Александр Дюма - Кровопролития на Юге

• Название: Кровопролития на Юге
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: ФРЭД
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-7395-0004-4

«Знаменитые преступления» написаны великим романистом в начале 40-х годов XIX века. Они посвящены реальным событиям, имевшим значение не только для их непосредственных участников, но и для истории. Перенося нас в далекое прошлое, они и сегодня потрясают воображение. «Кровопролития на Юге» переносят читателя во Францию, когда страну потрясали религиозные войны между католиками и протестантами-гугенотами. Варфоломеевская ночь — самый страшный момент этого противостояния.

---

Но начальнику не пришлось исполнить этот приказ, потому что фанатики сами двинулись ему навстречу. Едва он добрался до ворот аббатства, как услышал, что они уже стоят за воротами и готовятся к штурму. Начальник осажденных, по гулу голосов прикинув число нападающих, рассудил, что об атаке ему нечего думать и следует защищаться; соответственно он забаррикадировал ворота изнутри и разместил своих людей позади поспешно возведенной баррикады, под аркой, которая вела в покои архиепископа. Как только закончились эти приготовления, Эспри Сегье заметил балку, валявшуюся во рву; он собрал десяток человек, поднял ее и, орудуя ею, как тараном, начал бить по воротам, которые в конце концов подались несмотря на мощную баррикаду. Этот первый успех ободрил осаждающих, и они, поощряемые пением товарищей, вскоре сорвали ворота с петель. Тут они рассыпались по первому двору и грозными криками потребовали, чтобы им выдали узников.

Тогда начальник стражи отправил гонца к аббату Дюшела с вопросом, что делать дальше; аббат велел открыть огонь.

Неосторожный приказ был исполнен; один из фанатиков упал мертвым, и стоны двух раненых смешались с пением и угрозами их товарищей.

Тогда нападающие ринулись на баррикаду: одни крушили ее ударами топоров, в то время как другие, вонзая мечи и алебарды в проломы, протыкали тех, кто оказался за ними; те же из нападающих, кто был вооружен ружьем или пистолетом, залезли на плечи товарищам и открыли стрельбу сверху вниз. Во главе штурма стояли Лапорт и Эспри Сегье; первый мстил за отца, второй за сына, убитых по приказу аббата. Впрочем, в отряде не только их одушевляла жажда возмездия: в том же положении было еще от двенадцати до пятнадцати несчастных.

Из своей комнаты аббат слышал шум сражения; рассудив, что бой идет не на шутку, он собрал вокруг себя своих людей и приказал им исповедоваться, чтобы он мог отпустить им грехи и подготовить их к той минуте, когда они предстанут перед Богом. Едва он успел произнести святые слова, как шум раздался совсем близко: фанатики взяли штурмом баррикаду, а преследуемые ими солдаты отступили и укрылись в низкой зале, над которой была расположена комната, где находился архиепископ.

Но тут нападающие остановились: одни из них со всех сторон обложили дом, а другие устремились на поиски узников, которых вскоре обнаружили, благо те догадались, что братья по вере подоспели к ним на помощь, и что было сил принялись их звать. Несчастные, чьи ноги вот уже неделю были зажаты в колодки, которые представляли собой расщепленные балки, были высвобождены: тела их раздулись, кости переломаны, они не в силах был стоять на ногах. При виде этих мучеников за веру фанатики возопили и снова ринулись на солдат, изгнали их из нижней залы, оттеснили на лестницу, которая вела в комнату аббата, но тут солдаты стали так яростно защищаться, что нападающим дважды пришлось отступить. Тогда Лапорт, видя, что трое его людей убиты, а пять или шесть ранены, вскричал звучным голосом:

— Чада Божии, опустите ваше оружие, не будем терять время. Аббатство вместе со всеми, кто тут есть, надобно спалить. За дело! За дело!

Совет был хорош, и все поспешили ему последовать: посреди нижней залы свалили в кучу скамьи, стулья, прочую мебель, сверху набросали соломенных тюфяков подожгли, и дом мгновенно охватило пламя; тут архиепископ уступил мольбам своих слуг, привязал к оконной решетке простыни с постели, соскользнул по ним в сад, упав, сломал бедро и, помогая себе руками и одним коленом, уполз в угол ограды вместе с одним из слуг; другой тем временем пытался пробиться сквозь огонь и попал в руки реформатов, а те привели его к своему капитану. Тут раздались крики: «Пророк! Пророк!» Эспри Сегье понял, что произошло нечто новое, коль скоро его зовут, и приблизился, по-прежнему сжимая в руках горящий факел, которым поджег дом.

— Брат, — спросил у него Лапорт, указывая на пленника, — этому человеку надлежит умереть?

Но Эспри Сегье упал на колени, завернулся в плащ, подобно Самуилу, и, обратясь к Господу с молитвой, спросил у него совета.

— Нет, — произнес он вскоре, поднимаясь с колен, — нет, этому человеку умирать не следует: он был милосерден к нашим братьям, так будем и мы к нему милосердны.

В самом деле, не то Эспри Сегье и впрямь получил откровение, не то ему еще раньше было что-то известно, но узники подтвердили его слова, восклицая, что этот человек воистину отнесся к ним с состраданием. В этот миг раздался непонятный рев: один из фанатиков, у которого по приказу архиепископа был убит брат, при свете зарева, освещавшего всю округу, заметил коленопреклоненного аббата в углу стены, где тот прятался.

— Смерть сыну Велиала! — в один голос вскричали все фанатики, набрасываясь на аббата, застывшего в коленопреклоненной позе и схожего с надгробным изваянием. Слуга воспользовался тем, что все отвлеклись, и улизнул, что было нетрудно, поскольку внимание реформатов переместилось с него на аббата, который был единственным средоточием всеобщей ненависти.

Но Эспри Сегье опередил всех, первым приблизился к архиепископу и простер над ним руки.

— Остановитесь, братья! — вскричал он. — Остановитесь! Богу угодна не смерть грешника, но жизнь и обращение его в истинную веру.

— Нет, нет! — отозвалось два десятка голосов, впервые, быть может, возражавших призывам пророка. — Нет! Пускай умрет, не дождавшись пощады, ведь и сам он разил, не зная жалости! Смерть сыну Велиала! Смерть!

— Молчать! — грозно взревел пророк. — Моим голосом вам вещает Господь: если этот человек захочет последовать за нами и стать нашим пастырем, нам надлежит пощадить его жизнь, которую он посвятит отныне проповеди истинной веры.

— Лучше тысячу раз умереть, чем потворствовать ереси, — отрезал архиепископ.

— Так умри же! — вскричал Лапорт и ударил его кинжалом. — Получай! Это тебе за моего отца, которого ты отправил на костер в Ниме.

И он передал кинжал Эспри Сегье.

Архиепископ не застонал, не пошевельнулся, и могло показаться, что кинжал притупился о его рясу, словно о кольчугу, если бы из раны не хлынула кровь; аббат только возвел глаза к небу и произнес слова покаянного псалма:

— Из глубины взываю к Тебе, Господи. Господи! Услышь голос мой[11].

Тогда Эспри Сегье занес руку и ударил его в свой черед со словами:

— Это тебе за моего сына, которого ты обрек колесованию живым в Монпелье.

И он передал кинжал другому фанатику.

Но и этот удар оказался не смертельным — потекла только еще одна струйка крови, и аббат слабеющим голосом промолвил:

— Избави меня, Господи, от кар, которых достоин я за мои злодеяния, и я радостно восславлю Твое правосудие.

Тот, к кому перешел кинжал, приблизился и также нанес ему удар, приговаривая:

— Получай! Вот тебе за моего брата, который по твоей воле умер в колодках.

На сей раз кинжал пронзил сердце; архиепископ успел лишь произнести:

— Смилуйся надо мной, Господи Всеправедный!

И испустил дух.

Но его смерть не утолила мстительности тех, для кого он был недосягаем при жизни, и вот все по очереди, приблизившись к трупу, нанесли по удару, и каждый, по примеру своего предшественника, назвал имя дорогой ему жертвы и произнес слова проклятия. Всего аббат получил пятьдесят два удара кинжалом: пять в голову, одиннадцать в лицо, девятнадцать в грудь, семь в живот, семь в бок и три в спину.

Двадцать четыре из пятидесяти двух ран были смертельны.

Так в возрасте пятидесяти пяти лет погиб мессир Франсуа де Ланглад Дюшела, приор Лаваля, инспектор миссий в Жеводане, архиепископ Севенский и Мандский.

Однако после расправы над архиепископом убийцы поняли, что отныне им нет спасения ни в городах, ни на равнине, и удалились в горы; но когда по дороге в горы они миновали замок г-на де Лавеза, высокородного католика Молезонского прихода, один из фанатиков вспомнил, будто у этого сеньора имеется много ружей. Это было очень кстати, потому что реформаты испытывали большую нехватку оружия и пороха. Итак, они направили к г-ну де Лавезу депутацию, дабы попросить его уделить им хотя бы часть оружия. Однако г-н де Лавез, будучи добрым католиком, отвечал, что оружие у него в самом деле имеется, но оно предназначено для прославления веры, а не для ее попрания, и он отдаст это оружие только вместе с собственной жизнью. С этими словами он выставил вон послов и запер за ними ворота.

Между тем, покуда велись переговоры, реформаты приблизились к замку; поэтому, получив ответ ранее, чем рассчитывал доблестный дворянин, они решили, что не следует давать ему время приготовиться к обороне, и немедля набросились на стены, взяли их штурмом, карабкаясь друг другу на плечи; вскоре они добрались до одного из покоев замка, где заперся г-н де Лавез со всей семьей. Дверь мгновенно высадили, и, еще не остывшие от убийства аббата Дюшела, фанатики снова развязали кровопролитие. Не пощадили никого — ни г-на де Лавеза, ни его брата, ни дяди, ни сестры, тщетно на коленях молившей сохранить ей жизнь, ни его восьмидесятилетней матери; лежа в постели, видела, как до нее погибла вся ее семья, а затем убийцы закололи и ее, не сообразив, что незачем приближать конец той, которая, по законам природы, и так уже стоит на краю могилы.