Исаак Зингер - Каббалист с Восточного Бродвея

• Название: Каббалист с Восточного Бродвея
• Автор: Исаак Зингер
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-7516-0516-0

Исаак Башевис Зингер (1904–1991), лауреат Нобелевской премии, родился в Польше, в семье потомственных раввинов. В 1935 году эмигрировал в США. Все творчество Зингера вырастает из его собственного жизненного опыта, знакомого ему быта еврейских кварталов, еврейского фольклора. Его герои — это люди, пережившие Холокост, люди, которых судьба разбросала по миру, лишив дома, родных, вырвав из привычного окружения Они любят и ненавидят, грешат и молятся, философствуют и посмеиваются над собой. И никогда не теряют надежды.

---

Услышав эти слова, Гина расплакалась, а Рашкес пробормотал:

— Все ясно…

Рашкес прекратил поиски Морриса Лопаты среди живых, но отношения между мужем и женой оставались тяжелыми. Рашкес стал импотентом. Ночи напролет он говорил о Моррисе Лопате.

— Что с тобой? — пыталась образумить его Гина. — Ведь он даже не взглянул на меня.

Пара отправилась в Еврейский общинный центр в Варшаве и принялась разыскивать имя Морриса Лопаты в списках покойников. Они и вправду отыскали человека с таким именем. Но он умер тридцать лет назад. Копель Рашкес велел Галине Валевской вновь вызвать дух Морриса Лопаты. Она сделала это. Однако на этот раз его слова были противоречивы.

Жизнь с Копелем Рашкесом стала для Гины невыносимой, и в конце концов она собрала вещи и вернулась к своей тете-медсестре. Гина тоже-начала изучать медицину. Первое время Гина и Рашкес разговаривали по телефону. Но постепенно Гина перестала звонить, потому что Рашкес и по телефону донимал ее приступами ревности. В одном из разговоров он обозвал ее тетю потаскухой и бандершей. Он подозревал Гину в связях с преподавателями на медицинских курсах и врачами в больнице.

Прошло около девяти месяцев. Гина не звонила. Во время сеансов Валевская материализовывала для него польских девушек из прошлых столетий — они целовали его и шептали ему на ухо всякие нежности. Сеансы затягивались до поздней ночи, а днем Рашкес анализировал увиденное и пытался делать какие-то выводы. Продолжается ли жизнь после смерти? Существуют ли тела у тех, кто перешел в мир иной? Правда ли, что со смертью ничего не забывается? Он влюблялся в этих неземных женщин, и его мало заботило то, что они ласкают не только его, но и других мужчин, принимавших участие в сеансах. Временами, сидя рядом с Галиной, он чувствовал исходящие от нее волны страсти. Однажды, когда они нечаянно коснулись головами, она лизнула его в ухо. В другой раз он заметил, что мужчина, сидевший по другую сторону от нее, положил руку ей на колено.

Зима в тот год выдалась холодной — может быть, самой холодной за всю историю Польши. Варшава лежала в сугробах, мороз не ослабевал неделями. Гости Копеля Рашкеса часто болели. И как-то раз к нему не пришел никто, кроме Галины Валевской. На Галине были лисья шуба, меховая шапка и отороченные мехом ботики. Ее курносое лицо с высокими скулами раскраснелось, глаза сияли, как у семнадцатилетней девушки. Рашкес, как обычно, соорудил «палатку» в гостиной и зажег красную лампочку. Но отзовутся ли духи без соответствующих гимнов и рук, соединенных на столе для концентрации энергии?

— Можно попробовать, — сказала Галина.

Она села рядом с Рашкесом, прижавшись к нему бедром. Их ладони соприкоснулись. Галина запела гимн «Сестры ночи», и ее голос, казалось, никогда еще не был таким чистым, нежным и таинственным, как в тот вечер.

От печки шло приятное тепло. Стол начал вибрировать, словно собирался оторваться от пола, как какой-то зверь, только что пробудившийся от глубокого сна. Рашкес сам как будто спал наяву. Он взял Галину за плечи, развернул и прижал к себе. От ее тела исходил неземной жар, ее поцелуи обжигали его. Не говоря ни слова, он повел ее к кровати, и она в исступлении отдалась ему. Всякий раз, когда Рашкесу казалось, что он уже удовлетворил свое желание, на него накатывала новая волна страсти. Она сжала его горб с такой силой, что ему казалось, что у него трещит позвоночник.

— Ты сильнее всех мужчин, которые у меня были, — пробормотала она.

— И много их у тебя было?

Она расхохоталась:

— Минимум сто.

Рашкес включил свет, и они — второй раз за вечер — сели ужинать. Рашкес принес хлеб, сыр, халву. Галина, надев передник Гины, сварила кофе. Они выпили по чашечке, заедая солеными крендельками, которыми Рашкес обычно угощал своих спиритов.

— Те женщины, которых ты материализовала, были тобой? — спросил он.

— Да.

В постели в ответ на настойчивые расспросы Рашкеса Галина созналась, что переспала с несколькими мужчинами из их кружка. Выяснилось, что у Галины есть дочка, которую растит какая-то старуха в Поважске. Галина ездила к ней каждые две недели.

Рашкес поинтересовался, кто отец. Галина пожала плечами:

— Бог его знает. — Потом она начала смеяться и дергать его за волосы. — Это что, пейсы? — спросила она.

— Шикса! Шлюшка! Няфка!

Он одновременно обзывал и осыпал ее поцелуями.

— Что такое «няфка»? Это на иврите?

— На арамейском.

— Мама родная!

И не успела Галина произнести эти слова, как уснула. Рашкес никогда еще не видел, чтобы человек так быстро засыпал. Она стала белая, как мел. Ее губы дрожали. Во всем этом было что-то сверхъестественное, то, что Ницше называет «по ту сторону добра и зла».

Прошло около недели. Однажды в три часа ночи в квартире Рашкеса раздался телефонный звонок.

Рашкес уже спал. Он вылез из кровати и в одной ночной рубашке на дрожащих ногах выбежал в переднюю, где стоял телефонный аппарат.

— Гина, это ты? — спросил он.

На другом конце провода Гина издала какой — то странный звук — не то смешок, не то всхлип.

— Как ты догадался, что это я?

— Я все знаю, — сказал Рашкес.

— Если ты все знаешь, тогда объясни, почему я звоню посреди ночи?

— Ты нашла Морриса Лопату.

Гина заплакала:

— Ты что, ясновидящий?

— Я сам не знаю, кто я.

Гина кашляла и задыхалась. Она причитала, как богобоязненные женщины, рассказывающие о чудесах великих цадиков.

— Я пришла домой с учебы и почувствовала, что у меня болит горло. А я знаю, что, если не буду лечиться, это может тянуться неделями. На нашей улице недавно открылась новая аптека, и я пошла купить аспирин. Я сразу же узнала его. Хорошо еще, что я не упала в обморок.

— Ты говорила с ним?

— Мы всего час назад расстались в кафе «Метрополь». Нам пришлось уйти, потому что они закрывались.

— Он холостяк?

— У него — жена и дети.

— Ты все ему рассказала?

— Да, все.

Долгое время оба молчали. Потом Рашкес спросил:

— Гинеле, ты меня слышишь?

— Да, конечно.

— Ты хочешь его?

— Я ни за что не сойдусь с женатым человеком.

— Так что же ты будешь делать?

— Продолжать учиться.

— Возвращайся ко мне.

Опять повисла пауза.

— Ты опять начнешь меня мучить, — сказала она наконец.

— Нет, Гинеле, я не буду больше тебя мучить.

— Копель, я чувствую, ты весь дрожишь. Надень халат, я подожду, — сказала Гина заботливо.

Рашкес пошел за халатом. Открыв шкаф, он начал рыться в темноте в поисках халата и вдруг на какой-то миг уснул. Ему даже начал сниться сон. Рашкес вздрогнул и проснулся. Набросив на плечи пальто, он вернулся к телефону. Гина говорила долго. Она слово в слово повторила все, сказанное Моррисом Лопатой, даже то, что он говорил официанту, заказывая чай и печенье. Она помнила все комплименты, которые он ей сделал, все его аптекарские шуточки и присказки. Внешне, по ее словам, он почти не изменился: такой же низенький, кругленький, с рыжеватыми усиками и румяными щеками. Его кудрявые светлые волосы уже сильно поредели на макушке. Гина даже описала его рубашку, галстук и запонки. Рашкес слушал, затаив дыхание. Поразительная память, пробормотал он. Когда женщина влюблена, в ней просыпаются космические силы. У него заболел живот, а сердце бешено забилось в предчувствии встречи и долгого разговора с Моррисом Лопатой.

— Гинеле, — сказал он, — если ты до сих пор желаешь его, ты должна быть с ним. Воля не только феномен, но и ноумен, вещь в себе. Так считает Шопенгауэр. Все приходит из космических глубин. De profundis.

— Так что же мне делать?

— Приведи его сюда.

Уже занимался день, когда Рашкес повесил трубку. Он вернулся в постель, накрылся периной и лежал не, шевелясь, в глубокой задумчивости. Вместе с зимним солнцем в его душе пробудилась тайна, которую он, очевидно, знал всегда, но не решался сам себе в этом признаться, — правда, притаившаяся в тех укромных уголках сознания, где нераздельны «я» и «не я», сверхсознательное и подсознательное, личное и сверхличное. Рашкес задремал, и ему приснился Моррис Лопата. Они играли в шахматы. Вдруг Рашкес увидел, что Моррис Лопата — белая королева. На нем кружевные панталоны и вуаль. Как это, поражался Рашкес, неужели игрок может быть одновременно и шахматной фигурой? Он проснулся в холодном поту, испытывая вожделение, которого не испытывал еще никогда в жизни.

Через несколько дней Гина вернулась к Рашкесу. А с середины марта в сеансах начал участвовать Моррис Лопата, маленький человечек с круглым животиком и плешью. Его голубые глаза за стеклами очков в золотой оправе всегда улыбались — ласково, хитро, лукаво. Приходя, он неизменно приносил что-нибудь к столу: печенье, вино, халву. Он при всех трепал Гину по щеке и давал ей советы, как сделать так, чтобы зимой кожа на руках оставалась мягкой, как пользоваться кремами и присыпками, как полировать ногти. Он даже диктовал ей рецепты разных блюд и выпечки. Он целовал Галину Валевскую. Когда пели гимны, в общем хоре был отчетливо слышен высокий голосок Морриса Лопаты.