Вадим Данилов - Временно исполняющий

• Название: Временно исполняющий
• Автор: Вадим Данилов
• Жанр: О войне
• Год: 1986

Вадим Леонидович Данилов родился в 1923 году в Уфе, в семье военнослужащего. Среднюю школу закончил в Челябинске в 1941 году и сразу же ушел в армию. После учебы в артиллерийском училище воевал на Воронежском, 1-м и 4-м Украинских фронтах. Был награжден боевыми орденами и медалями. Службу в армии закончил в 1948 году и поступил на факультет журналистики Уральского государственного университета.

Работал в газете «Уральский рабочий». С 1966 года корреспондент газеты «Правда».

Публикуемая повесть — первое крупное произведение.

---

В короткий перерыв между занятиями Колотилов подошел к командиру взвода и, испросив, как водится, разрешение обратиться, выпалил:

— Прошу дать увольнительную на два часа.

Ватолин от удивления не сразу нашел что ответить и молча разглядывал бойца. Всякие отлучки из подразделения строжайше были запрещены, и давно уже с подобными просьбами никто не обращался. И вдруг старику Колотилову понадобилось целых два часа!

— Зачем вам увольнительная? — спросил наконец лейтенант.

— Жена приехала, товарищ взводный, — смущенно произнес Колотилов и, дабы лейтенант не подумал, что он успел уже без разрешения отлучиться и встретиться с женой, пояснил: — Видел ее у дороги, когда шли в поле…

— Издалека она? — спросил Ватолин только для того, чтобы протянуть время. Разрешить столь длительную отлучку он не имел права. В лучшем случае он мог разрешить бойцу обратиться к командиру батареи. Но едва ли и тот отпустил бы. А до командира дивизиона высоко, к нему по такому вопросу командиру взвода хода нет… Может, политрука попросить? Только политрука-то надо еще найти, а Колотилов — вот он, стоит и взирает на своего взводного как на бога и объясняет:

— Не-е, не издалека. Вологодские ведь мы, здешние…

Объясняет и, должно быть, думает так: раз вологодские, значит, появление жены в районе военного городка закономерно и не встретиться ей с мужем никак нельзя, не позволить такую встречу никто не сможет. Заметив, однако, в лице лейтенанта вместо выражения радости за него нечто похожее на растерянность, Колотилов умолк и потупился.

— Ладно, — сказал Ватолин. — Идите.

Вернулся Колотилов через два часа точно, когда занятия подходили к концу, и снова:

— Товарищ взводный, разрешите к вам обратиться.

Лейтенант приготовился рассердиться: «Неужто, нахал, еще попросится!» А Колотилов, вытянув руки по швам и наклонившись вперед, чтобы никто из стоящих поблизости его не услышал, запинаясь, заговорил:

— Жена просит, товарищ взводный… Чтобы вы того… Подошли. Недалечко здесь…

— Я?! Зачем?

— Угоститься… Постряпушки домашние, немудреные. То, да се. Уважьте, товарищ взводный.

Рассердиться было в самый раз: и бойца, позволившего себе вольность в обращении к начальнику, поставить на место, и авторитет свой командирский укрепить. Так считал Ватолин, так, по его убеждению, поступил бы, например, Абакумов, окажись на его месте. Но он не рассердился, потому что понял — не поймет боец его гнева, не признает за собой никакой вольности в обращении к начальнику. Нет в его тоне, в его глазах и намека на какую-то вольность. Он только обидится за себя и еще больше — за жену, приехавшую с домашними постряпушками хоть и не издалека, но и не из соседней деревни.

И еще было обстоятельство, смягчившее командирский гнев: в животе у него засосало, обед был давно, ужин еще не очень скоро. Да и что это за ужин… Тыловая норма питания такая, что есть хочется каждодневно и ежечасно, тем более что с шести часов утра до одиннадцати вечера — на ногах, в лесу и в поле. Ватолин решил, что под вечер его все равно никто не хватится, на крайний случай можно как-то объяснить свое отсутствие, и сказал небрежно, глядя в сторону:

— Ладно, пойдем немного погодя.

Маленькая, с натруженными, темными от загара руками жена Колотилова ждала их на лужайке, затененной старыми березами. На большой домотканой скатерти были разложены пироги и домашнее печенье из темной муки. Один пирог оказался с картошкой, другой с капустой и луком. И оба были удивительно вкусные. Ватолина сморило, он поел и заснул.

Когда проснулся, солнце уже садилось. Лежал он головой на свернутой вчетверо кофте, накрытый шалью. Женщина сидела, подперев щеку рукой. Губы у нее чуть заметно шевелились: рассуждала о чем-то. Увидев, как Ватолин, сбросив шаль, проворно поднялся и, озираясь, стал оправлять гимнастерку, махнула рукой и проговорила:

— Да всего час какой-то и подремал… Отдохни еще. Петя сказал: тебе можно повременить, а сам побежал — проверка, говорит, у них вечерняя.

«Хорошо хоть сам ушел, — подумал лейтенант. — Смотри-ка, не воспользовался тем, что командир взвода тоже в отлучке». И окончательно решил, что правильно поступил, отпустив Колотилова на свидание с женой. А перед ней чувствовал себя неловко: наелся и на тебе — уснул.

— Спасибо большое за угощение, — начал он прощаться.

— На здоровье, милый. Дай вам бог всем целыми остаться. — Лицо ее, недавно казавшееся розовым от загара, теперь потемнело и глаза сузились, — Когда же ты командиром успел стать? Молоденький такой…

Ответа она не ждала, ни к чему ей был ответ.

— Мой-то Петр не ахти какой вояка. И за него сердце болит — мочи нет, а уж за таких, как ты, — и вовсе. Ну иди. В добрый час, сынок.

…Напрасно сомневалась жена Колотилова: ее Петр был воином не хуже других, а может, и лучше многих — как теперь узнаешь, если, как многие, погиб в одном из первых боев. Здесь лежат пятеро, а по всему широкому фронту дивизии, наверное, тысячи. Тысячи не угнанных еще по-настоящему ни товарищами, шагавшими с ними рядом, ни их командирами.

О тех, кто погибнет позже, дольше, наверное, будут помнить и больше жалеть, потому что лучше будут их знать.

Только одного из пятерых мог представить сейчас Ватолин: запомнились пироги и лужайка, затененная старыми березами. Виделись еще и большие натруженные руки, худенькая женщина с потемневшим лицом, ее глаза. Женщина знала Петра Колотилова лучше всех и помнить его будет дольше всех, всегда. Каждого кто-то знает и обязательно кто-нибудь будет помнить.

7

Четвертая батарея устроилась хорошо — с точки зрения ее командира старшего лейтенанта Долгополых. За одну ночь были выкопаны полного профиля окопы и налажена маскировка. В случае нужды можно быстро выдвинуться и вести огонь прямой наводкой. Что еще надо?

— И на старом месте не хуже было, — бубнил недовольно младший лейтенант Синельников, провожая командира батареи, уходившего перед рассветом на наблюдательный пункт. — А немец и тут может прищучить, как карасей. Только держись…

— Вот и надо держаться, — наставительно отвечал дядя Вася Долгополых. — И чтобы всегда — в полной боевой. Побольше тренируй расчеты, спать не давай. Понял?

— Продержишься с Лебеденковым, как же. Я вам говорил, как он землю носом пахал. В штрафную роту таких надо.

— Штрафную роту, Сеня, и без нас с тобой укомплектуют, не наша с тобой забота. А у Лебеденкова тоже мать есть, как у тебя, например. Ну, труханул малость… Так ведь человек он и сопляк еще — и сразу в такую переделку. Сам-то, поди, тоже замочил подштанники? А? — Долгополых замедлил шаг, улыбнулся и обнял младшего лейтенанта за плечи. — Ну-ну, пошутил я… Ты хоть и ровесник Лебеденкову, а командир. Вот и думай не о том, как в штрафную роту его упечь, а как здесь заячью душу его переделать.

— В львиную?

— В человеческую, — с нажимом произнес Долгополых и остановился. — Львы нам без надобности. Люди нужны. Только человек может такое вынести… Дальше не провожай. Вечером завтра, как стемнеет, делайте накат. Покрепче. Ну будь…

Синельников высказывал недовольство вовсе не потому, что искренне считал новую огневую позицию не лучше старой. Причиной было дурное настроение: всю ночь он провел на ногах, ни минуту не вздремнул, а главное, батарея, сменив позицию, удалилась от одного хорошо знакомого ему места.

Синельников забрел туда случайно, когда искал участок для ложной огневой позиции. Забрел и обнаружил за выжженным полем пространство, украшенное разнотравьем и стайкой тополей посредине. Возле тополей виднелась землянка. К ней с двух сторон шли телефонные линии, подвешенные на шестах, и узенькие тропки вдоль линий. Такие телефонные линии протягивали обычно в обороне для лучшей слышимости. Слышимость действительно была лучше, но и неполадки на линиях случались часто. Исправляли их связисты, находящиеся на промежуточных станциях. Одной из таких станций и была, судя по всему, землянка у тополей.

«Вот забрались куда, — подумал младший лейтенант. — Живут себе, как бухарские котики. Лафа!» Ему захотелось своими глазами увидеть людей, обладающих единственным в своем роде правом безмятежно спать даже среди бела дня.

Его никто не встретил и не окликнул. Он сам остановился, заметив за землянкой девушку-бойца, безуспешно пытавшуюся поднять свалившийся на землю шест. Она не видела Синельникова и не слышала его шагов: шест занял все ее внимание. Он поднимался, он не стоял там, где ему положено было стоять, и под тяжестью провода снова падал. А девушка, отдышавшись и утерев ладошкой пот со лба, опять склонялась и силилась поднять шест.

Когда он повалился, может быть в десятый раз, она решила отдохнуть подольше, шагнула в сторону, подняла глаза и, встретив взгляд Синельникова, не растерялась и не сконфузилась, а с усмешкой бросила: