Сергей Голицын - Записки беспогонника

• Название: Записки беспогонника
• Автор: Сергей Голицын
• Издательство: Русскiй Мiръ
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89577-123-5

Писатель, князь Сергей Голицын (1909–1989) хорошо известен замечательными произведениями для детей, а его книга «Сказание о Русской земле» многократно переиздавалась и входит в школьную программу. Предлагаемые читателю «Записки беспогонника», последнее творение Сергея Михайловича, — книга о Великой Отечественной войне. Автор, военный топограф, прошел огненными тропами от Коврова до поверженного рейхстага. Написана искренне, великолепным русским языком, с любовью к друзьям и сослуживцам. Широкий кругозор, наблюдательность, талант рассказчика обеспечат мемуарам, на наш взгляд, самое достойное место в отечественной литературе «о доблестях, о подвигах, о славе».

---

На беду во время побоища предколхоза увидел хранившийся у меня и у Харламова самогонный аппарат.

Отвлекусь на рассказ об этом аппарате.

В свое время Харламову показалось мало нефедовской дани и подношений из Духовщины. С моего разрешения он воспользовался тем, что кузницей мы распоряжались полностью, и соорудил аппарат со змеевиком, с двумя котлами и прочими необходимыми приспособлениями. Мы его еще ни разу не пускали в дело. Мария, жена Харламова, только успела впервые вырастить жито в корыте, спрятанном под ее и Ивана Онуфриевича брачным ложем. Впоследствии, выгнав два-три раза самогон, мы при отъезде из Коробков передали аппарат в роту. Одно время его переделали под выгонку дегтя, потом, когда началось наше великое наступление на Белоруссию и Польшу, вновь вернули ему подлинное назначение. Аппарат смонтировали на подводу, и солдат Никуличев отращивал жито и гнал самогон прямо на ходу и благополучно доехал с нашей ротой до самого до Берлина, потом вернулся в Варшаву, потом в Гомель. Боец Никуличев получил медаль «За отвагу».

Слухи о выстрелах в Пищиках дошли до райисполкома. Майор Сопронюк и какой-то райкомовский главнюк явились к нам и начали производить следствие.

К счастью, мы были предупреждены Пылаевым. Накануне поздно вечером Самородов на салазках увез в Духовщину аппарат и барду, и там в тайном амбаре Мария начала выгонять самогон.

Сопронюк ходил по всей нашей хате, заглядывал в сарай и в хлев, а Харламов и я честными глазами смотрели на него и уверяли, что даже в мыслях у нас не было гнать самогон — совершить такое тяжкое преступление. А председатель колхоза известный пьяница, и ему явно все померещилось. Правда, мы не отрицали, что если изредка нас, как освободителей от немецкой оккупации, угощают, мы не отказываемся от стаканчика-другого. И как раз случайно у нас с давних времен хранится литр для дорогих гостей.

А уж хозяйка несла шипящую сковородку. Мы чокнулись, выпили. Майор Сопронюк крякнул, поморщился и сказал:

— И как такое пьют беспартийные! — Это была его всегдашняя поговорка во время выпивания.

Майор Сопронюк и районный главнюк уехали. Следствие закончилось нашим испугом. А с председателем пищевского колхоза мы заключили мирное соглашение: одна подвода и шесть человек должны ежедневно выходить к нам на работы. Пилы и топоры временно остаются у нас.

Между тем приближался Новый 1944 год, который мы решили отпраздновать весьма торжественно и притом дважды — сперва в 1-й роте, а потом у нас.

К нашему удовольствию все три майора — Елисеев, Сопронюк и Харламов были приглашены встречать Новый год в Репки, в штаб УВПС. Двух штабных работников — Даркшевича и Виктора Подозерова мы пригласили на оба пиршества, как членов жюри, они должны были решить — в какой роте угощение будет лучше.

Вечером на санках поехали в Любеч — капитан Пылаев, Виктор Эйранов, Миша Толстов и я. Свою Лидочку, чтобы чувствовать себя свободнее, Пылаев предпочитал на подобные мероприятия не брать. Перед отъездом он мне передал новогодний приказ майора Елисеева с вынесением благодарностей. Завтра в 8 утра я должен буду его зачитать перед строем всей 2-й роты.

Когда мы прибыли в Любеч в расположение 1-й роты и вошли в зал, стол был убран по-праздничному, человек 20 сидели вокруг, в том числе и любечские затасканные дамы.

Угощение было обильное, но приготовленное без кулинарного искусства. Мы переглянулись — далеко им до нашей Ольги Семеновны — просто нарезанное ломтиками сало, винегрет, огурцы, котлеты. Между тарелками и вазами с пышками при свете трех ламп-молний сверкали поллитровки и литры с розоватым, мутно-белым, лиловатым и, наконец, кристально-чистым самогоном.

И пиршество, вернее, дикое обжорство, началось. Говорили тосты, пили и пели, потом плясали и снова пили и пели приличные и неприличные песни. Пылаев попеременно с Виктором Эйрановым играли на гитаре. Любечских дам обнимали, щипали, щупали, целовали.

Когда я много выпью, то соловею и только жру и потому на обольстительные голые женские плечи внимания не обращал. А в висках у меня все стучал молоточек: «В 6 утра, в 6 утра… Уходи, уходи…»

Неожиданно около двух часов ночи прибыл начальник на молотьбе Тимошков. Он приехал за 150 километров на подводе, весь заиндевевший, и поставил на стол 20-литровую немецкую канистру, наполненную не бензином, а самогоном.

Эффект был потрясающий. Затухшее было пиршество вновь разгорелось. Такой дикой оргии, с таким обилием самогону я никогда не видел. Весь пол был заблеван, заплеван, усеян окурками. На полу вместе с любечскими блядями валялись наши командиры.

В 6 утра я вышел на мороз, засунул два пальца в рот и зашагал в морозной тишине ночи между хрустальными от инея деревьями в Коробки. По дороге весь хмель с меня сошел, и я, придя в роту, громким и торжественным голосом зачитал перед строем новогодний приказ. Никто по моему виду не догадался, как я провел эту ночь.

Через два дня Пылаев созвал совещание с участием командиров взводов, Ольги Семеновны, старшины и ротного доставалы Мити Зимодры. Был составлен весь распорядок праздника и разработано меню. Обретавшийся на децзаготовках по дальним деревням командир отделения Кольцов со своими плотниками должен был заработать все необходимое для пиршества «господ».

У директора школы мы сняли помещение. Гости приехали на автомашине с любечскими бабами.

В 1-й роте были только пышки, у нас пироги и пирожки с капустой, с яйцами, с мясом, с ливером, пирожки с гребешками и гладенькие, румяные и нежные. Паштеты из печенки с зеленым луком были выложены в виде звездочек. Самогонных бутылок стояло несколько меньше, но нельзя же напиваться до бесчувствия.

Две девушки — Даша и Наташа — в белых передничках порхали, как бабочки, вносили новые и новые кушанья, убирали объедки, меняли тарелки. Гвоздь пиршества явился, когда развязались языки. Ольга Семеновна и обе девушки на нескольких противнях внесли 23 штуки — по числу гостей — жареных куриц, с лапками, завернутыми в бумажные кудри. Наш шеф-повар заслуженно заведовала до войны буфетом на станции Сумы. Жюри безоговорочно присудило первую премию нам.

Пиршество продолжалось всю ночь. Я сидел на конце стола, одинокий и грустный, думал о семье под Ковровом, о матери под Москвой — как там они живут, с чем встречают Новый год? Мне нездоровилось, у меня было 38°.

Вдруг подавальщица Даша, вестовая нашей роты — хорошенькая, курчавая хохотушка, опустилась рядом со мной вся в слезах. Она была немножко пьяна.

— Дашок, что с тобой?

— Я не могу смотреть, — плакала она. — Эти бабы с немцами гуляли, а теперь Виктор.

Виктор Эйранов, красный, потный, с глупейшей улыбкой сидел между двух любечских блядей и обнимал их обеих, вращал своими черными армянскими глазищами то на одну, то на другую.

Тут только я понял, почему Даша, самая хорошенькая и веселая в нашей роте, была так скромна и так недоступна. Она без памяти любила Виктора.

Через несколько месяцев, оба невинных и чистых, они сошлись и пронесли свою трогательную большую любовь через всю войну. Эйранов-отец — начальник снабжения ВСО косо смотрел на роман своего сына, Даша свекра боялась панически. Когда война кончилась, она беременная уехала под Воронеж, а оба Эйрановых вернулись в Москву. Виктор стал артистом, но далеко не на первых ролях. Он женился очень неудачно, жена его бросила, оставила ему сына. А будь его женой крестьянская девушка Даша, он бы ее пообтесал маленько, а она любила бы его и были бы они счастливы…

Из-за высокой температуры я ушел до окончания пиршества и завалился спать. А температура у меня поднялась из-за ожога.

Накануне я мылся в бане вдвоем с Мишей Толстовым и нечаянно прислонился плечом к раскаленной плите. Кожа зашипела, ожог получился большой, размером с ладонь. Самородов соорудил мне специальную коробочку, которую я надевал на ожог, чтобы бинты не прикасались к мокрой коже. Я долго мучился с этой гадостью, которая то заживала, то вновь гноилась. Температура у меня то поднималась, то спадала, и я ходил, не надевая шинель на руку. След от ожога остался у меня на всю жизнь.

Впоследствии я как-то сказал Мише Толстову, что вот надо было тут же в бане применить одно безотказно действующее народное средство.

Миша, невозмутимый, инертный юноша, мне на это ответил:

— Почему же ты меня тогда не попросил? Я бы с удовольствием тебя обо…л.

А на встрече Нового года в Репках в штабе УВПС произошел страшный скандал. Сперва все три наши майора там пировали и веселились со всеми офицерами и их женами и ППЖ, потом перепились и в разгаре пира наш замполит Сопронюк ущипнул за грудь Ольгу Петровну, ту, которая не так давно выхлопотала мне обмундирование.

Ольга Петровна при всех дала майору пощечину. Потом у нас рассказывали самые невероятные подробности этого невероятного происшествия.