Грэм Грин - Суть дела

• Название: Суть дела
• Автор: Грэм Грин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986

Грэм Грин (Henry Graham Greene, 2.X.1904 — 3.IV.1991) — английский писатель, в 1940-е годы — сотрудник британской разведки. В 1956 отказался от Ордена Британской империи; принял Орден Кавалеров Славы в 1966 и орден «За заслуги» в 1986. Лауреат Иерусалимской премии (1981). Почетный доктор Кембриджского (1962), Оксфордского (1963), Эдинбургского (1967), Московского (1988) университетов.

С 1941 по 1944 Грэм Грин, как сотрудник министерства иностранных дел находился в Западной Африке, где и разворачиваются события его романа «Суть дела» (The Heart of the Matter, 1948), принесшего ему международное признание.

Западная Африка в годы Второй мировой войны. Заместитель начальника полиции портового городка Скоби — человек абсолютной честности. За пятнадцать лет службы никто не смог сбить его с «пути истинного», тем паче, что он — верующий католик. Но неожиданная любовь меняет всё — незаметно для себя герой всё твёрже идёт дорогой лжи, которая ведёт к смерти.

---

— Что ты здесь делаешь? На солнце, без шляпы?

Она сказала рассеянно, стоя на твердой, глинистой дороге, поеживаясь:

— Я искала тебя.

— Сядем в машину. Смотри, у тебя будет солнечный удар.

В глазах ее блеснула хитрость.

— Ага, значит это так просто? — спросила она, но подчинилась.

Они сидели рядом в машине. Теперь уже не было надобности ехать дальше, с тем же успехом можно было проститься здесь.

— Мне утром сказали насчет Али. Это ты сделал?

— Горло не я ему перерезал. Но умер он потому, что я существую на свете.

— А ты знаешь, кто это сделал?

— Я не знаю, кто держал нож. Наверно, какая-нибудь портовая крыса. Слуга Юсефа, который был с Али, пропал. Может, он это сделал, а может, и его убили. Мы никогда ничего не докажем. Не думаю, что это дело рук Юсефа…

— Ну, — сказала она, — на этом нам надо кончать. Я больше не могу портить тебе жизнь. Молчи! Дай мне сказать. Я не знала, что так будет. У других людей бывают романы, где есть начало, конец, где оба счастливы, у нас это не получается. Для нас почему-то — все или ничего. И поэтому надо выбрать «ничего». Пожалуйста, молчи. Я думаю об этом уже несколько недель. Я уеду отсюда сейчас же.

— Куда?

— Говорю тебе — молчи. Не спрашивай.

В ветровом стекле неясно отражалось ее отчаяние. Ему показалось, будто его разрывают на части.

— Дорогой мой, — сказала она, — только не думай, что это легко. Мне никогда не бывало так трудно. Куда бы легче было умереть. Ты теперь для меня во всем. Я никогда не смогу видеть железный домик или машину «моррис». И пить джин. Смотреть на черные лица. Даже кровать… ведь придется спать на кровати. Не знаю, куда я от тебя спрячусь. И не надо говорить, что через год все обойдется. Этот год надо прожить. Зная все время, что ты где-то там. Зная, что я могу послать телеграмму или письмо и тебе придется их прочесть, даже если ты не ответишь. — Он подумал: насколько ей было бы легче, если бы я умер. — Но я не имею права тебе писать, — сказала она. Она не плакала, ее глаза, когда он кинул на них быстрый взгляд, были сухие и воспаленные, такие, как тогда, в больнице, измученные глаза. — Хуже всего будет просыпаться. Всегда бывает такой миг, когда не помнишь, что все переменилось.

— Я тоже приехал проститься. Но, видно, и я не все могу.

— Молчи, дорогой. Я ведь поступаю как надо. Разве ты не видишь? Тебе не придется от меня уходить — я ухожу от тебя. Ты даже не будешь знать, куда. Надеюсь, я не слишком уж пойду по рукам.

— Нет, — сказал он. — Нет.

— Тс-с-с, дорогой! У тебя все будет как надо. Вот увидишь. Ты сможешь смыть грязь. Снова станешь хорошим католиком — ведь тебе же это нужно, а не целая свора баб, правда?

— Мне нужно, чтобы я перестал причинять боль.

— Тебе нужен покой. У тебя он будет. Вот увидишь. Все будет хорошо. — Она положила руку ему на колено и, стараясь его утешить, все-таки заплакала.

Он подумал: где она научилась такой надрывающей душу нежности? Где они учатся так быстро стареть?

— Послушай, родной. Не ходи ко мне. Открой мне дверцу, она так туго открывается. Мы попрощаемся здесь, и ты поедешь домой или, если хочешь, к себе на службу. Так будет гораздо легче. Ты обо мне не беспокойся. Я не пропаду.

Он подумал: я избежал зрелища одной смерти, а теперь должен пережить все смерти сразу. Он перегнулся через Элен и рванул дверцу, его щеки коснулась ее щека, мокрая от слез. Прикосновение было как ожог.

— Поцелуй на прощанье можно себе позволить, мой дорогой. Мы ведь не ссорились. Не устраивали сцен. У нас нет друг на друга обиды.

Когда они целовались, он почувствовал губами дрожь, словно там билось сердце какой-то птицы. Они сидели неподвижно, молча, дверца машины была распахнута. С холма спускались несколько черных поденщиков; они с любопытством заглянули в машину.

Она сказала:

— Я не могу поверить, что это в последний раз, что я выйду и ты от меня уедешь и что мы больше никогда не увидим друг друга. Я постараюсь пореже выходить, пока не сяду на пароход. Я буду там наверху, а ты будешь там внизу. О господи, как бы я хотела, чтобы у меня не было мебели, которую ты мне привез!

— Это казенная мебель.

— Один из стульев сломан — ты слишком поспешно на него водрузился.

— Родная моя, нельзя же так!

— Молчи, дорогой. Я ведь стараюсь поступать как надо, но я не могу пожаловаться ни одной живой душе, кроме тебя. В книжках всегда бывает человек, которому можно открыть душу. А мне надо это сделать, пока ты здесь.

Он подумал опять: если бы я умер, она бы от меня освободилась; мертвых забывают быстро, о мертвых себя не спрашивают; а что он сейчас делает? с кем он сейчас? Так для нее гораздо труднее.

— Ну вот, родной, я готова. Закрой глаза. Медленно сосчитай до трехсот — и меня уже не будет. Тогда быстро поворачивай машину и гони. Я не хочу видеть, как ты уезжаешь. И уши я заткну — не хочу слышать, как внизу ты включишь скорость. Я слышу этот звук по сто раз в день. Но я не хочу слышать, как включаешь скорость ты.

О господи, молил он, вцепившись потными руками в руль, убей меня сейчас! Разве кого-нибудь так мучит совесть, как меня! Что я наделал! Я несу с собой страдания, словно запах собственного тела. Убей меня! Сейчас! Прежде, чем я нанесу тебе новую рану.

— Закрой глаза, родной. Это конец. В самом деле конец. — Она сказала с отчаянием: — Хотя это так глупо!

— Я и не подумаю закрывать глаза, — сказал он. — Я тебя не брошу. Я тебе обещал.

— Ты меня не бросаешь. Я бросаю тебя.

— Ничего, детка, не выйдет. Мы любим друг друга. Ничего не выйдет. Я сегодня же вечером приеду наверх посмотреть, как ты. Я не смогу заснуть.

— Ты всегда засыпаешь как убитый. Никогда не видела, чтобы так крепко спали. Ах, дорогой, видишь, я опять над тобой шучу, как будто мы не расстаемся.

— Мы и не расстаемся. Пока еще нет.

— Но я ведь только калечу твою жизнь. Я не могу дать тебе счастья.

— Счастье — не самое главное.

— Но я приняла твердое решение.

— И я тоже.

— Но, родной, что же нам делать? — Она покорилась полностью. — Я не возражаю, чтобы у нас все шло по-старому. Я не боюсь даже лжи. Ничего не боюсь.

— Предоставь все мне. Я должен подумать. — Он нагнулся к ней и захлопнул дверцу машины. Прежде чем щелкнул замок, он принял решение.

2

Скоби смотрел, как младший слуга убирает со стола после ужина, смотрел, как он входит и выходит из комнаты, смотрел, как шлепают по полу его босые ноги.

— Я знаю, дорогой, это ужасно, но довольно об этом думать. Али теперь уже ничем не поможешь.

Из Англии пришла посылка с новыми книгами, и он смотрел, как она разрезает листы томика стихов. В волосах у нее было больше седины, чем тогда, когда она уезжала в Южную Африку, но выглядела она, как ему казалось, гораздо моложе, потому что больше подкрашивалась; ее туалетный столик был заставлен баночками, пузырьками и тюбиками, привезенными с юга. Смерть Али ее не тронула, да и почему бы ей расстраиваться? Его ведь тоже главным образом угнетало чувство вины. Если бы не угрызения совести, кто же горюет о смерти? Когда Скоби был моложе, он думал, что любовь помогает людям понимать друг друга, но с годами убедился, что ни один человек не понимает другого. Любовь — это только желание понять, но, беспрестанно терпя неудачу, желание пропадает, а может, с ним пропадает и любовь или превращается вот в такую мучительную привязанность, преданность, жалость. Она сидела рядом, читала стихи, но тысячи миль отделяли ее от его терзаний, а у него дрожали руки и сохло во рту. Она бы поняла, если бы прочла обо мне в книжке, но я едва ли понял бы ее, будь она литературным персонажем. Я ведь таких книг не читаю.

— Тебе нечего читать, милый?

— Прости. Мне что-то не хочется читать.

Она захлопнула книгу, и ему пришло в голову, что ведь и ей приходится делать усилие: она ведь хочет ему помочь. Иногда его охватывал ужас: а вдруг она все знает, а вдруг под безмятежным выражением, которое не сходит с ее лица с тех пор, как она вернулась, все же прячется горе? Она сказала:

— Давай поговорим о рождестве.

— До него еще так далеко, — поспешно возразил он.

— Не успеешь оглянуться, как оно придет. Я вот думаю: не позвать ли нам гостей? Нас всегда приглашают на праздники ужинать, а куда веселее позвать людей к себе. Ну хотя бы в сочельник.

— Пожалуйста, если тебе хочется.

— И потом мы все могли бы пойти к ночной службе. Конечно, нам с тобой придется не пить после десяти, но другим это не обязательно.

Он взглянул на нее с внезапной ненавистью — она сидела такая веселая, самодовольная, видно, обдумывала, как бы вконец погубить его душу. Он ведь будет начальником полиции. Она добилась того, чего хотела, — того, что она звала благополучием, и теперь душа ее покойна. Он подумал: я любил истеричку, которой казалось, что весь мир потешается над ней за ее спиной. Я люблю неудачников, я не могу любить преуспевающих. А до чего же благополучный у нее вид — она ведь одна из праведных. Он вдруг увидел, как это широкое лицо заслонило тело Али под черными бочками, измученные глаза Элен и лица всех отверженных. Думая о том, что он совершил и собирался совершить, он с любовью сказал себе: даже бог — и тот неудачник.