Сергей Голицын - Записки беспогонника

• Название: Записки беспогонника
• Автор: Сергей Голицын
• Издательство: Русскiй Мiръ
• Жанр: О войне
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89577-123-5

Писатель, князь Сергей Голицын (1909–1989) хорошо известен замечательными произведениями для детей, а его книга «Сказание о Русской земле» многократно переиздавалась и входит в школьную программу. Предлагаемые читателю «Записки беспогонника», последнее творение Сергея Михайловича, — книга о Великой Отечественной войне. Автор, военный топограф, прошел огненными тропами от Коврова до поверженного рейхстага. Написана искренне, великолепным русским языком, с любовью к друзьям и сослуживцам. Широкий кругозор, наблюдательность, талант рассказчика обеспечат мемуарам, на наш взгляд, самое достойное место в отечественной литературе «о доблестях, о подвигах, о славе».

---

Я решительно опроверг всякие небылицы и постарался в стиле наших учебников истории партии рассказать о преимуществах колхозного строя.

Поляк слушал-слушал, а потом сказал:

— Это совсем нехорошо, что у меня коней отнимут.

Кажется, в тот же вечер я пошел к Пылаеву, который остановился у ксендза. Я застал нашего капитана, развалившегося в кресле и попивающего вместе с ксендзом кофе с домашними печеньями. Ксендз был очень толстый, с красным лоснящимся от жира лицом, в черной длинной сутане и с белым жабо на груди, на его макушке блестела тщательно выбритая тонзура.

— Вот, его преподобие меня спрашивает, — обратился ко мне Пылаев, на его губах кривилась чуть заметная саркастическая усмешечка, — почему в новом польском правительстве два министра еврея, а два министра женщины (одна из них была истеричка и дуреха Ванда Василевская)? Его преподобие говорит, что в Польше никогда раньше не бывало подобного правительства.

Я ответил газетной фразой, что прежде министры были ставленниками капиталистов и помещиков, а теперь правительство выбрано самим польским народом, хотя о каком народе могла идти речь, когда за 10 дней лишь один польский город Хелмно был освобожден. Разумеется, всех этих новоявленных министров подсунули мы, но этого я не говорил.

Едва ли мой ответ удовлетворил ксендза.

Набожность поляков поражала нас, отвыкших от религии грешников! На перекрестках дорог и у входа в каждую деревню стояли или распятия или часовни со статуями Богородицы и с надписями: «Matka Boska, smilujsia nad nami». У подножия статуй всюду лежали еще не завядшие цветы, на распятиях висели полотенца.

Однажды мы ехали мимо костела и, как обычно, сидя на телегах, горланили песни. А было воскресенье, и шла обедня. Капитан — советский комендант данного села выскочил и стал нас крыть за неуважение к религии.

В будние дни поляки-крестьяне усердно работали на полях и одевались в рубища, все ходили босиком, а по воскресеньям одевали костюмы, повязывали галстуки, женщины надевали лучшие платья, шляпки с вуалями и вели своих нарядных деток в церкви. Для нас такое зрелище было совсем непривычным.

Как раз в воскресенье мы вступили в первый польский город — Острув Мазовецки. Нигде разрушений не было, на улицы выходили мужчины, женщины, дети — все нарядные, веселые. Мы ехали на подводах, иные шли пешком. Нам подносили цветы. Самые проворные польки, выбрав кого-нибудь из бойцов помоложе, тут же кидались им на шею и их целовали.

И такие публичные поцелуи были для нас совсем непривычны.

После Острува Мазовецкого нашей роте приказали свернуть в сторону и направиться в лесной массив, там расположиться и ждать секретного пакета с «особым заданием» командования.

Слухи о том, что наступление скоро, возможно, приостановится, распространились по всем частям. Впереди, километров за 50, находилась широкая река Нарев, и будто бы вдоль его берега немцы, согнав десятки тысяч людей, строят оборонительный рубеж невиданной неприступности.

Мы прибыли к условленному месту и встретили там неизвестного капитана и двух сержантов, приехавших на «виллисе».

Капитан упрекнул нас за опоздание на сколько-то минут и, вручив Пылаеву пакет, заявил, что хочет сказать нашим командирам несколько слов величайшей секретности.

Собрались — Ледуховский, Тимошков, Эйранов, я, парторг Ястреб и старшина Середа. Миши Толстова среди нас уже не было, его к этому времени, как художника, УВПС отозвало на постоянную работу в свой штаб.

Капитан нам сказал, что на Нареве действительно немцы строят неприступный рубеж, но наше командование решило овладеть тем рубежом прямо с ходу, а для этого нужно изготовить несколько сот лодок. В необходимый момент эти лодки будут незаметно ночью подвезены к берегу Нарева, и тут же ночью наши части переправятся на них через реку. Нашей роте доверено почетное и ответственное боевое задание — дать армии лодки в невероятно кратчайший срок! Как их делать — научат сержанты-инструкторы. К вечеру сюда прибудет пилорама, гвозди, гудрон и паклю подвезут позднее.

Капитан добавил, что боевая операция разработана в штабе фронта и сводки об изготовлении лодок будут посылаться самому Рокоссовскому. И еще капитан добавил, что нужно изготовить одну лодку особого назначения, так сказать флагманский корабль для самого Рокоссовского и его штаба, изготовлять такую лодку намечено не здесь, а в Оструве Мазовецком, и просил для этой цели выделить двух плотников и командира.

Пылаев сказал Тимошкову, чтобы тот ехал и взял плотников из своего взвода — каких хочет. Тимошков последнее время не ладил с Пылаевым, вместе с плотниками он прихватил как кухарку еще свою ППЖ, и очень довольный укатил вместе с капитаном, и в нашу роту больше не вернулся. О том, какой построил он флагманский корабль, я расскажу позднее.

А мы в ожидании пилорамы с азартом принялись крушить и разделывать высокие, как свечки, сосны.

Наконец прибыла пилорама с двумя солдатами-мастерами. Всю войну изготовление досок было узким местом в наших работах. Всю войну два бойца — вершник и нижник — знаменитый гадальщик на картах Можуга, а другого не помню — долго и нудно пилили доски продольной пилой. А тут как заработал, запыхтел движок, как поехали подцепляемые крючьями одно за другим бревна, как завертелись круглые диски нескольких пил с невиданной формы зубьями — только успевай подавать бревна, только успевай принимать чистенькие, янтарного цвета, дивно пахнущие душистой смолой доски… Мы смотрели на пилораму с таким же восторженным упоением, как теперь смотрят на космический корабль.

Каждый взвод сперва установил штук по пять идущих один за другим столов-верстаков. По мере изготовления лодка переносилась с одного верстака на другой, на пятом девчата ее конопатили, заливали гудроном и для маскировки всю целиком окрашивали в черный цвет, только название писали красной краской. В моем первом взводе на всех лодках ставилось «Ласточка», как именовались лодки других взводов — не помню. К вечеру подъезжали грузовые машины, на них укладывали особым способом лодки, и машины их увозили.

Работа спорилась. Уже на второй день были выполнены нормы, а дальше на доске соревнований пошли цифры 150 %, потом чуть ли не 500 %, и сержанты-инструкторы смогли спокойно уехать в свою часть.

Вместо Толстова и Тимошкова к нам прибыл из 3-й роты новый командир взвода Пугачев Алексей Андреевич.

Впоследствии мой давнишний соратник и соперник, также командир взвода 3-й роты Некрасов, встретившись со мной, мне говорил, что когда у них в роте узнали о переводе Пугачева, то они на радостях распили свой НЗ спирта.

В первый же день прибытия Пугачева я с ним поругался вдрызг. Наши бойцы научились так быстро изготовлять лодки, что пилорама не успевала снабжать нас досками. Получались простои. Рвемся победить в соревновании между взводами, а не можем — нет досок.

Самородов поступил очень просто: вместе с бойцами своего отделения упер доски, предназначавшиеся взводу Пугачева. Тот подскочил ко мне и — маленький, худенький — размахивал своими кулачками и брызгал слюной, начал при всех меня честить, правда, без матерной ругани, но обидные словечки, вроде подлость, нечестность, гадость, воровство, так из него и сыпались.

Я ему ответил, послал куда подальше, потом повернулся и ушел, приказав, однако, злополучные доски вернуть.

Вечером я пожаловался на Пугачева Пылаеву, но, оказывается, и Пугачев успел на меня пожаловаться.

Пылаев мне сказал, что Алексей Андреевич знает в десять раз больше, чем я, чтобы я прислушивался бы к его словам, учился бы у него, а доски воровать прекратил, со своей стороны Пугачев обещал меня больше при всех не крыть.

Странный был человек Алексей Андреевич. По образованию техник-строитель с большим стажем, он являлся действительно великолепным специалистом-практиком. Но характер у него был просто невозможный. Он все время ворчал, критиковал других, вечно был всем недоволен, остро завидовал господам офицерам, которые носили погоны, командовали им, но практических знаний имели куда меньше, чем он. Он был абсолютный бессребреник. Я, случалось, хватал трофеи и, как правило, их быстро терял или прокучивал. Пугачев, если бы увидел, скажем, брошенный костюм, скорее наступил бы на него, чем поднял и положил в свой крохотный вещмешочек. Казенной одежды и обуви нам выдавали мало, но каждый из нас старался раздобыть обмундирование где-то на стороне. Пугачев ничего не добывал и поэтому ходил в старой замызганной, чересчур для него длинной шинели с бахромой на поле и в стоптанных солдатских ботинках. А большинство бойцов успело к этому времени достать сапоги.

Он был москвич, старше меня года на два, в нашу часть попал еще в Дмитрове, но долгое время его держали чуть ли не на лопате, пока не поняли, что он специалист высокого класса, и эту обиду он не мог простить никому. Из-за своей неуживчивости он был очень скрытен и одинок. И впоследствии, когда я понял, что действительно многому могу у него научиться, я смирился, спрятал свое самолюбие. И пожалуй, я был единственный, с кем он пускался иногда в разговоры по душам.