Эрнст Гофман - Приключение в ночь под Новый год

• Название: Приключение в ночь под Новый год
• Автор: Эрнст Гофман
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1991

В первый том Собрания сочинений Э.-Т.-А.Гофмана (1776–1822) входят «Фантазии в манере Калло» (1814–1819), сделавшие его знаменитым, пьеса «Принцесса Бландина» (1814) и «Необыкновенные страдания директора театра» (1818).

Среди общества, собравшегося перед Новым годом, герой-рассказчик встречает свою утраченную возлюбленную. Он потрясен переменой в ней и спасается бегством. Блуждая по Берлину, он заворачивает в погребок на Унтер-ден-Линден и знакомится с удивительными посетителями. Один из них преследует героя, записывает странную историю своей жизни и дарит рукопись рассказчику.

---

— Ты с той же охотой, что и прежде, принимаешь вино из моих рук?

— Юлия… о Юлия… — только и смог выдохнуть я.

Когда я брал бокал, ненароком я коснулся ее нежных пальцев, и словно электрический ток пробежал по всем моим жилам — я отпивал из бокала глоток за глотком, и мне казалось, что маленькие голубые огоньки, вспыхивая, лижут его граненый край и мои губы. Я допил все до последней капли и, сам не зная как, оказался на кушетке в кабинете, освещенном алебастровой лампой, а Юлия сидела рядом со мной и глядела на меня с детской кротостью, как в былые времена. Бергер снова сел за рояль, он заиграл andante из волшебной моцартовской C-dur'ной симфонии, и на лебединых крыльях божественных звуков поднялись во мне вся любовь и радость солнечных вершин моей жизни… Да, это была Юлия — Юлия, прекрасная и нежная как ангел, — наш обычный разговор, сетования, полные любовного томления, скорее обмен взглядами, нежели словами, ее рука покоилась в моих руках.

— Я больше никогда тебя не покину. Твоя любовь — это искра, которая разгорается во мне, озаряя путь к искусству и поэзии, без тебя, без твоей любви все вокруг мертво и бесплодно; но разве ты не затем пришел, чтобы остаться со мной навсегда?

В этот момент в кабинет заглянул неуклюжий человечек на ломких паучьих ножках, с лягушачьими навыкате глазами и воскликнул с повизгиванием и придурковатым подхохатыванием:

— Куда это, черт побери, запропастилась моя супруга?

Юлия встала и отчужденно произнесла:

— Не вернуться ли нам к обществу? Мой муж меня ищет… Вы были весьма забавны, дорогой, в таком же ударе, как бывали прежде, вот только не увлекайтесь вином…

Тут коротышка схватил ее за руку, и она с улыбкой последовала за ним в зал.

— Ты для меня навеки потеряна! — воскликнул я.

— Конечно, ты — пас, дорогой! — проскрипел некий отпетый плут, сидящий за ломберным столом. Скорее — прочь отсюда! Я помчался в бурную ночь…

2. Общество в погребке

Быть может, прогуливаться по Унтер-ден-Линден — занятие из приятных, однако же не в новогоднюю ночь, когда лютует мороз и завывает метель. В этом я убедился, хоть и весь пылал, меня в конце концов до костей пробрал холод ведь я выскочил на улицу без шапки и без пальто. Я промчался по Оперному мосту, мимо Замка, свернул, перебежал на другой берег по Шлюзовому мосту, миновал Монетный двор и оказался на Егерштрассе, как раз у торгового заведения Тирманна. Там за окнами горело много ярких огней, и я было уже хотел войти туда, потому что закоченел и мечтал выпить чего-нибудь горячительного; как раз в этот момент оттуда вывалилось на улицу целое общество в развеселом настроении. Перебивая друг друга, они восхищались превосходными устрицами и добрым эйльфером[5].

— И все же прав был тот господин, — воскликнул один из гостей, статный офицер-улан, как я разглядел при свете фонаря, — да-да, он был сто раз прав, когда в прошлом году в Майнце бранил на чем свет стоит тех негодяев, которые не спешили поделиться эйльфером тысяча семьсот девяносто четвертого года[6].

Все хохотали от души. Я невольно прошел несколько шагов дальше и остановился перед дверью погребка, в окне которого светилась одинокая лампа. Разве шекспировский Генрих[7] не почувствовал себя как-то раз столь измученным и смиренным, что им овладело только одно-единственное желание выпить легкого пива? Вот и со мной произошло то же самое. Моя глотка истосковалась по бутылке английского пива. Я стремительно вбежал в погребок.

— Что желаете? — приветливо спросил хозяин, сдвигая шапку набекрень и направляясь мне навстречу.

Я велел подать бутылку светлого ячменного пива и большую трубку с хорошим табаком. Вскоре я пришел в такое блаженное состояние духа, что даже сам черт, видно, зауважал меня и оставил в покое. О советник юстиции, если бы тебе довелось увидеть, как из твоей ярко освещенной гостиной, где подавали чай, я спустился в темный пивной подвал, ты отвернул бы от меня свое лицо с горделивым пренебрежением и процедил бы сквозь зубы:

— Неудивительно, что такой вот субъект портит почтенным господам их изящные жабо!

То, что я был без пальто и шляпы, должно было казаться странным. Я заметил, что у хозяина кабачка вопрос был готов сорваться с губ, но тут кто-то постучал в окно и послышался голос:

— Откройте, откройте, я пришел!

Хозяин опрометью выскочил на улицу и вскоре вернулся, держа в поднятых руках по зажженному фонарю, а за ним шел очень высокий худой человек[8]. Проходя в низкую дверь, он забыл наклонить голову и сильно треснулся о притолоку, но, так как на нем была черная шапка, похожая на берет, лоб он не расшиб. Он шел как-то странно, прижимаясь к стенке, и сел напротив меня, а хозяин поставил на наш стол фонари. О нем можно было бы сказать, что вид он имел несговорчивый и чванный[9]. Раздраженным голосом он потребовал себе пива и трубку и, затянувшись всего несколько раз, выпустил столько табачного дыма, что мы все оказались словно в облаке. Впрочем, в лице пришельца было что-то столь своеобразное и привлекательное, что, несмотря на его мрачный вид, я сразу же почувствовал к нему расположение. Его густые черные волосы были раскинуты на пробор и свисали по обе стороны головы этакими локончиками, точь-в-точь как на портретах Рубенса. Когда он отложил большой воротник своего пальто, я увидел, что на нем черная куртка со множеством шнурков, а еще я обратил внимание на то, что на его сапоги были надеты изящные туфли[10]. Это я обнаружил в тот момент, когда он выбивал о каблук свою трубку, которую выкурил, наверно, всего минуть за пять, не более. Наш разговор не клеился, все внимание пришельца было сосредоточено на каких-то редких растениях, которые он вынул из коробки и с явным удовольствием разглядывал. Я выразил восхищение этими красивыми растениями и спросил, поскольку они были явно только что сорваны, не заходил ли он перед приходом сюда в Ботанический сад или в лавку братьев Буше. Он как-то странно улыбнулся и ответил:

— Ботаника явно не ваша область, иначе вы не задали бы такого… — тут он запнулся, а я тихо прошептал:

— Глупого…

— …вопроса, — простодушно закончил он. — Вы бы с первого взгляда увидели бы, — продолжал он, — что это альпийские растения, которые можно отыскать только на Чимборасо[11].

Последние слова незнакомец сказал тихо, как бы про себя, и ты легко можешь себе представить, какие чувства при этом охватили меня. Я не решался задать ему никакого вопроса, но во мне все сильнее крепло какое-то предчувствие, и мне почудилось, что я прежде никогда не видел его, но думал о нем. Тут снова постучали в окно. Хозяин отворил дверь, и чей-то голос произнес:

— Будьте так добры, завесьте ваше зеркало.

— А, — воскликнул хозяин, — как вы поздно, генерал Суваров![12]

Хозяин завесил зеркало, и тут с неуклюжей поспешностью, я бы даже сказал, хоть и торопливо, но на редкость неповоротливо, в подвал вбежал низкорослый сухонький человечек, закутанный в пальто какого-то неопределенного бурого цвета, которое, пока он скакал по подвалу, завивалось множеством трепещущих складок вокруг его тела так, что в неровном свете масляных фонарей чудилось, будто сходятся и расходятся несколько фигур, как в энсленовских фантасмагориях[13]. При этом он яростно потирал замерзшие ручки, спрятанные в рукава, и восклицал:

— Какой холод, какой холод… вот так холод! У нас в Италии таких не бывает, не бывает.

Наконец он уселся между мной и долговязым и недовольно буркнул:

— Что за ужасный дым, ну вы и насмолили. Однако клин клином вышибают. Эх, была бы у меня хоть одна понюшка!

У меня как раз лежала в кармане блестящая отполированная металлическая табакерка, которую, помнишь, ты мне как-то подарил, я тут же ее достал, чтобы угостить того, кто поменьше ростом, табаком. Но едва он ее увидел, как разом оттолкнул обеими руками и заорал:

— Долой, долой это мерзкое зеркало!

В его голосе было что-то ужасное, я удивленно взглянул на него и увидел, что он стал совсем другим. Когда он вбежал в подвал, у него было привлекательное моложавое лицо, а теперь на меня уставился смертельно бледный, увядший старец с глубоко запавшими глазами. В ужасе я шарахнулся к долговязому.

— Господи, смотрите, смотрите… — начал было я. Однако он нимало не заинтересовался этим, будучи всецело поглощен созерцанием своих растений с Чимборасо. А тут тот, что поменьше ростом, потребовал «северного винца», как он претенциозно выразился. Разговор постепенно оживился. Правда, в обществе того, что поменьше ростом, мне было как-то не по себе, зато долговязый умел высказывать по поводу, казалось бы, сущих пустяков немало глубоких и парадоксальных мыслей, хотя выражал их коряво, с трудом подыскивая слова, позволяя себе иногда вставить и непристойность, что, однако, придавало его суждениям забавную оригинальность, и таким образом ему удавалось, внутренне все больше покоряя меня, сглаживать то неприятное впечатление, которое производил наш низкорослый собеседник. А он, вроде бы движимый какими-то пружинами, ни минуты не сидел спокойно, ерзал на стуле, бурно жестикулировал, и меня буквально мороз подирал по коже, когда он оборачивался ко мне то одним лицом, то другим. Надо сказать, двуликий больше глядел на долговязого, чей невозмутимый покой так разительно контрастировал с его вертлявостью, поворачиваясь к нему своим старческим лицом, однако уже не таким устрашающим, каким я увидел его, когда протянул ему табакерку… Наша бренная жизнь есть не что иное, как игра масок, где мы все носим различные личины, но нет-нет да и проглянет в озаренных глазах наш истинный дух, и его не обманешь, он безошибочно узнает среди окружающих тех, кто ему сродни. Так, видно, и случилось, что мы трое, такие своеобразные господа, сошлись здесь, в этом погребке, и хоть и не с первого взгляда, но все же узнали друг друга. В нашем разговоре зазвучал тот юмор, который доступен только смертельно раненным душам.