Сергей Голицын - Записки беспогонника

• Название: Записки беспогонника
• Автор: Сергей Голицын
• Издательство: Русскiй Мiръ
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89577-123-5

Писатель, князь Сергей Голицын (1909–1989) хорошо известен замечательными произведениями для детей, а его книга «Сказание о Русской земле» многократно переиздавалась и входит в школьную программу. Предлагаемые читателю «Записки беспогонника», последнее творение Сергея Михайловича, — книга о Великой Отечественной войне. Автор, военный топограф, прошел огненными тропами от Коврова до поверженного рейхстага. Написана искренне, великолепным русским языком, с любовью к друзьям и сослуживцам. Широкий кругозор, наблюдательность, талант рассказчика обеспечат мемуарам, на наш взгляд, самое достойное место в отечественной литературе «о доблестях, о подвигах, о славе».

---

Взял я свой рюкзак и пошел к эшелону, который стоял на ветке позади перчаточной фабрики. Сестра Маша провожала меня. Часа два мы с ней ходили вдоль товарных вагонов и разговаривали. Тогда она была худенькая и красивая.

Несколько человек из эшелона ее заприметили. И потом меня спрашивали, даже сам Зеге спрашивал — с кем это я тогда разгуливал. Я отвечал, что с сестрой, но, кажется, не всех мой ответ удовлетворил.

Паровоз все не подавали, и Маша, распрощавшись со мной, ушла к своим маленьким детям.

Глава седьмая Под Воронежем

Люди, два десятка лошадей и все наше оборудование — автомашины, бетономешалки, вагонетки, разная мелочь, вроде лопат и топоров — весьма тесно были втиснуты в полсотню товарных вагонов и платформ.

Начальником эшелона был назначен Эйранов. К нему в вагон я и влез. И тут к ужасу своему узнал, что меня забыли включить в списки на получение продуктов на дорогу и по району и по участку. А сухой паек уже был всем роздан. Тогда Эйранов распорядился выдать мне тройной паек хлеба и ничего другого.

Этот хлеб меня погубил, у меня начался понос, о котором я еще буду рассказывать достаточно красноречиво.

Только в два часа ночи мы тронулись в путь и весь следующий день и всю следующую ночь катались вокруг Москвы по Окружной дороге, пока не попали на Павелецкую.

Я проснулся утром. Поезд мчался по родной моей Тульской стороне. Впервые я попал в те места, где побывал немец, увидел черные обугленные развалины станционных построек, рощи, сведенные на завалы, взорванные мосты, зарастающие бурьяном окопы.

Тульская деревня всегда была бедна, туляки ходили в лаптях, жили в избах с соломенными крышами. Враг спалил убогие деревни. Женщины и дети в лохмотьях и босые копошились на пожарищах, из ржавых железных листов, из обугленных бревен, из камней, кирпичей и соломы кое-как мастерили себе жилье, копали землянки. Иные ковыряли лопатами землю, садили картошку. Ни лошадей, ни коров, ни овец, ни даже кур я не видел.

И среди уродства развалин, среди нищеты и голода цвели белые нетронутые красавицы яблони и вишни.

А поля… С детства у меня была привычка — куда бы я ни попадал, всегда с живым интересом наблюдал, прислушивался, присматривался, как живут люди, какие у них кони, стада, сады, какие дома, какие поля, хороший ли ожидается урожай.

А тут при взгляде на тульские поля той весны сердце мое сжималось от ужаса.

Не было полей. Желтой экземой сурепки, голубыми лишаями полыни, разными пестрыми цветами — ромашкой, васильками, осотом, лютиком покрылось истерзанное тело моей Родины. Птицы, мухи, бабочки летали. Все вокруг благоухало и пело на солнце. И тот год на тульской, да и не только на тульской, земле почти ничего не было засеяно, за исключением крохотных участков вокруг сгоревших деревень.

И это место благоухающих цветов было страшнее пожарищ.

Не останавливаясь, поезд промчался мимо города Богородицка, где я провел четыре года своего детства — всю Гражданскую войну и начало нэпа — с 1918 по 1922 год. Какой маленькой и уютной мне показалась кладбищенская церквушка, запрятанная среди ветел; туда родители водили меня молиться. Город сильно разросся за годы пятилеток, но дома стояли обугленные, развороченные; кирпичные остовы печей торчали среди куч мусора.

Дальше, дальше мчался поезд, почти нигде не останавливаясь. Вот город Ефремов, когда-то, видно, живописный, теперь весь разрушенный. Вот город Елец, менее разрушенный. А на полях все та же необозримая голубая полынь и желтая сурепка.

Через три станции от Ельца поезд остановился. Мы стали выгружаться. Наступил вечер. Опасаясь бомбежки, приказано было, не дожидаясь рассвета, трогаться в путь за 15 километров в город Задонск.

Положив свои вещи на подводу Эйранова, я пошел один вперед по шоссе. В моей жизни было несколько ночей, которых я никогда не забуду. Я встречал эти ночи один, и природа захватывала меня своим величием, подавляла все мои мысли и заботы. Я ни о чем не думал и только шел, вдыхая множество запахов цветочного царства. Было тепло, я шел в одной рубашке. Светила луна, едва освещая незасеянные поля. Ночные жуки и бабочки проносились мимо, а в черных придорожных кустах заливались десятки соловьев. Издали слышалось пение наших девчат, шедших сзади меня. Во время войны так редко мне удавалось остаться в одиночестве.

На рассвете я пришел в большое село Волховское. Против него, на другом берегу Дона в зелени садов раскинулся маленький городок Задонск с громадным монастырским собором посреди. Было это 31 мая.

В Волховском разместился штаб нашего района. Здесь же обосновался и участок Эйранова.

Сергей Артемьевич мне сказал, что ни в коем случае меня не отпустит. С четырьмя его работниками и топографом Облогиным я устроился у одной молодайки, жившей со слепой старухой свекровью и малыми ребятами. Хата была грязная, корова стояла в сенях, дети и поросенок гадили на земляной пол единственной комнаты. Облогин и я расстелили свои одеяла в саду под грушами, которые обещали дать обильный урожай.

Помимо законной пайки, Эйранов выдал нам из каких-то своих еще дмитровских излишков по 8 кило ржаной муки каждому, что послужило нам немалым подспорьем. По вечерам после работы Облогин и я варили из этой муки болтушку без всяких приправ и считали ее очень вкусной.

Муж хозяйки был неизвестно где, на войне, и она, чтобы как-то прокормить многочисленную семью, занималась самогоноварением. Впервые я увидел тот столь распространенный в те годы на Руси аппарат и с интересом ознакомился со всей техникой самогоноварения из сахарной свеклы. Как барда подходила, как кипятилась, как пары, проходя через змеевик, охлаждались и драгоценная жидкость капала в бутылку. Деньги мы берегли и только однажды купили на троих пол-литра. На вкус самогон мне показался отвратительным, и долго потом я не решался к нему притрагиваться.

Нашему 2-му району поручили приводить в порядок и ремонтировать выстроенные еще зимой дзоты на предмостном укреплении. Все прочие районы нашего 5-го Управления занимались тем же самым на основном оборонительном рубеже на левом берегу Дона, в самом Задонске и в его окрестностях.

Зеге, несмотря на протесты Эйранова, приказал мне отправиться в распоряжение штаба района. Некрасов и я должны были по схемам батальонных районов обороны — сокращенно БРО — и по так называемым формулярным ведомостям разыскать на местности все эти дзоты.

Для нас пошла горячка, так как эти схемы никак не соответствовали действительности, иные показанные на схеме огневые точки вовсе не были выстроены, иные сидели не там, да еще так запрятанные, что найти их мы никак не могли.

Зеге и главный инженер района Карагодин бранили нас, но потом, убедившись, что мы в этой путанице не виноваты, добились вызова из штаба армии двух лейтенантов, строивших зимой этот рубеж. С их помощью мы кое-как разобрались.

Некрасов был прикреплен к БРО старшего прораба Конорова, а я к БРО Эйранова и еще изредка ходил на соседний, который строил старший прораб Терехов. У него местность оказалась открытой, и большинство дзотов он нашел сам, без моей помощи. Но к нему у меня был хороший предлог ходить — съедать второй обед. Наверное, глядя на мою тошую долговязую фигуру, он жалел меня и приказывал повару меня накормить досыта.

А вообще питался я хоть и лучше, чем в Дмитрове, но все же весьма неважно. Штабная бухгалтерия выдумала сложнейшую схему учета столующихся. По утрам выдавались три талончика — красный, желтый и голубой, которые при получении очередного кушанья менялись один на другой. Горе было потерявшему талон или пропустившему завтрак, обед или ужин и, следовательно, не обменявшему талонов. Теоретически несчастный вообще лишался питания. Кто-то из нас пожаловался Зеге, и он всю эту систему разноцветных талонов отменил.

На работе я должен был много ходить, но из-за беспрерывного поноса до того ослабел, что едва передвигал распухшие ноги.

Цецилия Ивановна Руднева, за неимением других лекарств, поила меня марганцовкой, которая ничуть не помогала.

Однажды в воскресенье после получки я отправился в Задонск на базар и там наелся ряженкой из топленого молока, вареным мясом и творогом. Пошел домой и вдруг услышал за собой женский возглас:

— Вон, длинный дядя как накушался, еле идет.

А шел я, ковыляя из-за непрекращающегося поноса.

Другая моя беда была — совершенно износившаяся верхняя одежда и белье. Нам выдали только армейские ботинки и обмотки, которые беспрерывно разматывались. В прорешке брюк образовалась обширная дыра, которую я несколько раз латал, а она все ширилась и ширилась, мои брюки грозили разорваться пополам.

Третья моя беда была — вши. Никаких бань тогда не строили, считая, что все будут купаться в Дону. Купался и я через день, а через день прятался в лесу, раздевался и собирал вшей, а они плодились все больше и больше. У всех без исключения разводились такие же многочисленные стада. Однажды я заметил на лысине нашего уважаемого Николая Артуровича Зеге штук шесть этих мерзких тварей.