Исаак Зингер - Каббалист с Восточного Бродвея

• Название: Каббалист с Восточного Бродвея
• Автор: Исаак Зингер
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-7516-0516-0

Исаак Башевис Зингер (1904–1991), лауреат Нобелевской премии, родился в Польше, в семье потомственных раввинов. В 1935 году эмигрировал в США. Все творчество Зингера вырастает из его собственного жизненного опыта, знакомого ему быта еврейских кварталов, еврейского фольклора. Его герои — это люди, пережившие Холокост, люди, которых судьба разбросала по миру, лишив дома, родных, вырвав из привычного окружения Они любят и ненавидят, грешат и молятся, философствуют и посмеиваются над собой. И никогда не теряют надежды.

---

Я позвонил Рейцл и сообщил ей радостную новость о свободной неделе.

— Приезжай немедленно! — закричала она.

— Нет. Лучше ты приезжай. А вечером вернемся к тебе.

— Ты же знаешь, что я не могу оставить мать.

— На несколько часов можешь.

После долгих споров и уговоров Рейцл согласилась приехать ко мне в Манхеттен — «выехать в город», как она выражалась. За Лией-Хиндой временно приглядит их соседка. Лия-Хинда страдала гипертонией и полдюжиной других заболеваний, но не сдавалась. Она принимала тонны таблеток и сидела на самой строжайшей из известных мне диет. Пройдя гетто и концлагеря, она явно намеревалась дожить до девяноста.

Рейцл сказала, что приедет через час, но по опыту я знал, что раньше чем через три она вряд ли появится. Дома она ходила в чем попало, но, отправляясь в город, считала своим долгом облачиться в самое лучшее. Перед уходом она раскладывала на столе таблетки для матери: от сердца, мочегонное, витамины. Лия-Хинда так и не смогла разобраться в американских лекарствах.

Теперь можно было побриться, принять ванну и даже просмотреть рукопись. Если бы не телефон, трезвонивший почти без передышки. Кроме того, я никак не мог найти бритвенный станок. Проискав около четверти часа, я вспомнил, что сунул его в чемодан, с которым должен был лететь в Калифорнию. Я начал распаковываться, но тут снова зазвонил телефон. Я услышал голос взрослого человека, пытающегося изобразить голос ребенка, и сразу догадался, что это Сара Пицеллер. Она не разучилась шутить, несмотря на рак.

— Ты уже слышал, что твоя Сара умерла? — сказала она неумело подделанным детским голоском.

Я молчал.

— Почему ты не отвечаешь? Боишься мертвецов? Они безобидные. И ты тоже не можешь их обидеть. Чудесно, правда?

Она повесила трубку.

Раздалось три звонка в дверь — приехала Рейцл, и, как всегда, в смятении. Она так и не смогла изжить память о гетто, тайных переходах границы, лагерях для перемещенных лиц. Рейцл была блондинкой с голубыми глазами и стройной фигурой. Хотя ей было уже под сорок, ее вполне можно было принять за девушку лет двадцати с небольшим. Когда-то она была портнихой. В Америке ей предложили работать моделью. К несчастью, она так и не выучила английский, а в гетто у нее появилась привычка выпивать. Едва переступив порог, она закричала:

— Чтоб я еще раз поехала на метро! Лучше умереть!

— Что случилось?

— Ко мне привязался какой-то тип. Я сказала на своем ломаном английском: «Иди, мистер. Я не понимать английский», а он не отстает. Пьян, как Лот. Глаза головореза. Я вышла из вагона, он за мной. Господи помилуй! Вот, думаю, сейчас он вытащит нож.

— Ты слишком модно одета, поэтому…

— Значит, ты его оправдываешь?! Ты вообще всегда берешь сторону моих врагов. Ты мог бы быть адвокатом Гитлера. Это самое обыкновенное платье. Можешь не верить, но этот материал я купила за один доллар с прилавка с остатками… Черт! Я забыла спички. Курить хочется.

Я принес Рейцл спички.

Она затянулась, выпустила облако дыма и заявила:

— А теперь мне нужно выпить.

— Так рано?

— Налей мне рюмку бренди. Кстати, я принесла тебе поесть.

Только теперь я заметил, что у Рейцл на руке висит корзинка с едой, хотя я много раз просил ее ничего мне не приносить. Я и так не мог избавиться от мышей и тараканов. Но Рейцл не обращала на мои слова никакого внимания. Тщетными оставались и мои призывы не пить и не курить. Она курила по три пачки в день, и я всерьез опасался за ее здоровье. Она курила даже ночью. Я хотел налить ей маленькую рюмочку, но Рейцл выхватила бутылку у меня из рук, налила целый стакан и выдула его залпом со скоростью заправского пьяницы. Скривилась, потом повеселела.

Хотя Рейцл принесла обед на двоих, сама она почти не ела. Ей вполне хватало курева и спиртного. Рейцл приготовила блюда, к которым привыкла в своем родном местечке: картофельный кугель, запеканку из лапши, грибной соус и чернослив на десерт. Пока я ел, она рассказывала:

— В гетто мы и мечтать не могли о такой еде. Мы молились о черством хлебе. Я сама видела, как два еврея подрались из-за плесневелой хлебной корки. Нацисты потом высекли их обоих за нарушение порядка. Где был Бог, о котором ты там что-то царапаешь? Это не Бог, а убийца. Будь у меня власть, я бы вешала всякого, затевающего эти «божественные» разговоры.

— Значит, ты бы и меня послала на виселицу?

— Тебя? Ни за что, дорогой. Я бы просто заклеила тебе рот — вот и все. Ты сам не понимаешь, что говоришь. Ты просто маленький несмышленыш. То, что такой бестолковый мальчишка пишет книги, просто загадка для меня. Я уверена что это пишешь не ты, а дибук, который в тебя вселился. Это он писатель. Если не съешь весь этот кугель до последней крошечки, я уйду, и больше ты меня не увидишь. Налей мне еще глоток.

— Даже не проси.

— Брось. Мне хочется хотя бы на несколько минут забыть этот мерзкий мир. С кем ты ходил на «Турецкую свадьбу»?

— Ни с кем.

— Но в своем отзыве ты упоминаешь о какой — то спутнице.

— Это просто фигура речи.

— Фигура речи? Не морочь мне голову всякими модными словечками. Я прекрасно знаю, что ты не пропускаешь ни одной юбки. Чтоб им всем гореть в аду синим пламенем! А что, я тебя уже не удовлетворяю? Ты ходил в театр с какой-то шлюхой. Чтоб все казни египетские на нее обрушились! Небось пока я там вшей кормила, она каталась тут как сыр в масле, а теперь отбивает у меня моего мужчину. Чтоб она сдохла!

— Ты зря тратишь свои проклятья — этой женщины просто не существует.

— Еще как существует! И она, и все прочие. Я бы дорого дала, чтобы их не было. Вот поэтому я и пью. Плесни мне еще глоточек.

— Нет.

— Нет? Значит, ты просто хладнокровный убийца. Ты утверждаешь, что ты потомок раввинов, а мне кажется, что твоя мама родила тебя от какого-то заезжего молодца. И не надо на меня так смотреть. Такое тоже случалось в нашей многострадальной истории. Откуда иначе у нас светлые волосы, курносые носы? Мы уже давно не евреи. Одни гои преследуют других гоев — вот что происходит на самом деле. Настоящих евреев давно не осталось. Ну, может быть, какая-то горсточка выжила в Иерусалиме. Сейчас же дай мне выпить, а то я умру.

— Перестань.

Рейцл уставилась на меня своими светло-голубыми глазами:

— И за что я тебя люблю? Что я в тебе нашла? Я много-много лет мечтала о мужчине, и вот появился ты, злобный психопат.

Мы обнялись, и я попытался поднять ее на руки, от чего у нее слетела туфля. Зазвонил телефон. Декан английского факультета университета, в котором я вел литературное мастерство, напоминал о лекции, назначенной на завтра. Бог ты мой. Я совершенно о ней забыл. Я спросил, нельзя ли ее перенести. Он ответил, что уже арендован зал и никакие переносы невозможны.

Рейцл вспыхнула. Вывернувшись из-под моей руки, она прохромала к слетевшей туфле. По дороге споткнулась и упала. Лежа на полу она начала кричать:

— С тобой всегда так. Только настроишься. Будь проклят день, когда я…

— Поедем со мной.

— Ты же знаешь, что я не могу, дрянь ты этакая. Сперва мне придется отравить мать.

— Но я не могу не ехать.

— Поезжай, но учти, когда ты вернешься, то найдешь два трупа. Это все мне за то, что я слишком хотела выжить. Нельзя было этого хотеть. Это грех. Вокруг меня люди мерли, как мухи, а я мечтала о любви и мясных котлетках. Теперь я расплачиваюсь за это. Не приближайся ко мне. Ты мой самый главный враг!

Я взглянул на нее и увидел костистый нос, острый подбородок, впалые щеки. Когда она приехала, то была похожа на девочку. Сейчас передо мной стояла усталая женщина средних лет. Я заметил морщины вокруг глаз. Ее ноздри раздувались.

— Дай мне бутылку, — завопила она. — Напьюсь вусмерть.

— Только не у меня.

— Дай бутылку! А что еще остается, кроме как пить? Для чего Бог создал этот мир? Ответь мне. Это не Бог, а дьявол. Он Гитлер, вот он кто!

— Замолчи.

— Что, праведником стал? Не нравятся мои кощунства? Детей тащили в душегубки, а твой Бог сидел на Своем седьмом небе и спокойненько взирал на все это. Грелся в лучах Господней славы, и ангелы пели ему хвалы. Дай мне бутылку, черт подери! Иначе я покончу с собой. Прямо здесь.

Моя лекция называлась: «Есть ли будущее у литературы абсурда?» С самого начала чувствовалось, что мои слушатели со мной не согласны. Враждебную тишину нарушали возмущенные перешептывания и покашливания. Одна дама в какой-то момент даже попыталась перебить меня репликой с места. Сам того не подозревая, я подверг критике психологизаторов и социологизаторов современной литературы. Когда началась дискуссия, студенты в качестве аргументов своей правоты приводили в пример Кафку и Джойса. А символисты! Уж не предлагаю ли я остановить эволюцию литературы и вновь вернуться к реализму Флобера? Несколько студентов в моем мастер-классе писали длинные невразумительные рассказы от лица «внутреннего человека», другие бичевали социальные пороки в сомнительной попытке переделать или хотя бы разрушить нынешний общественный строй. Встал один профессор и сказал, что моя теория литературы не соответствует моей же собственной практике, что в своих книгах я сам символист, а иногда даже мистик. Я попробовал было объяснить свою позицию, но тут ведущий объявил, что пришло время перекусить. Мы вышли в зал, где стояли бокалы с вином и пуншем. Хотя этот прием был устроен в мою честь, преподаватели не обращали на меня никакого внимания, предпочитая общаться между собой. Они обменивались шутками, понятными только посвященным. Я с бокалом пунша ретировался в угол — чужой на этом празднике жизни. Вдруг ко мне подошла какая-то женщина. Ее лицо было мне смутно знакомо, но я не мог вспомнить ни как ее зовут, ни когда и где мы встречались. Выглядела она довольно молодо и в то же время как — то устало, словно только что перенесла тяжелую болезнь или серьезный душевный кризис. Кто она? Аспирантка, преподавательница? У нее были темные глаза, черные вьющиеся волосы, высокий лоб и слегка волосатый подбородок. Одета она была в черное платье, которое ей не шло. В руке она держала пустой бокал с вином. Она обратилась ко мне в несколько замедленной манере тех, кто хватил лишку: