдала за тем чуждым, что укоренялось во мне и было, по сути, ничем — неясными словами и мыслями.

Больше, чем сознание совершенного мною убийства, меня угнетало ощущение, что меня подчиняет себе чужая воля. Я — всего лишь полая игрушка, марионетка в руках трех незнакомок. Которая из них сильнее дергает за веревочки? Маленькая завистливая банковская служащая, терпеливая, как паук? Мертвая принцесса, что когда-нибудь снова взглянет прямо мне в глаза из моего зеркала, раз уж это ею я так стремлюсь стать? Или золотоволосая великанша, что неделями на расстоянии руководила мною, подводя к убийству?

Когда умерла крестная Мидоля, говорила мне Жанна, Мики и слышать не хотела о поездке во Флоренцию. Похороны состоялись без нее, и никто даже не удосужился дать по этому поводу какие-то объяснения близким Рафферми.

Вечером того дня, когда Мики узнала о кончине крестной, она решила поразвлечься с Франсуа и несколькими приятелями. Я сопровождала ее. Мики наклюкалась, учинила дебош в одном из погребков на площади Звезды, обхамила полицейских, которые нас оттуда выдворяли, удумала забрать к себе в спальню другого парня, не Франсуа. Она уперлась, и Франсуа пришлось возвращаться домой.