Юз Алешковский - Предпоследняя жизнь. Записки везунчика

• Название: Предпоследняя жизнь. Записки везунчика
• Автор: Юз Алешковский
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-061048-8

Роман-Мечта-Рецепт…

Роман — признание в любви Творенью в целом и отдельным его «терновым венцам» в частности.

Курс наиновейшей истории с элементами анализа, исполненный в фирменном юзовом «оригинальном жанре».

«Предпоследняя» попытка сформулировать свои зрелые мысли как можно ближе к своим перезрелым чувствам, лирическим, трагическим, провидческим, религиозным… создать иероглиф, описывающий всю полноту ощущения своего пребывания на земле между двумя вечностями…

«До-верие» как творческий метод и исключительно рискованное для мотылька-мыслителя ПРИБЛИЖЕНИЕ к тому самому пламени окончательного ЗНАНИЯ, спасительно или путем жертвы переходящего в великое НЕЗНАНИЕ.

Отчаянная попытка взгляда со стороны на стадо свиней, летящих с ускорением в бездну «под мудрым руководством» вселившихся в них бесов…

Книга о вкусной и здоровой жизни с неожиданно хорошим концом и плохим прогнозом…

---

В тот раз, из-за того что думал и забылся, мне не повезло — мент дал отмашку своей каторжно-полосатой палкой; пожевывая импортную антиполицейскую спецжвачку, я, не долго думая, заебал ему мозги.

«Виноват, командир, спешил домой, чтоб башку жене оторвать, которая в данный момент — был такой сигнал от друзей — харится, гадюка, с лучшим моим другом детства… а вот вы, командир, что бы вы сделали на моем месте при возгорании справедливого гнева в живой душе человека и мужа?»

«Не женился бы в такие твои годы — вот что я сделал бы и успешно продолжаю делать со своим чисто предупредительным гневом… хотя продажная любовь дорожает, проказа, а лимитных профурсеток и прочих внедорожниц у меня без ЗАГСа — хоть жопой ешь в такое гнойное наше время… бабу свою не заваливай, не советую, лучше поезжай обратно… логично рассуждая, звякни телке, я дам телефон, скажи, что от меня… отдуплись там с ней по всем правилам, то есть сикись-накись-окись-перекись… а дома — дома ты закоси импотенцию на нервном уровне… и, по данному мотиву, разведись со своей шлюховатой половиной… а подонка, ей влындившего, обоссы при людях, пусть знает, гондон, что такое суровая дружба мужская на международной арене… вот возьми шурина, моего кирюху, он был классный боксер, в полутяжах ходил, но запил и ушел на хуй в преступную группировку… так вот, он что сделал с беспределом начальника, который особо цинично изнасиловал его супружницу прямо на ебаном переходящем знамени горкома партии?.. сначала, возомнив себя самим Господом Богом, крикнул секретарше, что его нет, ну и аля-улю… затем скрутил женщине руки веревкой, прямо как Кащей сказочной Людмиле, ну и понеслось там у них натуральное насилово… возмущенная баба шурина, не будь дурой, как и положено, временно промолчала — начальство есть начальство… а сама сходила в экспертизу, затем пожаловалась шурину, который полутяж… у тебя случайно нет с собой бутылки?.. ладно, хер с ней, с бутылкой, а то устаканили бы создавшееся в твоей жизни нежелательное семейное положение… является, значит, шурин к начальнику и говорит секретарше, чтоб не вздумала, падла поганая, беспокоить такой визит, если хочет жить, красить ноготки и напомаживать пухленькие губки, известно для какого иносекса, потому что обоих целый час не будет в кабинете, тебе ясно?.. заходит туда и — хук начальнику горпищеторга, паскуде, слева… хук ему, крысе, справа, тот, само собой, с копыт… разложил он подлое, тупое, начальственное животное и депутата на полу все на том же переходящем знамени… вставляет ему промеж зубов футляр от очков, чтоб ни сантиметра, упаси, Господи, не откусил, обливает водой из графина, чтоб вышел из нокаута, а в графине-то, между прочим, чистая была водяра… поэтому шурин сначала поддал, а начальник управления тоже очухался, вытаращил фары, узнал мужика своей подчиненной завмагши, мычит, паскудина… тут шурин начал законное предварительное мщение… то есть, согласно правилам движения, вставляет он сначала насильнику тому за правую щеку… поглумился какое-то время, граф МонтеКристо херов… потом переворачивает эту сволочь полуживую, ставит раком, пристраивает «Зенит» свой на автофотку… вазелин, понятное дело, был с собой для такого справедливого отпетушения… быстро влупляет, а весь этот красноречивый фак автоматом заделывается на пленку… все — человек на крючке, теперь ему, как князю Игорю, ни бзднуть, ни пернуть измученной душой… не гони, Владимир Ильич Олух, картину, это еще не конец, дай отдохнуть от правил движения… ты куда спешишь-то, не в коммунизм ли?.. если так, то хули спешить, когда его не будет… и неужели ж так тебе охота замочить подлого этого внедорожника, чтоб подсесть на червонец по смягчающим обстоятельствам?.. без бутылки могу пойти свидетелем, что ты был в аффекте гневной ревности… забудь, пусть они там шкребутся, мы их, падлюк, еще заставим поджениться в плане охраны морального кодекса от всяких мандавошек, а ты живи на свободе… жизнь — это диалектика природы, но вовсе не вяленый секиль Надежды Константиновны Крупской… в общем, берет шурин пустой графин и заносит таковой над башкой горпищеторга… тот скулежно мычит, так как футляр мешает голосовому извинению: е уиай, мычит, я ео оо ое е уу, то есть не убивай, я, честное слово, больше не буду… ои ее, мычит, ои аи ои ое… шурин, вообрази, без слов путем все понял, открывает стол, где у этого гондона лежала очередная взятка, берет ее и говорит, что так, мол, и так, даю тебе три дня сроку, пидар гнойный: с тебя, козел, еще пять штук баксов за насилие, унижение и оскорбление… счетчик включен, потом будем в полном расчете, но баба моя завтра же получает от тебя новый гастроном, что на Кутузке… догнал, гнида ты мелкая, крыса и позор родной отчизны? — новый, я сказал, идет в объяве гастроном… иначе, считай, что ты, тварь, зацементирован до конца света в железобетоны новостройки, но сначала фотка твоя появится во всех газетах Запада… вот как по-мужски надо поступать, Владимир Ильич… короче, поезжай домой, а завтра хладнокровно разберешься с обоими… друг-то кто у тебя, жену поябывает который?»

«Внешторг, оттуда у нее джинса, сапожки, джин с тоником».

«Ну тогда ты в порядке, а друг в глубокой жопе… могу помочь — мы его мошонку превратим в авоську, чтоб уважал, подонок, дружбу и порядочность, а не харил жену приятеля и друга».

«Спасибо за совет, командир, давай телефон, поеду к твоей телке, с меня бутылка с закусью, а бабу свою… я ее, оторву, возьму вот так за горлянку, приподыму сволочь такую, наебну башкой об стенку и скажу: ну где ж твоя благоверная совесть, мандавша ты неслыханно внесемейная, а?»

«Вот именно, Владимир Ильич, поезжай, но еще не конец света, типа анекдот не кончен… Сестра моя, завмагша, тоже зверски подвела своего боксера под монастырь, хотя он и сам не подарок порядочной даме на День милиции… по ночам гуляет и однажды приносит в дом трепак от какой-то бездомной лимиты, бежавшей в связи с дружбой народов от узбеков, где ее заморили до бездетности хлопковым пестицидом… представляешь, нашел, дурак, чем наградить вторую свою половину… а сама жена, блядище, тоже хороша гусыня… она уже, видите ли, хозяйка гастронома на Кутузке, в подвале дефицитная бацилла — так хули ж не броситься во все тяжкие гулевого разврата… она и бросилась: тут и тряпки, и духи, и киноартисты, и оперетта, и циркачи-акробаты — им ведь всем жрать и пить охота… поэтому она, сама о том не зная, многих успела наградить той же самой венерой, в дом занесенной шурином, боксер который… кто-то захерачил донос, как у нас умеют, — хоть говном людей корми, все равно телегу тиснут… скандал на всю Старую площадь… является санинспекция, вендиспансер, ОБХСС, сестру отстраняют от гастронома до выздоровления мазков… ну и наш гулявый боксер запел частушку:

выйду я на рельсу
на самую середину
пущай мне отрежет хуй
сукиному сыну…

Вот поэтому я и не женюсь… но его баба быстро вылечилась, они помирились, сейчас водой не разольешь, особенно когда вода — коньяк… он даже сделался телохранителем у бывшего управляющего… если, говорит, начнут заваливать, я его, гаденыша, подставлю в первую очередь, а сам останусь ни жив ни мертв, то есть сам по себе… так что разводись и больше не подженивайся… гляди-ка, гляди-ка, опаньки — это она, ее, Милкина, «хонда», точь-в-точь как поет из-за бугра певец свободы Алкашовский…

занесло студенточку с бедрышком крутым
собственная тачка сама косая в дым
козырная попка а промежду ног
востренький глазочек пушистый соболек…

Это мне она чувственно светофорит: валяй, мол, в будку… а я что? — я всегда готов, жизнь есть жизнь, у меня, считай, весь голос природы за глотку схвачен, а если хочешь, мы ее в два смычка отрепетируем — и никакой тебе жены не надо, этой Милки тебе дня на два хватит, ну как?»

«В другой раз, командир, сегодня травме моей души уже не до групповухи, спасибо, пока».

Такого рода байка насчет харева жены с другом, рассказанная по системе Станиславского, всегда меня спасала от проверок на бухалово и от прочих наказаний за нарушения; но однажды я погорел есть во весь… вечер… еду пьяный в сосиску… останавливает мент… на него не глядя, достаю правишки, в них уже готова отступная сумма… еле языком ворочаю, башка идет против часовой стрелки, но рассказываю командиру все то же самое — насчет жены, которую в данный момент подпиливает лучший друг… выходим, орет, на хер из кабины, руки за спину, иначе стреляю, сучий твой потрох, на поражение… теперь ложимся, я сказал, ложимся, вот так… и ползком, я сказал, ползком — в будку… работаем одними мускулами живота, то есть исключительно по-змеиному, и не вздумай обосраться — проснешься на том свете, пока жена дружку твоему подворачивает… делать нечего, вползаю в будку, лежу на полу и вдруг засыпаю… затем очухиваюсь… светло, я один и в пышной кровати, соседняя подушка примята, но ничьей на ней головы… остального тела тоже нет под одеялом… фотки вокруг, картинки, танго какое-то звучит — просто Дворец съездов, а не вытрезвиловка… и тут склоняется надо мной она… боже мой, милая такая свежая молодка, лет под тридцать, аж скрипит под руками, словно первый снежок или кочанок дебелой капустки… вот — подносит к губам моим опохмельно гунявым запотевшую стопочку граненую, а эти ж грани в минуту жизни трудную всегда, клянусь, дороже мне брильянтов… глотаю, дает подавиться черняшкой с килечкой и соленым огурчиком… и вот тут-то, ничего еще не помня, не понимая и не зная, с какого ж это хера тут очутился, заплакал я от счастья и любви ко всей природе, ко всему миру, к жизни на земле, к неслыханно свежему, к нежному телу, к драгоценной килечке на кусочке черняшечки с соленым огурчиком… чую: от тепла небесного прорезываются на лопатках спины моей крылышки… и, конечно, началось у нас с незнакомкой такое, что иначе, чем кратковременно истинной любовью, я бы непонятную такую катавасию, право, не назвал… и пусть быстроживущее это чувство было подобным мотыльку, существовать-то которому остается ну час, ну от силы два-три дня, однако ж ясно, что мотылек кайфа волшебен, что, как любое живое существо, переживет он в янтарике памяти моей и незнакомку, и меня, и сказочность случившегося с нами… ни слова не сказали мы друг другу целый час… а потом входит вдруг, между прочим, тот самый мой знакомый мент и весело так объявляет: подъем, Владимир Ильич, ты не в Мавзолее, ебена вошь, сходи поссы, пока не напрудил в двуспальную кроватку… короче, незнакомкой была Клава, подружка его невесты Майи, которая и отвезла меня, мертвецки одуревшего, в их с ментом квартирку… я с радостью потащил их всех в «Арагви»… а там уж мы похохотали и над моей байкой, и над ментом, клявшимся не жениться до отставки, и вообще об отрадных случайностях жизни, снимающих с души скуку однообразного существования… три дня продолжались счастье и любовь, но ведь мотылек кайфа — на то он и есть мотылек, а иначе был бы он болотной черепахой…