Эрнст Гофман - Разбойники

• Название: Разбойники
• Автор: Эрнст Гофман
• Издательство: Navia Morionum
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1994
• ISBN: 985-6175-02-X

Двое молодых немцев, проезжая через Богемию, получили приглашение в замок графа фон К. Из-за некоторых совпадений гостям показалось, что они находятся среди «Разбойников» Шиллера; и эта мысль, высказанная хозяину в виде шутки, привела в движение маятник разрушительного механизма, увлекшего к гибели всех действующих лиц…

---

Когда друзья вернулись в свою комнату, то действительно вскоре вслед за ними вошел и граф Франц. Он, казалось, совсем успокоился, и рассказал друзьям тихим, спокойным голосом следующее:

— Случай дал вам возможность заглянуть в бездну, в которую я вошел без надежды на спасение. Я считаю далеко не случайным, что та темная сила, которая тяготела надо мною, заставила вас напомнить мне об удивительном сходстве положения нашей семьи с положением действующих лиц в ужасной трагедии Шиллера, о которой я, однако, раньше не думал, как ни бросается в глаза это сходство. Теперь как будто мне дали ключ к ужасной тайне, и с его помощью она раскрылась предо мной. Я уверен, что не случай, что та же темная судьба свела меня с вами, чтобы окончательно низвергнуть меня в бездну. От вас, конечно, не укрылось впечатление, произведенное на меня тем, что вызвало ваше удивление за столом, и открывшее мне мою собственную тайну. Узнайте же и подивитесь неисповедимым путям Творца: у меня в самом деле есть старший брат Карл. Но этот Карл отнюдь не похож на того ужасного, но в действительности великодушного атамана разбойников. Совсем нет! Мне тяжело, мне стыдно говорить о пятне, лежащем на нашем доме, но то, что случилось только что на ваших глазах, побуждает меня к тому; я надеюсь, впрочем, что все, что я сейчас вполне откровенно расскажу вам, вы будете хранить в глубокой тайне. Еще в ранней юности Карл отличался удивительной красотой и редкими дарованиями; на всем, за что он принимался, лежала печать гениальности. Тем ужаснее было, что уже очень рано обнаружилась его наклонность к разврату и и к неистовствам всякого рода. Все это было так чуждо характеру нашей семьи и наших славных предков, что мой отец видел в поведении Карла проклятие за ужасный поступок его матери. Говорили, что его первенец Карл был плодом измены, совершенной моей матерью! Амалия тоже обязана своим рождением постыдному обману, приведшему решившуюся от безумной любви на преступление женщину в объятия человека, которого когда-то любила моя мать, но должна была принести в жертву ради моего отца. Как видите, для опытного психолога здесь есть над чем подумать; но я не смею вас задерживать на этом: позвольте мне умолчать о непрерывном ряде злодейств, грязных выходок, которые, к великому огорчению отца, пятнали все время обучения Карла в удаленном университете. Наконец отцу удалось пристроить его на военной службе. Он дослужился до офицерских чинов, был на войне; но там он растратил казенные деньги, был разжалован и присужден к заключению в крепости. Он, однако, бежал, и с тех пор мы о нем ничего не слышали. Время от времени нам писали, что из достоверных источников известно, будто разжалованный граф Карл фон К. сделался атаманом разбойников в Эльзасе, был пойман и казнен. Я принимал всевозможные меры к тому, чтобы отец не узнал ничего из этого, так как от такого удара он немедленно лишился бы жизни. И вот этого-то отверженного любит графиня, любит безграничной, безумной любовью. Амалии было всего двенадцать лет, когда Карл покинул отеческий дом, куда она была принята в качестве круглой сироты. Считаете ли вы возможным, чтобы ребенок мог воспламениться такой любовью и эта любовь неугасаемым пламенем могла охватить все ее существо? Я считаю эту любовь за сатанинское наваждение, и страх перед адом охватывает меня часто, когда я вижу, как Амалия тоскует и томится по Карлу, которого всякая добродетель, всякая девическая невинность должна бы сурово осудить. Хотите знать теперь обо мне самом? Ну так знайте, что я точно такою же безумной любовью, какой Амалия любит моего преступного брата, люблю ее, с тех пор как едва достиг юношеского возраста, с двенадцати лет. Возмужав, отвергнутый ею, я думал, предаваясь всяким радостям жизни, победить мою страсть, которая могла довести меня до гибели. Я объехал всю Францию, Италию; но образ Амалии нисколько не померкнул, но, напротив, сиял в моей душе с тою же силой. Смертельный яд пожирал мое сердце. Нигде не находил я покоя и утешения. Как ночная птица описывает все более и более тесные круги вокруг пламени и наконец находит себе смерть в нем, так и я, уйдя с твердым решением никогда более не видеть Амалии, приближался к ней все ближе и ближе, пока не вернулся в замок, как будто повинуясь призыву отца. Мой отец видит мои мучения, презирает недостойную страсть Амалии, надеется, что ее помутившийся рассудок прояснится… Напрасные мечты! А между тем я, считая сам свое поведение безумным, не могу удалиться от той, которая, живя в моем сердце, разрушает мою жизнь. И никогда еще при этой невыразимой муке не восставала с такой ясностью мысль о наваждении ада, как в то полное ужаса мгновение, когда вы напомнили мне ужасные сцены трагедии Шиллера и я затем встретил Амалию, не в ее комнате, где я думал найти ее, а в уединенном павильоне. Во мне возгорелся весь пыл моей любви вместе с диким гневом отчаяния. Но это прошло; я вырвусь отсюда… Теперь всюду говорят о предстоящей войне, и я отправлюсь на войну…

— Что ты скажешь обо всем этом? — сказал Виллибальд, когда друзья остались одни.

— Я думаю, — ответил Гартман, — что нет оснований особенно верить графу Францу. По своим страстям он совершенный дикарь, и я от глубины души жалею милую графиню Амалию. Во всяком случае, очень странно и даже неделикатно, что граф, чтобы отчасти смягчить в наших глазах свою выходку в павильоне, открыл перед нами свои семейные тайны и старался запятнать перед нами позором имя своего брата.

В эту самую минуту на дворе замка раздался страшный шум. Графские егеря и гусары привели довольно значительное число взятых в плен, по большей части тяжело раненых разбойников. Это были люди на вид дикие, большей частью иностранцы, говорившие только на ломанном немецком или едва внятном итальянском языке. Притом говорили они очень неохотно и в большинстве случаев упорно молчали на предлагаемые им вопросы. Иные из них не могли скрыть своего цыганского происхождения и бегло говорили по-цыгански. Удалось удостовериться только в том, что шайка разбойников пришла сюда с итальянской границы и была подкреплена в Богемии цыганскими ордами. Когда разбойников спрашивали об их атамане, они громко смеялись и говорили, что он вполне в безопасности и что его не так-то легко поймать, как думают. Из рассказов егерей выяснилось, что шайка разбойников защищалась с отчаянной храбростью и при наступлении ночи рассеялась в чаще леса.

— Еще одной причиной больше, — сказал граф, приветливо улыбаясь друзьям, — почему я не могу вас отпустить теперь отсюда. Необходимо сначала, чтобы дороги стали вполне безопасны.

Вечером Виллибальд не явился в обычную компанию, состоявшую из обоих графов, священника и хирурга, — теперь Амалия обыкновенно отсутствовала. Хотели уже посылать за Виллибальдом, как вдруг он вошел. Гартман по лицу друга заметил, что с ним случилось что-то особенное, и это, действительно, было так. Едва друзья остались вдвоем в своей комнате, как Виллибальд сказал:

— Ну, теперь самое время нам уезжать. Слишком много здесь странных происшествий, и я опасаюсь, что мы слишком близко подошли к механизму, приводимому здесь в движение злыми силами; мы сами можем попасть под маховое колесо и быть увлеченными к погибели… Ты знаешь, что я обещал показать графу кое-что из моих сочинений. Когда я с рукописью в руках отправился к нему, я в рассеянности попал в большую залу, на левой стороне замка, увешанную большими картинами. Картина Рубенса, которой мы недавно восхищались, снова привлекла мое внимание. Пока я стоял перед ней и рассматривал ее, из боковой двери ко мне навстречу вышла графиня Амалия. Можешь ли ты представить, что происходило два часа тому назад? Я уверен, что тебе ни за что не угадать! Совершенно спокойно и развязно подошла она ко мне и начала говорить о картинах различных мастеров, собранных в этом замке, доверчиво опираясь на мою руку и медленно прохаживаясь по залу.

— Что может быть скучнее, — воскликнула она, наконец, когда мы дошли до конца залы, — как столько говорить о мертвых картинах? Неужели действительная жизнь так мало нас интересует, что мы должны ее избегать?

С этими словами она открыла двери, и мы прошли две или три комнаты и очутились в изящно убранной гостиной.

— Будьте теперь гостем у меня, — сказала Амалия, приглашая меня сесть рядом с нею на софу.

Ты можешь себе представить, что в присутствии очаровательной женщины, выказывавшей ко мне сначала сухость и холодность, но ставшей теперь самой любезностью и приветливостью, я чувствовал себя не по себе. Я собирался быть изыскано любезным, рассыпать перед нею все перлы моего красноречия и приготовился уже блеснуть остроумной выходкой, когда графиня устремила на меня такой взгляд, что я невольно замолчал. Она взяла меня за руку и спросила: «Находите ли вы меня красивой?» Едва хотел я ей ответить, она продолжала: «Я не жду комплиментов: они показались бы мне в эту минуту противными. Достаточно, если вы мне ответите только «да» или «нет». «Да», — ответил я тогда, и я хорошо знал, как прозвучало это «да!» по тому волнению, которое охватило меня. «Могли ли бы вы полюбить меня?» — продолжала спрашивать меня графиня, и по ее взгляду я понял, что и теперь от меня ждут простого «да» или «нет». Черт возьми! У меня не холодная кровь, у меня не рыбий темперамент, и я воскликнул снова: «Да!» — и прижал руку, которую она все еще держала в моей руке, к губам и поцеловал ее несколько раз, что вместе с этим «да» должно было уничтожить в ней все сомнения в искренности моего чувства, исходившего из глубины сердца.