Эдуард Перруа - Столетняя война

• Название: Столетняя война
• Автор: Эдуард Перруа
• Издательство: Евразия
• Жанр: История
• Год: 2002
• ISBN: 5-8071-0109-Х

XII—XIII вв. прошли под знаком подспудной борьбы между двумя самыми могущественными государствами Европы — французским и английским королевствами. Интриги, мелкие стычки, феодальные конфликты и турниры, соперничество на ниве искусства и меценатства составляли неотъемлемую и привычную часть существования монарших дворов. Но в XIV в. противоречий стало слишком много, чтобы их и дальше можно было скрывать под маской рыцарственных и куртуазных отношений. Спесь государей Франции, жаждавших подчинить английских королей своей воле, заставила вспыхнуть долго тлевший конфликт. Война, которая началась, была долгой и кровавой. На полях сражений произошло то, чего никто не ждал — великолепное и надменное французское рыцарство, гордость всей Европы, оказалось повержено в прах стрелами английских лучников. Битва следовала за битвой, но конца войне не было видно. Обе страны устали воевать, но правители упорно не желали заключать мир. В какой-то момент Франция оказалась на краю гибели, её законный король в изгнании и лишь колоссальное усилие вернуло трон французской династии.

---

Традиция, пустившая прочные корни в умах, в начале XIV в. еще требовала, чтобы король «жил за счет своего» (vive du sien), то есть за счет продуктов, получаемых от домена, и случайных доходов, которые он мог получать благодаря своим правам сюзерена. Эти доходы, несомненно, были очень значительны; точнее сказать мы не можем — почти полное исчезновение наших финансовых архивов не позволяет приводить статистических данных, даже приблизительных. Но, видимо, для содержания административного аппарата, к которому предъявлялись все более сложные требования, а также для нужд политики и дипломатии первого королевства Европы этих средств уже не хватало. Для войны тем более. И королевской власти пришлось требовать от вассалов и подданных уплаты чрезвычайного налога, компенсирующего неучастие в воинской службе, который она постаралась распространить на всю территорию королевства. Таким окольным путем понятие налога, незнакомое средневековому миру, не без сопротивления вновь появилось в политической теории государства. Но на это соглашались далеко не все, а о постоянном налогообложении пока и речи быть не могло. Тем не менее войны в Гиени и Фландрии при Филиппе Красивом и его сыновьях внесли немалый вклад в дело приучения населения к королевскому налогу. Дважды — с 1294 по 1304 г. и с 1313 по 1324 г. — к особо строптивым податным людям приходилось взывать почти ежегодно. Но все-таки налог оставался «экстраординарным» средством — это определение он сохранит до конца Старого порядка[16] — на время, пока доходы непостоянны и слишком отставали от потребностей. Еще не закончился период экспериментов, когда ошибок больше, чем удач. Изобретательные чиновники монархии поочередно перепробовали все формы податей: косвенные, в форме налога с продаж, получившие в обиходном языке оскорбительное прозвание maltbte, то есть дурного побора; налоги, исчислявшиеся на основе налоговой ставки, которые должны были составлять пятидесятую или сотую часть состояния, однако исчислявшиеся так грубо, что их применение повлечет за собой катастрофические последствия; наконец, распределяемые налоги, рассчитывавшиеся по хозяйствам, или очагам (feux), откуда их название — подымная подать (fouage), которую мало-помалу заменит талья (taille).

Чтобы население согласилось платить налог, его приходилось декретировать только в самый последний момент, когда война уже была объявлена и военные действия вот-вот должны были начаться, что исключало возможность длительных приготовлений. Сборщики сталкивались с активным сопротивлением податных людей, с необходимостью трудных переговоров на предмет сокращения норм, особых соглашений, освобождения от налогов. Сбор был плохо организован и происходил медленно. Как только война заканчивалась, подданные, считая, что опасность миновала, начинали расставаться с деньгами еще более неохотно, а ведь долги короля тем временем выросли. В конечном счете оказывалось, что налог покрыл лишь очень небольшую часть расходов. Нуждающаяся королевская власть поневоле была вынуждена прибегать к уловкам, не обеспечивающим для нее завтрашнего дня, но позволяющим заткнуть самые зияющие дыры. Самая знаменитая, но не самая прибыльная из этих уловок, которую впервые применил Филипп Красивый и которой, испытывая постоянную нужду в деньгах, будут злоупотреблять короли династии Валуа, — это «порча» (remuement) монеты. Имеется в виду вовсе не чеканка фальшивых монет, в которой плохо информированные потомки обвинят врага Бонифация VIII и преследователя тамплиеров[17]. Король всегда объявлял об изменениях, «переоценках», которые намерен внести в монетное обращение, и скрупулезно придерживался пределов, указанных в ордонансах, — он либо произвольно повышал стоимость золотых и серебряных монет (грош, мутоны, экю, «ангелы») по отношению к счетным (ливры, су, денье), в которых должны происходить платежи, либо обесценивал ходовую монету, обязывая чеканить новые с меньшим весом или достоинством при сохранении в счетной монете того и другого прежними. Таким образом, Капетинги и Валуа практиковали девальвацию, частичное и скрытое банкротство, что должно сделать нас более снисходительными к таким же, но большего размаха манипуляциям, которые измышляют наши современные правительства. Фискальная выгода здесь очевидна, хоть и кратковременна. При помощи отчеканенной, часто в большом количестве, монеты король облегчал свое долговое бремя, расплачиваясь в дешевой монете за долги, сделанные в дорогой, — пока его собственные должники, внеся в королевские сундуки обесцененную монету, не сведут для казны прибыль от всей операции на нет. Иногда переоценка могла происходить и по экономическим соображениям: крупная торговля, рост которой не прекращается, требовала для расчетов между ее участниками все больше монет; поскольку запасы драгоценного металла в отсутствие мало-мальски значительной его добычи постоянно убывали, приходилось чеканить монет больше, но с меньшей стоимостью. В течение XIV в. все европейские монеты, даже английский стерлинг, даже папский флорин в большей или меньшей степени подешевеют. Но массовые девальвации, практикуемые французскими королями, часто через очень короткий интервал и вопреки мнению общества, которое постоянно роптало и порой требовало возврата к полноценной монете, — были прежде всего фискальными уловками.

То, что эти финансовые трудности ослабляли королевство, что фискальные эксперименты последних Капетингов порождали недовольство, самоочевидно. Тем не менее проявлявшееся тут и там сопротивление посягательствам королевских чиновников или их фискальным требованиям не усилилось настолько, чтобы пошатнуть здание монархии, выстроенное с терпением и осмотрительностью. Не нашлось никого, кто бы объединил недовольных, подстегнул сопротивление, попытался обуздать произвол правительства. Духовенство, несмотря на видимость самостоятельности от светской власти и на мощную централизацию монархического типа, которую демонстрировала папская курия, находилась полностью в руках короля: французские клирики выказали свою рабскую покорность, когда Филипп Красивый смело ввязался в борьбу с папством. Разумеется, они лишь неохотно платили десятину, навязываемую сувереном под разными предлогами, с согласия Святого престола или без такового; разумеется, их раздражали нескончаемые посягательства людей короля на их чрезмерные привилегии в сфере юрисдикции. Но они удовольствовались тем, что несколько раз добивались от суверена хартий, гарантирующих полное осуществление церковной юрисдикции, — хартий, на которые королевские чиновники, естественно, не обращали никакого внимания. Настолько, что в 1329 г. на ассамблее в Венсеннском замке Филипп Валуа сможет получить поддержку от своих легистов против самых изощренных знатоков канонического права во Франции, отстаивая ограничения церковной юрисдикции над людьми и вещами и возможность апеллировать к королевскому суду на суды церковные с помощью процедуры, которую вскоре назовут «как при злоупотреблении» (comme d'abus). Отныне привилегии церковного суда (for), столь долго страшившего всех, перестанут как-либо стеснять власть суверена в качестве верховного судьи.

Знать, вместе с духовенством владевшая основной массой земель королевства и остававшаяся верной хранительницей феодального духа, могла бы представлять больше опасности. Это ее интересы больнее всего задевали последние трансформации королевской власти и нововведения ее агентов. Король требовал от нее более строгого выполнения вассальных обязательств в тот самый момент, когда из-за обеднения, вызванного экономической конъюнктурой, повышать расходы ей становилось все трудней. Как и духовенство, она видела, что действия королевских судов непрерывно сужают ее судебные полномочия; запрет на частные войны, при Людовике Святом еще малоэффективный, но со времен Филиппа Красивого контролировавшийся более строго, означал для нее потерю любимого занятия. Однако она не сумела использовать удобный момент, когда со смертью Филиппа Красивого могла бы объединиться в своих действиях со всеми недовольными податными людьми. Лиги, которые к концу 1314 г. она создала в большинстве провинций, даже не помышляли, кроме как на лангедокском Юге, да и то очень недолго, о заключении союзов с большей частью городов, поддержка которых была бы для них драгоценна. За исключением Бретани, чей герцог сам взялся высказать королю свои требования, территориальные князья благоразумно сохраняли нейтралитет. В 1315 г. знать получила от молодого Людовика X[18], для каждой провинции отдельно, грамоты, подтверждающие ее старинные привилегии, которые тотчас стали мертвой буквой, едва возбуждение улеглось, исключая Нормандию, где короли еще долго будут вынуждены подтверждать Хартию. Из-за отсутствия политического духа у знатного сословия, отсутствия, которое проявлялось во Франции, возможно, сильнее, чем где-либо, и роста у знати кастового чувства, в своих мятежах оно никогда не захочет объединять сил с какими-нибудь горожанами, презирая их за низкое происхождение и завидуя их растущему богатству. А в английской палате общин, наоборот, обнаруживалось тесное сотрудничество между рыцарями графств и представителями бургов, чем отчасти объясняется различие в структурной эволюции обоих государств.