Эрнст Гофман - Новеллы

• Название: Новеллы
• Автор: Эрнст Гофман
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Разная фантастика
• Год: 1990
• ISBN: 5-289-00664-8

В книгу великого немецкого писателя вошли произведения, не издававшиеся уже много десятилетий. Большая часть произведений из книг «Фантазии в манере Калло», «Ночные рассказы», «Серапионовы братья» переведены заново.

---

Медленно и размеренно расхаживал он взад-вперед по центральной аллее, а все вокруг моментально преображалось, вторя его движению. Деревья и кусты отзывались тонкими хрустальными звонами, которые сливались в необыкновенный концерт и словно горели в воздухе, воспламеняя душу и наполняя ее блаженством небесных предчувствий.

Стало смеркаться, профессор исчез в темной зелени, и звуки будто истаяли в легчайшем пианиссимо.

В глубоком молчании друзья двинулись наконец обратно в город. Когда Людвиг собрался уже попрощаться, Фердинанд прижал его к себе и сказал:

— Оставайся мне верным другом! Верным другом! Ах, я чувствую, как в душу мою запустила руку какая-то враждебная сила, она терзает самые нежные струны. Теперь они в ее воле, и это погубит меня!

А язвительная ирония профессора! Не была ли она выражением этого враждебного начала? И не для того ли отгородился он от нас своими автоматами, чтобы избежать человеческого общения со мной?

— Вероятно, ты прав, — ответил Людвиг. — Я ведь тоже почувствовал, что профессор каким-то непостижимым образом вмешался в твою жизнь или, вернее сказать, в сферу таинственных психических уз, связавших тебя с той незнакомкой. Не исключено, что вопреки собственной воле энергией зла и противодействия он даже укрепляет эту связь, вызывает в ней прилив ответных сил. И оттого-то с такой злобой и отвергает непосредственное общение с тобой, что твой духовный принцип поощряет эту взаимосвязь и делает ее во сто крат живее, не считаясь с волей профессора, а уж тем более — с суждениями обычного здравого смысла.

Друзья решили сделать все возможное, чтобы свести более короткое знакомство с профессором и во что бы то ни стало разрешить загадку, возымевшую такое значение в жизни Фердинанда. Второй визит должен был состояться на следующий же день. Но нежданно-негаданно Фердинанд получил письмо от своего отца, просившего его приехать в Б. Он не мог позволить себе ни малейшей отсрочки и уже несколько часов спустя сидел в почтовой карете. Друга же он заверил в том, что никакие обстоятельства не воспрепятствуют его возвращению в Й. Самое позднее — через четырнадцать дней.

А Людвигу вскоре после отъезда Фердинанда довелось услышать чрезвычайно любопытные вещи от того самого почтенного господина, который первым указал на причастность профессора к успеху турка. Людвиг узнал о том, как досужий интерес к механическим автоматам перерос у профессора в пытливое изучение всех разделов естествознания и что это стало единственной всепоглощающей страстью его. Старик особенно превозносил его открытия в области музыки, во что профессор покуда никого не посвящал. Полная чудес лаборатория его будто бы представляет собой прекрасный сад, расположенный неподалеку от города. И что даже есть люди, которым случалось проходить мимо этого сада и слышать столь необыкновенные звуки и мелодии, словно он населен феями и духами.

Четырнадцать дней миновало, а Фердинанд не возвращался. Наконец, месяца через два, Людвиг получил письмо из Б. такого содержания:

«Читай и удивляйся. Но, возможно, ты узнаешь лишь то, о чем давно догадывался, ибо, как я надеюсь, тебе удалось свести с профессором более тесное знакомство. В деревне П., где мне должны были сменить лошадей, я вышел размяться и совершенно бездумно озирал окрестности. Тут на глаза мне попался какой-то экипаж, подкативший к открытым дверям церкви. Из него вышла довольно просто одетая дама, за нею следовал красивый молодой человек в русском егерском мундире с орденом на груди. К ним присоединились еще двое мужчин — из второго экипажа. Станционный смотритель сказал мне: «Это иностранная пара, которая будет венчаться у нашего пастора».

Я почему-то тоже направился к церкви и вошел в нее как раз в тот момент, когда священник завершал обряд благословения. И тут я увидел, что невеста была той самой певицей. Она заметила меня, побледнела, ноги ее подкосились, и ее подхватил стоявший позади господин. Им оказался профессор Икс. Что происходило потом, я попросту не знаю, как не знаю и того, каким образом оказался здесь. Возможно, ты осведомишься об этом у профессора. Только отныне в душе моей воцарились давно забытые покой и отрада. Зловещее пророчество турка оказалось гнусной ложью, ведь он просто ткнул пальцем в небо и притом — весьма неловко. Что же? Разве я потерял ее? Разве не осталась она навеки моей в тончайшем пламени внутренней жизни?

Ты долго не будешь иметь обо мне известий, поскольку я еду в К., а может статься, — и далеко на север, в П.[205]».

Из этого послания Людвиг мог определенно судить лишь о пошатнувшемся душевном состоянии своего друга и был крайне озадачен его словами, тем более, что, как выяснилось, профессор вовсе и не покидал города.

Что, если все это лишь результаты столкновения загадочных психических энергий многих людей? — размышлял Людвиг. Чем же тогда объяснить, что результаты эти принимают столь зримый вид. Как удается этим призракам втянуть в свою игру чисто внешние, не зависимые от них события да еще внушить обманутым чувствам, будто они сами порождают внешнюю жизнь?

Но, быть может, когда-нибудь жизнь откликнется на зреющее в моей груди светлое предчувствие, которое станет верным утешением моему другу. Мрачное предсказание турка исполнилось, и тем самым отведен смертельный удар, угрожавший Фердинанду.

Дож и догаресса [206]

Под этим названием значилась в каталоге выставки, устроенной в сентябре 1816 года Берлинской Академией изящных искусств, картина кисти достопочтенного мастера К. Кольбе[207], действительного члена Академии. Картина выделялась особым очарованием, завораживая всех, кто подходил к ней, вот почему перед нею всегда толпились зрители. На полотне изображен был дож в богатых пышных одеждах, ведущий под руку супругу, одетую под стать ему. Он — седобородый старец, в чертах его лица, которому художник придал какой-то красновато-смуглый оттенок, удивительным образом смешались сила и бессилие, гордое высокомерие и добродушие; она — юное создание, во взгляде, во всем ее облике — задумчивая печаль, мечтательное томление. Позади них у балюстрады пожилая женщина, рядом с ней мужчина с раскрытым зонтиком в руках. Сбоку у перил юноша трубит в изогнутый наподобие раковины рог, а за балюстрадой покачивается на волнах богато убранная гондола, украшенная венецианским флагом, и в ней два гребца. На заднем плане раскинулось море, усеянное сотнями парусников, а вдалеке виднеются башни и дворцы прекрасной Венеции, как будто вырастающие из вод морских. Слева угадываются очертания собора Святого Марка, справа и ближе к нам — Сан-Джорджо Маджоре[208]. Картина помещена в золотую раму, по которой вьется резная надпись:

Ah senza atnare,
Andare sul mare
Col sposo del mare
Non pud consolare.[209]

Перед картиной этой разгорелся однажды праздный спор, хотел ли живописец создать только картину в прямом смысле этого слова, то есть иллюстрацию к стишку, довольно ясно обозначившему ситуацию — человек преклонных лет, который, несмотря на все свое богатство и могущество, не может утолить мечтания другого мятущегося сердца, — или же художник запечатлел действительный случай, подтвержденный историей. Наскучив болтовней, спорщики один за другим отходили от картины, покуда не остались лишь два воистину пылких приверженца благородного искусства.

— Не понимаю, — начал один из них, — как можно портить себе наслаждение вечными толкованиями и разъяснениями. Ведь помимо того, что мне вполне понятно все, что связано с этим дожем и его супругой, я сам непостижимым образом как бы оказываюсь во власти того богатства и величия, которым пронизано все на этом полотне. Взгляни на этот флаг с крылатым львом, взгляни, как он, повелевая миром, трепещет на ветру. Венеция, как ты прекрасна! — И он начал декламировать известную загадку Турандот[210] о Льве Адрии: — «Dimmi qual sia quella terribil fera»[211] и т. д.

He успел он договорить, как благозвучный мужской голос произнес ответ Калафа: «Tu quadrupede fera»[212] и т. д. Не замеченный друзьями, позади них стоял высокий господин благородного облика, его серый плащ был живописно перекинут через плечо, горящие глаза устремлены на картину. Завязался разговор, и незнакомец произнес почти торжественным тоном:

— Поистине, какая удивительная тайна сокрыта в том, что именно в душе художника рождается подчас картина, образы которой поначалу смутны и бесплотны, подобно туману, струящемуся в пустоте, а затем в глубинах его души они обретают твердые очертания. И неожиданно от этой картины протягивается невидимая нить к прошлому, а может быть, и к будущему, и тогда, оказывается, она изображает лишь то, что произошло или еще произойдет в действительности. Ведь, между прочим, Кольбе и сам мог не знать, что на полотне его изображен не кто иной, как дож Марино Фальери и его супруга Аннунциата.