Сергей Голицын - Записки беспогонника

• Название: Записки беспогонника
• Автор: Сергей Голицын
• Издательство: Русскiй Мiръ
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89577-123-5

Писатель, князь Сергей Голицын (1909–1989) хорошо известен замечательными произведениями для детей, а его книга «Сказание о Русской земле» многократно переиздавалась и входит в школьную программу. Предлагаемые читателю «Записки беспогонника», последнее творение Сергея Михайловича, — книга о Великой Отечественной войне. Автор, военный топограф, прошел огненными тропами от Коврова до поверженного рейхстага. Написана искренне, великолепным русским языком, с любовью к друзьям и сослуживцам. Широкий кругозор, наблюдательность, талант рассказчика обеспечат мемуарам, на наш взгляд, самое достойное место в отечественной литературе «о доблестях, о подвигах, о славе».

---

Вскоре после Речицы мы вступили в район сплошных дремучих лесов и болот, в край, никогда не находившийся под властью немцев. Тут во время войны было партизанское царство со своими законами и порядками. Жители редких деревень сеяли хлеб, разводили скот и кормили партизан — большею частью местных жителей. А партизаны жили по трущобам в землянках, но вреда немцам прочти не приносили — слишком страшна была немецкая месть. За каждого убитого немца эсэсовцы вешали десятки мирных жителей и сжигали деревни целиком — с женщинами, с детьми и со стариками.

Немецкие карательные отряды с пулеметами и пушками появлялись здесь трижды. Все три раза местные жители, вовремя предупрежденные тайными друзьями, успевали, захватив скот и кое-какие пожитки, скрыться в лесах. Все три раза немцы поджигали жилища, в первый раз хаты, во второй и в третий — наскоро сколоченные землянки.

Ночевали мы в этих местах прескверно. С невероятным трудом запихивали бойцов в землянки, случалось, бойцы проводили ночи сидя, за ночь их лапти не высыхали.

Однажды мне пришлось ночевать одному в крохотной землянке. Хозяйка с детьми спала на единственном топчане, а я примостился на двух квадратных метрах пола рядом с теленком, которого предусмотрительно повернул мордой к себе. Несколько раз я просыпался, когда теленок начинал жевать мою одежду, позднее я заснул и не услышал, как теленок повернулся ко мне хвостом и обкакал мои ноги.

Наконец мы выбрались из партизанского края и пришли в деревню Хуторок, уничтоженную только наполовину. Здесь мы остановились на три дня. Тут была оборудованная из землянки большая баня, которая топилась круглые сутки, пропуская проходившие воинские части. Мы помыли бойцов-мужчин, прожарили их одежду, помылись сами. Инна Константиновна мылась в одной группе со мной, а девчат помыть мы не решились. Ожидая очереди, стояли бравые бойцы гвардейской пехотной части и такими голодными глазами глядели на них, что мы просто испугались — ворвутся они в баню к ним, а мы защитить бедняжек не сумеем.

В трех километрах от этой бани находилась станция Жердь железной дороги Калинковичи — Витебск. Туда по приказу майора Харламова Тимошков отправил одно отделение 3-го взвода на разгрузку вагонов.

В этот час на станцию налетели немецкие самолеты. Издали я хорошо видел, как воздушные хищники по очереди пикировали на вагоны. Одна бомба попала в цистерну с бензином. Столб пламени с белым дымом поднялся на 300 метров, начался пожар с черным дымом, а самолеты безнаказанно улетели.

Мы узнали, что на станции погибли несколько человек, в том числе наш командир отделения, а двух бойцов тяжело ранило.

Это были первые жертвы войны в нашей роте. Командира отделения похоронили возле деревни. В его гимнастерке на изнанке бокового кармана обнаружили зашитую иконку, как раз в том же месте, где и у меня всю войну берегся образок Святого Сергия.

Близость к фронту чувствовалась на каждом шагу: на запад передвигались пехотные части. Автомашины целыми колоннами, все больше американские, ехали груженые в одну сторону, а пустые в другую. На западе беспрерывно и не очень далеко громыхало и ухало.

Майор Харламов, три дня где-то разъезжавший, приехал к нам и, собрав нас, командиров, объявил нам, что наш 74-й ВСО входит теперь в состав инженерных войск 48-й армии. Это весьма существенно. То мы были фронтовыми саперами и выполняли тыловые задания 1-го Белорусского фронта, а теперь для 48-й армии будем выполнять задания близ линии огня и даже, возможно, на нейтральной полосе и под огнем противника.

Майор Харламов потребовал от нас, чтобы мы сами подтянулись, отдавали бы честь офицерам, говорили бы так: «Командир взвода такой-то по вашему приказанию явился» или: «Товарищ командир такой-то, разрешите обратиться к такому-то» и т. д.

Майор Харламов потребовал от нас, чтобы мы заставили бы подтянуться своих бойцов. Еще в Коробках половине из них выдали ярко-зеленые, лиловатые или желтоватые бушлаты, часть ходила в шинелях. Теперь всем выдали шапки-ушанки. Однако лыковые лапти, которые носили почти все, красноречиво противоречили тому боевому виду, о каком мечтал майор Харламов.

Уши у шапок должны были быть аккуратно завернуты кверху и завязаны на макушке и — Боже сохрани — чтобы не болтались по ветру. Своих кожаных ремней оказалось очень мало, бойцам были выданы белые тесемки, похожие на ламповые фитили. Требовалось строго следить, чтобы все ходили бы подпоясанными.

На шапки приказано было нацепить звездочки. Для этой цели наш жестянщик Никитин с утра до вечера вырезал их из пустых американских консервных банок. Впрочем, такие самодельные звездочки в то время носили большинство солдат действующей армии. У меня лично звездочка была настоящая, которую я выменял на стакан самогона еще на Курском рубеже.

В течение последующих нескольких дней мой Харламов и я буквально свирепствовали, следя за внешним видом своих бойцов, сыпали нарядами вне очереди направо и налево.

Наконец, всем бойцам были выданы самые настоящие солдатские погоны. Старшина Середа и парторг Ястреб нацепили себе самовольно погоны старшинские. А мы — командиры взводов, а следом за нами и наши помкомвзвода никаких погон надевать не стали. Шинели у нас были сшиты по офицерскому образцу, и потому мы выглядели вроде как офицеры, хотя и без погон.

По всем трем ротам мы тайно договорились между собой так: будем отдавать рапорты лишь в крайних случаях, честь отдавать будем лишь старшим офицерам, начиная с майора. Начальство посмотрело на такое наше самовольство сквозь пальцы и погоны надевать не заставило. Ведь оно само толком не знало — кто же мы такие — командиры по должности, по денежному и вещевому довольствию, но так никогда и не получившие никакого воинского звания.

Мы направились за 10 километров на железнодорожную станцию Шацилки. По дороге проходили через одну деревню, которую немцы не успели сжечь.

На каждой хате висели странные вывески: «голова», «верхние конечности», «нижние конечности», «ягодица», «спина» и т. д. Был первый теплый солнечный день. На крылечках сидели лохматые, обросшие солдаты в одном белье под расстегнутыми шинелями. Это был армейский госпиталь.

Возле Шацилок мы увидели бойцов 1-й роты, которые копали землянки для себя и для штаба нашего ВСО. Нас направили в соседнюю деревню с мелодичным названием Какель.

Начало темнеть. Никакой деревни не было, а чернели одни пожарища и виднелось десятка два землянок, занятых местными жителями и солдатами. Мы набрели на полуразрушенные маленькие землянки, вроде барсучьих нор и полные всякого какеля. Решили тут переночевать.

Оттепель, мучившая нас весь поход, к вечеру прекратилась, неожиданно поднялась метель, стал крепчать мороз. Бойцы принялись раскладывать костры. Но тут подскочил какой-то офицер и закричал:

— Потушить немедленно! Немцы близко. Им все видно, начнут бомбить.

Тимошков приказал раскидать головешки. Тогда бойцы приспособились разжигать совсем маленькие костры в многочисленных воронках от снарядов. Тимошков и я сделали вид, что не замечаем этого нарушения приказа. Надо же дать людям возможность сварить пищу.

Все мы — четверо командиров взводов во главе с Тимошковым — мрачно сели на дне такой воронки. Вестовой Володя Ткач развел маленький костер и стал кипятить чай в двух котелках. Было очень холодно, сыпал снег, но на дне воронки мы сидели защищенные от ветра. Говорить никому не хотелось и спать тоже не хотелось. Сыпал снег.

— Сегодня 14 марта, день моего рождения, — сказал я наконец. — В предыдущие два года этот день я проводил особенно гнусно.

Все засмеялись, потребовали, чтобы я рассказал о тех днях. Виктор Эйранов попросил Тимошкова, чтобы тот, ради такого случая, пожертвовал бы на оладьи свою муку. Котелки вскипели, мы выпили чаю, погрызли печенья, съели по паре оладий.

Нашли землянку, но такую маленькую, что я четвертым втиснуться в нее просто не смог и, беспрерывно спотыкаясь о колючую проволоку, пошел искать свой взвод. Нашел бойцов в двух землянках с потолком высотой меньше метра. От тесноты там было тепло, но я едва залез в дыру, загородив спиною вход.

Поверх ватника и ватных брюк на мне была надета еще шинель, но я замерз до костей и потому почти не мог уснуть.

Утром мы встали. Метель стихла. Оказалось, что мы находились на берегу широкой реки. Это была Березина. У берегов лед просел и поверх льда стояли грязно-желтые лужи.

Тут некоторое время проходил передний край. Все было изрыто, исковеркано, разрушено, сожжено. Словно гигантские черви изгрызли мученицу-землю, проделали хода сообщения. Как хвощи каменноугольной эпохи, торчали кое-где измочаленные остовы черных деревьев. Места, где раньше стояли хаты, угадывались по остаткам печей и по обугленным бревнам. Склон берега весь был перепутан проволокой, и мы увидели вывеску на фанере: «Осторожно, мины!»