Адам Торп - Затаив дыхание

• Название: Затаив дыхание
• Автор: Адам Торп
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2013

Героя романа, англичанина и композитора-авангардиста, в канун миллениума карьера заносит в постсоветскую Эстонию. Здесь день в день он получает известие, что жена его наконец-то забеременела, а сам влюбляется в местную девушку, официантку и скрипачку-дилетантку. Но, судя по развитию сюжета, несколько лет спустя та случайная связь отзовется герою самым серьезным образом.

---

Вот и приземистый, вросший в землю хутор, из соломенной крыши выглядывают чердачные окошки; рядом покосившийся амбар; зеленый двор. Все скромно и безыскусно красиво. Деревянные скульптуры в виде гигантских штопоров придают хутору нотку богемности. Старый синий «сааб» с перекрашенной в фиолетовый цвет правой передней дверцей смахивает на типичную живописную развалюху семидесятых годов; в таких любили странствовать английские хиппи. Окружающие дом деревья — в основном березы и ольха — дружно одеваются молодой листвой. Время от времени сквозь облака проглядывает солнце, воздух полон запахами травы, лесного перегноя и навоза. Несколько кур, наслаждаясь свободой, самозабвенно роются в земле; белые птицы (по-моему, утки) плещутся в корыте, взбираясь в него по гладко оструганной доске.

Такое впечатление, что дом замкнулся в себе, целиком погрузившись в свою тихую жизнь, но никакой неприязни от него не исходит.

Они меня ждут. Тоомас — величина неизвестная, возможно, с ним будет нелегко. Или, напротив, он окажется открытым добродушным малым с серьгой в ухе.

Зад ноет после езды на шатком седле. Я делаю глубокий вдох и расправляю плечи. Мне нужно держаться уверенно.

Ступив на расшатанное крыльцо, звоню в маленький, как у Пярта, колокольчик, висящий на неполированной двери. Все это похоже на сказку. Кто-то набрал в старинную тарелку плодов то ли шиповника, то ли розы и поставил ее на полку. Созревшие несколько месяцев назад ягоды и сейчас слепят кровавым багрянцем. К двери никто не подходит. Я громко стучу в нее костяшками пальцев. Нет ответа. Сжавшись, налегаю плечом на тяжелую дверь, она приоткрывается, я заглядываю внутрь и вижу перед собой грудь Кайи. Кое-как распрямляю спину и улыбаюсь.

— Привет! — произносит она. — Боже, ну и шляпа!

— Я звонил, но… — смущенно бормочу я.

— У нас играло радио.

— Ничего, это пустяки.

— Ну, проходи, пожалуйста.

Шаркая ногами и мысленно кляня себя, вхожу; лучше бы я не приезжал. Кайя прикладывает ладони к щекам:

— Безумие какое-то!

— Точно, — соглашаюсь я. — Прошу прощения.

— А что у тебя с носом и головой? Опять кто-то ударил?

— Вообще-то, я собирался сказать, что упал в Лондоне с велосипеда. На самом деле меня и правда побили. В Таллинне. Пьяные англичане.

— Ты сам напросился?

— Возможно.

— Ты тоже был пьян?

— Что ты, как стеклышко. Ни в одном глазу.

Кайя хмурит брови. Без толку все это. Мне здесь не место. Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но тут она зовет Яана. Ответа нет. Она велит мне ждать и, открыв низкую дверь в углу комнаты, выходит.

Я жду; чувство такое, будто я в утлой лодчонке тихонько плыву над бездной моей души.

Вся обстановка, за исключением отливающей металлическим блеском стереосистемы, сделана из темного дерева. Воздух в комнате чуть отдает торфом, землей, — возможно, от горелых поленьев в очаге. Запах напоминает мне те мелкие болотца, что чавкали у меня под ногами в дни моих лесных странствий, но и в нем есть своя приятность.

— Смотри-ка, Яан, кто приехал: наш английский друг Джек!

Я разом, не отдавая себе отчета, опускаюсь на колени и, обхватив Яана руками, крепко прижимаю к себе. Затем расстегиваю полиэтиленовый футляр и вынимаю набор для крикета.

— Где у нас поле, капитан?

Яан не сводит с набора округлившихся глаз. Я не спеша вытаскиваю биту, точно меч из ножен.

— Это тебе. Ах да, и вот это тоже.

Я извлекаю из внутреннего кармана куртки пачку мятых листков. Но Яана больше интересует бита.

— Что это, Яан? — спрашивает Кайя.

Он мельком смотрит на листки и, продолжая нашаривать в глубоком футляре мяч, равнодушно бросает:

— Музыка.

— Это партитура, — объясняю я. — Специально для тебя. Называется «Семикратное ура Яану». Семь этюдов для альта.

Кайя наклоняется к нам:

— Это ты написал?

— Конечно, кто же еще, — сидя на корточках, отвечаю я. — На этой неделе. Тут самые разные звуки — птичьи трели, журчанье воды, шум ветра в кронах деревьев.

— Замечательно! — восклицает Кайя.

— Работа у меня такая, — с улыбкой говорю я.

Раздается скрип половиц, и в комнату, вытирая тряпкой руки, входит Тоомас. Я встаю во весь рост, листки с партитурой по-прежнему зажаты в руке; тело мое под замызганной рубашкой и штанами так и норовит виновато согнуться.

— Здрасьте. Я — Джек.

— Думаю, ему это и так ясно, — замечает Кайя с неопределенной улыбкой, от которой я на минуту тушуюсь. Она впервые внимательно смотрит на мои одежки:

— Слушай, чем ты тут занимался?!

— Передвигал камни в ручьях, настраивал музыку воды, — говорю я, чувствуя себя явно лишним.

Первая неожиданность: Тоомас невысок, жилист, серег нет и в помине. Следующий сюрприз: он здоровается сдержанно, не проявляя особого радушия и не выпуская из рук тряпки. Чисто выбрит, на затылке болтается хвостик светлых волос, под светло-голубыми глазами темные круги усталости. Ах да, Кайю он знает еще со школы. Они, наверно, сверстники.

Английским Тоомас почти не владеет. Мы жмем друг другу руки; его ладонь — точно наждачная бумага. Рукопожатие крепкое. В этом малом чувствуется боевой дух, что-то вроде застарелой злости.

— Не беспокойся. Я намерен учить эстонский язык, — объявляю я. — Tuletikk. Tikutoos. Valgumihkel. Rebane[161].

Тоомас напрягает губы — возможно, в хмурой улыбке — и что-то роняет Кайе.

— Он говорит, эстонский хорошо очищает пищеварительную систему.

Видимо, Тоомас так шутит; я киваю и улыбаюсь. Но он уже развернулся и вышел, оставив нас одних.

Первым делом Кайя ведет меня на небольшую экскурсию по хутору. Альт Яана лежит в его комнатке под крышей. В глаза бросается фотография, снятая в Кенсингтон-гарденз: я бегу с красным мячом, можно подумать, что у меня запущенный рахит. Снимок приколот к пробковой плите, рядом другие фотографии Лондона: накренившийся Тауэр; Кайя рядом с конным гвардейцем — от коня и гвардейца на снимке ровно половина; Яан в зоопарке, перед слоновником. Малыш с гордостью показывает свою фотовыставку.

— Тебе понравилось в Лондоне?

Яан пожимает плечами, вопросительно глядя на мать.

— Говори, что думаешь, Яанни, — ободряет сына Кайя.

— Меня ударили, — буркает Яан.

Я сочувственно киваю:

— Ага, мне такое тоже знакомо.

— Деньги, деньги, деньги, — вдруг вмешивается Кайя. — Больше ничего. Это единственное, что там интересует людей.

— Верно. Ты совершенно права. Это очень печально.

Яан решается опробовать первое «Ура». Сначала он с трудом разбирает мои карандашные каракули, к тому же листки заляпаны грязью и покоробились от воды из потекшей бутылки. Но за полчаса, не без моих подсказок, Яан пьесу одолевает. И вот мы сидим, боясь шевельнуться, а он четыре минуты, как и задумано, играет ее от начала до конца. Поразительное чутье правильной фразировки у этого мальчишки, думаю я.

И еще: я не ожидал, что он так быстро освоит эту постоянную смену заунывности и радости, напоминающую маленького ребенка с лицом старика, ребенка, который не может и, возможно, не хочет умереть.

Мне, конечно, приходится делать вид, что я почесываю щеки под глазами — на самом деле я украдкой смахиваю пальцами соленую влагу. Потом шумно сморкаюсь.

— Сенная лихорадка, — объясняю я.

— Ты сыграл замечательно, сынок, — отвернувшись к окну, говорит Кайя необычно высоким голосом, как будто ей стиснули горло.

Мы выходим во двор. Куры попались на редкость ленивые, жалуется Кайя, а дачных кур, все двадцать с чем-то штук, передушил лис, и теперь приходится покупать яйца у дальней родни. А купить такое количество новых кур на острове нынче трудно.

— Лис передушил?

— Ну да, старый грустный лис, которого держали в клетке. Чтобы отвадить других лисиц. Но его кто-то выпустил.

Я изображаю удивление:

— Зачем?

— Не знаю. Может, ребятишки. А лис хитрющий, как и положено лису. Но, может быть, он спятил, — она крутит пальцем у виска. — Заключенные, сбежав из тюрьмы, нередко мешаются умом. — И, понизив голос, чтобы не слышал Яан, добавляет: — Кругом все было в крови и перьях. Ни одна курица не уцелела. Жуть.

Я понимающе киваю, снедаемый противоречивыми чувствами; на душе смутно и темно.

— Может быть, это натворил не тот лис…

— Может быть. Но мы подумали и решили, что это он.

Надо будет купить им два десятка кур. Но прежде надо, видимо, заняться лисом. Эта мысль немного пугает, особенно когда подумаю, что придется его выслеживать; так и вижу вспыхивающие в лесной чаще желтые глаза. Он же увертлив, зверюга.

Мы заходим в сарай и смотрим, как Тоомас строгает рубанком здоровенный брус, из видавшего виды стереомагнитофона несется уханье рока в исполнении «Эй-Си/Ди-Си»[162]. Приятный запах опилок чуть-чуть отдает марихуаной. Тоомас не оборачивается к нам, но спина его не выражает недружелюбия. Только полную сосредоточенность.