Кристиана Жиль - Никколо Макиавелли

• Название: Никколо Макиавелли
• Автор: Кристиана Жиль
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-235-02390-0

Одно из достоинств книги о Никколо Макиавелли в том, что в ней нет и намека на пугавший многих на протяжении столетий таинственный «макиавеллизм». Зато есть человек — Никколо Макиавелли, флорентийский чиновник, проживший нелегкую жизнь и не получивший при ней того, что ему с лихвой досталось после смерти, — всемирной славы. Он всегда поступал в соответствии с обстоятельствами и по-своему их оценивал. Если учесть это, то многое становится понятным в его неоднозначных творениях.

Кристиана Жиль, преподаватель классической литературы, посвятила себя писательству, отдав предпочтение теме итальянского Возрождения.

---

Макиавелли и посол отходят на вторую позицию: перенос Собора в другое место.

— Невозможно, — отвечает король, хотя прекрасно знает, сколько неудобств создаст Флоренции намерение провести Собор в Пизе.

— Решение принято, — говорит король, — и пересматривать его уже поздно: прелаты в пути. Но пусть Флоренция успокоится: положение не столь драматично, и папа не посмеет ничего сделать. Ни наложить санкции на богатых купцов — если они сами не «раскошелятся», ни разжечь войну, против которой выступает Испания.

Говорят, глух тот, кто хочет быть таковым. Между тем Людовик XII был не так глух, как казалось. Но если бы все зависело только от него… Беда в том, что он уже не управлял машиной, которую сам же и запустил. Роберте нечаянно сказал правду: нельзя давать Максимилиану никаких поводов к отступлению от намеченного плана: недовольство кардиналов пересмотром принятого решения может стать одним из них.

Оставалось перенесение сроков — третий и последний путь к спасению Республики.

Казалось, Людовик XII только того и ждал. Действительно, за два месяца может произойти какое-нибудь счастливое событие, которое развяжет этот узел, например, успех флорентийского посредничества, или, скажем, кончина понтифика, или, на худой конец, суровая зима (хотя ни снег, ни буран не смогли остановить неукротимого Юлия II в прошлом декабре во время взятия Мирандолы).

— До Дня Всех Святых никто не отправится в Пизу, — постановил король, не осмеливаясь, однако, сообщить об этом официально, чтобы не поколебать решимость императора.

Надо замедлить ход административной машины, и тогда кардиналы, озабоченные собственной безопасностью, не отправятся в путь без охранной грамоты и всех необходимых гарантий…

* * *

Флоренция не могла ожидать от короля большего. Но этого было явно недостаточно, чтобы обезоружить папу или хотя бы заставить его начать переговоры. Разъяренный сочувственным отношением Синьории к «сборищу», которое она согласилась провести на своей территории, несмотря на все его нагоняи, Юлий II решил задушить в зародыше саму возможность посредничества, на которое так надеялся Людовик XII: в тот самый день, когда в Блуа Никколо безуспешно пытался отговорить короля от его предприятия, папа наложил на Республику интердикт[67].

Но эти церковные санкции тревожили флорентийцев гораздо меньше, чем угроза, нависшая над их торговлей, возможный разрыв банковских отношений с Римом и перспектива войны. И чтобы отвести беду, необходимо было как можно скорее выдворить из Пизы кардиналов, поскольку так и не удалось воспрепятствовать проведению Собора.

Никколо только что вернулся из Франции, а назавтра его уже отправили в Пизу вместе с отрядом, который якобы должен был обеспечить охрану кардиналов, чтобы им не нужно было призывать на помощь французских лучников. Но на самом деле этот отряд призван был внушить кардиналам мысль, что им лучше продолжить свою работу где-нибудь в другом месте.

Никколо нашел город в величайшем возбуждении. Местное духовенство сбежало, дабы не подчиняться папскому интердикту. Двери кафедрального собора были забаррикадированы. Раскольники облюбовали себе древнюю базилику Сан Микеле дель Борго, которая, впрочем, смогла вместить всех. На этот Собор, гордо названный организаторами Вселенским, кроме четверых кардиналов приехали всего два архиепископа, двадцать четыре епископа, из которых шестнадцать были французами, и небольшое число аббатов, теологов и юристов. Ничтожно мало было испанцев; из итальянцев был только один аббат; не было ни немцев, ни англичан, потому что император, как всегда нерешительный, уже готов был сделать один из своих обычных кульбитов. Хотя он еще официально и не примкнул к Священной лиге, созданной 4 октября Испанией и Венецией при подстрекательстве Юлия II для борьбы с расколом и ради возвращения Церкви всей Папской области, но это должно было вот-вот произойти.

Короче, это было поражением Собора, несмотря на всю пышность, которая сопровождала открытие его заседаний 5 ноября 1511 года. Никколо присутствовал на нем. Яростная обвинительная речь итальянского аббата, доказывавшая легитимность ассамблеи, собравшейся для реформирования Церкви «в ее главе и членах», возвратила его на много лет назад. Это Савонарола, обличающий Александра Борджа! Никколо, конечно, оценил всю иронию принятого в конце заседания решения выгравировать на печати Собора… голубя.

После завершения первой сессии Макиавелли выходит на авансцену. Главное действующее лицо, Карвахаль, кардинал Санта-Кроче, прекрасно знал, чего добивается секретарь Синьории. Они сталкивались уже не в первый раз. В сентябре в Борго-Сан-Доннино, маленьком городке в Эмилии, где они встретились, кардинал ответил на предложение Никколо страстным призывом к христианскому сознанию Синьории, которая должна способствовать проведению Собора «во имя любви к Христу и ради блага Церкви». Теперь на рапиры были надеты наконечники и речь шла о вещах более прозаических. Кардинал мог убедиться de visu[68], какие проблемы создает размещение отцов — участников Собора в городе, как минимум враждебном их предприятию, не стесняясь в словах, подчеркивал Никколо. Без вмешательства флорентийских чиновников перед ними не откроется ни одна дверь. Эти трудности только возрастут после приезда «опоздавших», коварно добавляет он, потому что совершенно ясно, что говорить надо было не об опоздании, а об отступничестве остальных. Карвахаль понял: речь идет не столько об удобствах прелатов, сколько об интересах Флоренции, — и без возражений согласился на переезд.

Что это было: победа красноречия Макиавелли или результат пизанского «гостеприимства»? Прелаты были испуганы, они опасались за свои жизни. Флорентийские солдаты, которые якобы их защищали, разделяли вместе с населением все муки отлучения; участились столкновения между ними и людьми кардиналов. Те не решались появляться на людях, преследуемые криками ненависти. Наверное, они бы покинули город и без вмешательства Макиавелли. Тем не менее 12 ноября кардиналы решили перенести Собор в Милан.

Республике казалось, что можно перевести дух. Но она заблуждалась.

МОЛНИЯ

В Палаццо Веккьо попала молния. От ее удара почернели три золотые лилии, украшавшие фасад дворца. Никколо составляет завещание: он убежден, что «всякому кардинальному изменению в городе или государстве всегда предшествуют предсказания, откровения, чудеса или небесные знамения». В апреле 1492 года молния, разбившая купол кафедрального собора, предсказала смерть Лоренцо Медичи; молния, испортившая в ноябре 1511 года лилии на флорентийском гербе, предвещала неприятности и лилиям герба французского.

Людовику XII угрожали со всех сторон: швейцарцы напали на Ломбардию, испанский король собирался занять Наварру, английский — высадиться в Нормандии, а Максимилиан — вступить в войну. И было ясно, что окончательно все решится в Италии, на территории между Вероной и Миланом, между Комо и Болоньей.

Содерини тешил себя иллюзиями, что ему удастся удержать Флоренцию в стороне от конфликта с помощью небольшого числа копий, которые он готов был предоставить французской армии, дабы никто не подумал, что Флоренция не выполняет принятых на себя обязательств, и обеспечить тем самым будущую безопасность города. А утверждение о финансовом нездоровье Республики могло послужить алиби перед лицом папы, который желал, чтобы она тоже вступила в игру.

Первые успехи испано-папистских сил, которыми командовал вице-король Неаполя Рамон де Кардона, подтверждали правоту пессимистов. В январе лига разбила лагерь под стенами Болоньи. Юлий II, возможно, очень скоро заставит болонцев дорого заплатить за то, что те посмели обезглавить его бронзовую статую, из которой герцог Феррарский велел отлить пушку, назвав ее в насмешку Джулией.

К счастью, у Франции был свой «святой Георгий» — племянник короля Гастон де Фуа, герцог Немурский. Ему было двадцать четыре года, он был красив, как статуя Донателло, храбр, как рыцарь из легенды, а главное, был гениальным полководцем. Восхищенный Никколо увидел в этом юном военачальнике все, чем восторгался у Чезаре Борджа и чему историки не преминули воспеть хвалу. «Крайняя осторожность и молниеносная быстрота, — напишет Анри Лемоннье, — ясность мысли, предприимчивость, не имеющая себе равных точность действий, умение ограничивать результаты сообразно их истинной полезности, замечательное искусство экономить силы для того, чтобы их приумножить; точное чувство цены времени; удивительное видение стратегии и тактики…»

В феврале — апреле 1512 года Гастон де Фуа спас Милан от швейцарцев; не потеряв ни одного солдата и не потратив ни дуката, он соединился с герцогом Феррарским; изгнал противника из Болоньи; захватил Брешию, разбив при этом венецианскую армию (Юлий II рвал на себе волосы от злости!), и, несмотря на ужасную погоду, продолжал преследовать армию лиги, которая всячески уклонялась от сражения. Все закончилось 11 апреля 1512 года кровавой победой в битве при Равенне (образцовой с точки зрения тактики ведения боя, по мнению Макиавелли), которая принесла французам и радость и боль, потому что вместе с известием о победе король узнал о гибели своего славного племянника.