Юз Алешковский - Предпоследняя жизнь. Записки везунчика

• Название: Предпоследняя жизнь. Записки везунчика
• Автор: Юз Алешковский
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-061048-8

Роман-Мечта-Рецепт…

Роман — признание в любви Творенью в целом и отдельным его «терновым венцам» в частности.

Курс наиновейшей истории с элементами анализа, исполненный в фирменном юзовом «оригинальном жанре».

«Предпоследняя» попытка сформулировать свои зрелые мысли как можно ближе к своим перезрелым чувствам, лирическим, трагическим, провидческим, религиозным… создать иероглиф, описывающий всю полноту ощущения своего пребывания на земле между двумя вечностями…

«До-верие» как творческий метод и исключительно рискованное для мотылька-мыслителя ПРИБЛИЖЕНИЕ к тому самому пламени окончательного ЗНАНИЯ, спасительно или путем жертвы переходящего в великое НЕЗНАНИЕ.

Отчаянная попытка взгляда со стороны на стадо свиней, летящих с ускорением в бездну «под мудрым руководством» вселившихся в них бесов…

Книга о вкусной и здоровой жизни с неожиданно хорошим концом и плохим прогнозом…

---

Странное дело, на цифры память у меня отсутствовала начисто, чего понять не мог ни один из психиатров, по которым таскали меня предки; если б не соседка по парте Маруся, то жизнь моя по арифметике и алгебре с геометрией была бы постоянной мигренью, но дело не в этом.

А вот, скажем, банкуя или играя, при феноменальном моем запоминании вышедших и, соответственно, остававшихся в колоде разномастных картишек, я с плюсовой для себя вероятностью предугадывал выпадание как крупных, так и самых мелких карт… поэтому иногда рисковал… и банкуя и не банкуя, брал к восемнадцати вальта или даму… когда надо, останавливался на шестнадцати, а то и на тринадцати, почуяв, что сейчас припрется или десятка или туз… за вечер редко когда бывал в минусе… чистил всех напропалую, пока не сообразил, что надо бы и проигрывать, чтоб не лишиться дохода и не внушить партнерам чувство безнадеги в игре со мною… естественно, не хвастался секретами мастерства и не мухлевал ни в одной из игр, кроме «буры», в которой мухлевка была официальным приемом, и, попавшись, ты просаживал партию… мне было на руку, что считаюсь всеми везунчиком, видимо, жравшим в детстве говно кошачье, если не собачье.

Потом детские эти игры я бросил… быстро освоил тонкости преферанса… мгновенно проворачивал в башке варианты расклада и игровой тактики… но, обожая риск, никогда не удивлялся ни паршивому, ни потрясному прикупу… потом полюбил покер… мне нравилась эта игра, требовавшая не только чистой везухи, но артистизма, финтового лицедейства, сообразительной наблюдательности и построенного именно на ней бесстрашного риска, который умело притырен за флегматичностью, близкой к равнодушию… как я быстро просек, в этой игре мало кому удается приручить полную невозмутимость, чем бы и как бы ее ни притыривать… потому что многие рьяные картежники, умеющие управлять сознанием, бессильны — они не замечают многочисленных бесчинств подсознанки, истинной хозяйки выражения их лиц, характеров, манер, состояния нервишек… а мне важно было приметить в увлеченном игроке, кажущемся самому себе большим актером, неподконтрольную его воле черточку поведения — размеры зрачков, цвет кончиков пальцев, изменение движения рук, положение ног, особенности дыхания… все это и много чего другого говорило или о крутом раскладе, или об отчаянном риске при блефе, когда на руках полнейшая вшивота, нередко, как это ни странно, берущая верх.

Да, много чего можно в человеке заметить, если поднатореть во вглядывании в самые его, не замечаемые им самим, мелочи поведения… кроме того, в покерной битве можно было не только снять с кона кучу бабок, но и блеснуть кое-какими игровыми своими качествами, не поддающимися раскодированию и запутывающими людей, ищущих твоих психологических слабостей, «отмычек» твоего лично игрового стиля, примет сомнения, страшков, упрямого сопротивления внушениям здравого смысла… многим партнерам я казался лоховатым фраеришкой, ибо иногда нарочно попадал за все ранее выигранное… словом, я наловчился прикидывать что к чему в каждой из карточных игр… быстро, повторяю, анализировал многочисленные варианты игровой тактики… определял в партнерах либо очумелость после хорошей раздачи или от удачного прикупа, либо попытку не впасть в крайне удивленное отчаяние, всегда свойственное игровым неудачам: «Какое странное, господа, течение карт!» — это одно из моих любимых у Гоголя выражений… не ускользали от внимательного моего, но вроде бы ученического взгляда ни мелкие привычки каждого из игроков, постепенно становящиеся стилем, ни деланое равнодушие к раскладу карт на физиономиях как заведомых неудачников, так и необыкновенных, вроде меня, везунчиков… подмечал раздражительную чью-то скуку и нескрываемую ненависть к непостижимому своенравию случая… людям эдак вот настроенным начинала мстить сама игра за наглость их надежд, за бешеное желание выиграть, за хамоватую претензию на расположение именно к ним демонов игры. Лично я всегда считал течение любой игры абсолютно непредсказуемым, полным случайных непредвиденностей, и всегда был готов к разнообразным его финтам… к роковым проигрышам относился с огромным любопытством… оно выводило демонов из себя, оно их терзало, доводило до уныния и отчаянной растерянности — я вновь начинал выигрывать… иногда действительно умело нервничал, делая вид, что раз пулька проиграна и банк не сорван, то не грех сорвать зло на судьбе, на случае… при этом старался внушить демонам игры, точнее случаям, что проигрыш — результат их стратегически верных ходов, а вовсе не моих… в конечном счете, скажем, за месяц я огребал куш… на такие бабки вполне можно было беззаботно существовать, брать такси, водить телок в кабак, нормально прибарахляться, отдавать время любимым занятиям языками…

Я даже собрал свои тряпки с книгами и, к тайной радости предков, свалил из дому, потому что снял комнатушку в тихой коммуналке, где жили две молча враждовавшие друг с другом интеллигентные старушонки… стойкая взаимная ненависть сообщала им необходимый для содержательной жизни тонус и энергию борьбы за мое — к каждой из них — расположение… я этим пользовался, и мы очень мирно соседствовали… каждой, по очереди, приносил цветочки, а каждая из старушек приглашала меня на чай с вареньями, оладушками или домашним овсяным печеньем… я ценил аристократический такт, помогавший им сделать недопустимыми различные сплетни и их хулу друг на друга.

7

Вскоре слух обо мне как об удачливом, но благородном игроке прошел по всей Москве великой; богатеям стало важно сразиться со мной, везунчиком, чтобы коснуться таинств поведения картишек; перед каждой игрой настраивал я себя так, как будто она это была тигрицей, а я дрессировщиком, не наоборот… словно бы по каблуку хлыстом постукивая, мысленно сообщал, что в грош не ставлю силу пресловутой ее непредсказуемости… более того, плюю на оборотливость случая, даже если останусь голым, попав, как говорит дядюшка Павлик, есть во весь… сколько влезет — скалься, рычи… и хлыстом у нее перед носом — хлысть, хлысть, хлысть… не знаю уж почему именно, но иногда игра, как дворовая кошка, а не цирковая тигрица, покорно урчала, терлась мордой об ногу… тут уж я, не теряя времени, привычно брал верх над партнерами, недоумевавшими, как один из гоголевских игроков: «Какое странное, господа, течение карт!»

Однажды привел меня большой картежник, дородный артист СССР, как сам он себя называл и как именовала баушка знаменитостей кино и театра, в компашку крупных теневых дельцов, любителей «пульки», где бились «по-купечески»: не по несчастной копейке, не по гривеннику, а по рублю… в пылу азарта — и по трешнику… там можно было снять фантастическую массу бабок либо на своей игре, либо на вистах.

Дельцы-теневики ворочали миллионами и вообще не знали, на что их потратить, — им важны были не картишки, а игровые страсти… все их заботы крутились, как они говорили, вокруг хера босиком, то есть насчет реализации левого товара, дележек с ментами, прокурорами, руководителями азиатских республик, крупных городов и областей, а также с номенклатурными товарищами из министерств и разных управлений по сырью, сбыту, пошиву, продовольствию, железным дорогам, аэропортам, морским причалам… мне все эти их дела были совершенно до лампы… и, кстати-то, новые мои знакомые очень ценили чистосердечное мое равнодушие к их занятиям, правильно считая его не видом презрения или фигурой превосходства, а проявлением воспитанности и наличия в жизни собственных интересов… и вообще относились они ко мне, словно не щенком я был для них, а одногодком… их потрясало, что играю, как старый картежник, знакомый со всеми тонкостями весьма расчетливой игры… а мне, как обычно, везло, казалось бы, в самых рискованных, почти что гибельных ситуациях, когда я не то что бы надеялся на редчайшего вида игровой случай или на один-единственный из многих шанс — нет, я был совершенно в нем уверен, как дрессировщик, спокойно сующий башку в пасть тигрицы… никогда не зарывался, наоборот, порой натурально проигрывал, порой темнил ради того, чтоб партнеры не потеряли заводного желания отыграться, который и есть наживка, на которую клюют даже самые умные из рыб.

Там я и подружился с Михал Адамычем; тот стал приглашать меня к себе на дачу; жил он одиноко, имел пожилую, добрую, молчаливую домработницу-экономку; дом его казался мне волшебным музеем: картинки, рисунки, старинные инженерные штучки-дрючки, механический рояль, первые граммофоны, звукозаписывающий аппаратик, не побрезговал записать на котором свой всемирно-исторический голос сам Лев Николаевич; не со свойственной мне в картишках флегматичностью, а с удивившей хозяина страстью, я с ходу набросился на массу самых разноязычных книг; не мог не наброситься на них, но был это не азарт, а всегда присутствовавшее во мне любопытство к малоизученным языкам, к незнакомым писателям; мы часто и подолгу болтали то на английском, то на латыни об особенностях, свойственных им, языкам, характеров, по-своему сообщавших человеческой мысли темперамент отношения к идиоматике, логике и поэтическим образам; спорили о фонетических и семантических превосходствах разных языков и, конечно, о ряде черт, ясно свидетельствовавших не только об общности их происхождения в бездонной тьме тысячелетий, но и заставлявших задуматься о былой глубокородственности народов мира, генетиками недавно доказанной.